«Меня куда больше интересуют тексты андеграундных групп»

В книжном магазине на полке с учебниками по русскому. В жюри ещё что-то значащих премий. В поэтических баттлах — наравне с другими рыцарями рифм и панчей. В лайнапе бесчисленных вечеринок. Рядом: «Гниды», «Мокрощелки», Kiskin' Zhar, «Горящие трубы» и множество других имен, своей изобретательной дерзостью сообщающих, что их обладатели собираются в душных подвальных помещениях если не для того, чтобы взорвать мир, то хотя бы чтобы напихать спичек в замочную скважину.

Если не углубляться в жанровые определения, то с Романовой всегда связан какой-то панк-рок. Она сама выглядит как закаленный десятками тысяч гигов, фестов и джемов ветеран движа, которого можно встретить в районе Нойкельна: токсичного цвета косички, брутальная куртка, сумка в виде натурального котика, огромные рейверские очки, пирсинг, мейк-ап, как у Нины Хаген.

На неё оборачиваются люди на улице, особенно когда она не одна. Тут нечего скрывать: между ней и её вечно юными спутниками есть очевидная разница в возрасте, но, что намного важнее, нет расстояния во взглядах. Женя Гранильщиков в одном из своих фильмов уловил вновь актуальное годаровское ощущение, что быть молодым сегодня — это уже протест. Ещё важнее то, что в любом кругу Романова остается собой — личностью, бросающей вызов морали, вкусу, благоразумию, полными желчи и гноя посланиями из «второй жизни» России.

Её абсурдно-жестокие — совсем как мультики — стихи живописуют страшный и одновременно комичный мир социального днища. Безