"...живопись всегда была вневременной практикой"

В связи с недавно прошедшей 6-й Московской биеннале современного искусства поговорили с художником Владимиром Потаповым. Поводом для разговора стала выставка «Паноптикум», но ею мы не ограничились.

 

Георгий Соколов: Расскажите пожалуйста о выставке «Паноптикум», о своих работах, представленных на ней. Что для вас вообще значит Московская биеннале?

Владимир Потапов: На выставке «Паноптикум» я показываю две работы из серии пространственной живописи, каждая из которых будет с социально-политическим сюжетом. Московская биеннале — это номинально концентрированное и пафосное мероприятие в области современного искусства. Но в этом году наименее скромное, говорят, что возможно и последнее. Каждый автор пытается в этот период по максимуму представить своё искусство в мириадах спецпроектов и параллельных программ. У меня двойственное отношение, с одной стороны — это суета, порожденная гигантским количеством событий на единицу времени, не позволяющая всматриваться и точнее считывать предлагаемое искусство, с другой — и это уже взгляд мой как художника — это внутренне мобилизующее состояние. Например, я участвую в четырёх спецпроектах, приходится много всего делать.  

Георгий: Могли бы вы ещё рассказать об иных ваших проектах последнего времени? Уже осуществлённых и, если возможно, грядущих?

Владимир: Этим летом у меня были две персональные выставки, первая — «Блик на Солнце» в галерее «Триумф», вторая — «По памяти» в ММСИ. Эти выставки имеют разные концепции, но в каждой из них присутствует моё программное исследование состояния и возможного обновления современной живописи. Меня интересует пересмотр представлений о живописи, её исторической конвенции и медиальной идентичности. Я считаю, что необходима ревизия этого вида искусства.

«Удалить лето?». Из серии «Двойная мимикрия». Холст, масло, пенокартон. 70х100 см. 2009.

Георгий: Вы исследуете живопись как один из современных медиумов искусства. Так что такое современная живопись? Может ли она сегодня выражать некое содержание помимо рефлексии о собственных основах — и оставаться при этом актуальным искусством?

Владимир: Может. Нужно помнить, что живопись — это прежде всего язык, так вот современная живопись — это практики по развитию новых языковых возможностей, например, через апроприацию оного с сопредельных территорий других медиумов. Или же работа на стыке с другими жанрами и видами искусства. На самом деле, это способ развития, так скажем, экстенсивного характера, т.е. происходит разрастание ареола живописи через поглощение соседних территорий. Но есть концептуальная живопись, когда прочтение работы не ограничивается только визуальной составляющей, и здесь довольно большой простор сохраняется.

Важно сегодня также понимать, что значение живописи как медиума, то есть то, что она сообщает собой, куда больше, чем высказывание через этот медиум

И вот в этом конвенциональное ограничение, то есть выделенный и описанный инструмент означивается как единожды возникший и более не способный к эволюции, то есть отработанный и исчерпанный. Но, как мы понимаем, инструмент можно развивать. Вспомните, например, первое изобретённое колесо, оно было каменным, а теперь сравните его с такими же аналогами в «Формуле 1». Главная проблема в том, что многим достаточно каменного колеса, а кроме того, перейти на новый уровень — это сверхсложная задача, для которой нужен масштабный прорыв, обеспеченный сначала единичными практиками, а потом объединенными в единый фронт.

Серия «Memory». Пигментная живопись.

Георгий: Вот, к примеру, у театра есть нечто, чего нет в других искусствах (за исключением перформанса): непосредственный контакт того, кто осуществляет искусство, с тем, кто его воспринимает. Есть ли у живописи какой-то уникальный способ воздействия, за счёт которого её не способен, говоря упрощённо, «заменить» никакой иной медиум?

Владимир: Лет двести назад на этот вопрос можно было ответить без особенных сомнений. Сегодня же живопись разворована и разобрана новыми медиа, которые выполняют её номинальные функции на порядок лучше и быстрее. От королевы искусств осталась дама преклонного возраста с богатой родословной и без гроша за душой. Но всё же есть кое-что: это самое антропоцентричное медиа, когда через физическое усилие, человеческую телесность, оставляется след — создаётся живопись. Это более явно, чем в скульптуре или рукотворном объекте, у которых данный параметр также присутствует, но они больше преобразовывают материал, нежели оставляют след.

Таким образом, мы можем говорить о живописи, как наиболее прямом или буквальном следе, или отпечатке, который только и способен создать человек

Кроме этого, есть одно важное тождество — сегодня живопись в наибольшей степени тождественна человеку по той причине, что, как и человек, она вытеснена на периферию новыми технологиями. Неактуальность обоих налицо.

«Свет №5». Из серии «Свет». Фанера, масло. 155х155 см. 2013.

Георгий: В одном из интервью вы говорите, что снисходительное отношение к живописи («хорошо, что она хотя бы есть») приводит к неумению в ней разобраться, никто в результате ничего в современной живописи не понимает. Возможны ли, на ваш взгляд, какие-то критерии, какая-то система оценок, применимая к современной живописи?

Владимир: Система оценок может быть и была бы полезной, но кроет в себе потенциал закостенелого шаблона, то есть как только некое явление систематизируется и артикулируется, вписывается в существующий контекст, оно незамедлительно отмирает и становится механическим воспроизведением себя по готовым лекалам. Так и с признаками современной живописи. Могу сказать, что всегда всё самое интересное возникает в маргинальных зонах, где сложно ожидать чего-то интересного. Если всё-таки говорить о признаках, то они все вокруг возможного обновления языка живописи, то есть использование уже готовых рецептов никогда не сможет вдохнуть что-то свежее. Представьте ситуацию, когда художник, например, закончил Суриковский институт, там его научили худо-бедно реалистично писать. Этот художник находит какую-то на его взгляд интересную тему и начинает её иллюстрировать тем языком реалистичной живописи, которому его научили в институте. Так вот это не о живописи, это об истории, которую он желает рассказать. Говорить о чём-либо кондовым академическим языком — это можно назвать окартиниванием сюжета в лучшем случае, но не о живописи. Важно сопряжение языка и сюжета, разумеется, если речь о фигуративной живописи.

«Дворик». Пространственная живопись.

 

Георгий: Ощущаете ли вы себя преемником какой бы то ни было художественной традиции?

Владимир: Нет, не ощущаю, я скорее из таких теней стараюсь выбираться.

Георгий: Может ли современный художник (живописец) в каком-либо смысле соотноситься с традицией? Причём не столько с традицией XX века, сколько с художниками предыдущих эпох?

Владимир: Мне кажется, любое соотношение с традицией в виде «автор продолжает традиции…» рискованно, для меня это означает искусственно заузить рамки возможного поиска. Безусловно, возможен какой-то новый виток развития художественного явления, как, например, было с экспрессионизмом, к которому в конце 70-ых добавилась приставка «нео», но я склонен считать, что любое действительно «новое» всегда самобытно.

Георгий: Возможна ли (и нужна ли) реабилитация таких «старых» живописных категорий, как цвет, линия, перспектива?

Владимир: Мне кажется, искусство на такой стадии эволюции, которую можно назвать стагнирующей — это с одной стороны, с другой — репрессирующая толерантность наших дней может породить разные «нео», в том числе, и возврат к линии и рисунку.  Постмодернисткий плавильный котел ещё не до конца остыл, поэтому возможно всё.

Серия «Свет». Стена ЦСИ «Винзавод». 4,5 х 23 м. 2013.

Георгий: У вас есть произведения, созданные в «традиционной» технике: холст, масло? Если да, то есть ли среди них такие, которые вы были бы готовы включить в какую-либо выставку?

Владимир: Да, есть, и такие работы я включал в выставки. У меня была серия работ, где реалистическая живопись «на холсте с маслом» оскверняется вандальной надписью при помощи спрея. Но это больше языковая игра, чем утверждение «холста и масла».

Георгий: Был ли в вашей карьере художника переход от «просто» живописца к современному, актуальному, если хотите, художнику? Если да, то как он проходил?

Владимир: Да, был. В 2008 году я приехал в Москву из Волгограда в состоянии «просто живописца» и примерно через год понял, что нужен срочный upgrade — моё представление об искусстве было на уровне двухсотлетней давности. Стал учиться и самообразовываться — ИПСИ, «Свободные мастерские».

Георгий: Современное искусство политизировано, так или иначе. Возможно ли сегодня искусство вне политических тем? И нужно ли?

Владимир: Конечно, возможно и нужно. Другое дело, что может быть странным, когда, например, в стране идет война, а ты пишешь цветочки. Тут важен баланс, то есть не быть наивным дурачком и наоборот не сваливаться в конъюнктуру.

Я склонен считать, что художник должен фиксировать своё время, которое может быть, в том числе, политическим

Георгий: Как вы относитесь к современным «левым» художникам и кураторам?

Владимир: Отношусь нормально. Сегодня это сформированный тренд, который привлекает к себе авторов, которые не особенно заботятся собственно о самом «левом», просто поймали волну, набирают карьерные очки. Это тоже нормально. По-настоящему левых художников лично не встречал. Бывает так, что я о некоторых слышу, что у них есть такая позиция, а потом, когда встречаешься с ними, беседуешь и понимаешь, что это просто игра либерала в «левое».

«Фонтан Бармалей». Пространственная живопись.

Георгий: О ком из сегодняшних российских художников можно сказать, как о части международного художественного процесса? Возможно ли сегодня в принципе рассуждать в категориях «международного» или «внутрироссийского» уровня?

Владимир: Сегодня есть внутрироссийское современное искусство, национальное, если хотите, как и в любой другой стране. У него есть свои признаки и своя специфика, хотя так или иначе оно делается с оглядкой на международный контекст. Мы в какой-то степени обочина Европы именно поэтому — за подражательство. Действительно самобытного искусства у нас мало, всё то, что есть, часто имеет свои оригинальные западные версии. Основные процессы современного искусства проходят в США и Европе, история искусств, на которую мы ориентируемся, пишется там же, поэтому говорить, что мы находимся в международном контексте странно, мы не его часть, мы так хотим думать, но нас там никто не ждёт! Из наших авторов могу выделить только группу АЕS+F. Их художественная стратегия стоит отдельного разговора.

Георгий: Если абстрагироваться от подобных категорий, то кого из молодых российских художников вы считаете заслуживающими внимания сегодня?

Владимир: Тимофей Радя, несмотря на то, что он уличный автор. Но то, что он всё больше институционализируется, мне кажется, не очень хорошо.

«План». Серия «Прозрачные отношения». Пространственная живопись. Плексиглас-масло. 100х100 см. 2012.

Георгий: В чём, по-вашему, задача искусства сегодня? Какова его функция? Почему оно продолжает существовать, когда живопись, по словам некоторых, «умерла», когда так радикально изменился за последние полтора столетия мир?

Владимир: Главная цель искусства — выявлять собственное время, находить в нём его пульс, его нерв, болевые точки. Заявления о смерти живописи, в большой мере, связаны с тем, о чём я писал ранее — живопись не выдерживает конкуренцию с новыми медиа, способными в большей степени соответствовать и быть адекватными своему времени — это первое, второе — изношенность живописного языка, обусловленное её [живописи] конвенциональными рамками. Время значительно ускорилось в течение 20 века, только за этот век было столько открытий, сколько не было за всю предыдущую историю. Прогресс толкает и преобразовывает среду, в том числе культурную, и происходит это очень стремительно. Мне 35, и я помню время, точнее эпоху, когда не было интернета — попробуй рассказать двадцатилетним суть этого времени, не получится! О какой классической скульптуре, например, сегодня можно говорить, когда её можно или напечатать меньше чем за час на 3D принтере, или лазером вырезать из того же мрамора? Технологии десакрализируют искусство, особенно ремесленное, особенно живопись. Магия искусства превращается в фокусы дряхлого фокусника, чьи трюки всем давно известны. Но это нормальный естественный процесс: что-то появляется, а что-то отмирает. Другое дело, что живопись всегда была вневременной практикой, такой же, как танец или пение. Потребность взять уголь, камень, краску и оставить след — абсолютная, которая часто не вписывается в проект современного искусства и именно тогда возникают разговоры о смерти живописи. Живопись — это самостоятельная автономная область, потребность в ней шире, она старше и прочнее, чем то, что мы называем современным искусством. Их пересечения означают, что в совриске «опять возвращается живопись», а отдаления не значат ничего кроме того, что эти явления живут параллельно друг другу. Но можно сказать одно — изобразительное искусство, в частности живопись, как человеческая потребность переживет ещё не один проект современного искусства.

«Улица». Выставка «Проявление»

В тексте, с разрешения Владимира Потапова, использованы материалы с сайта художника http://www.potapovvv.com/ .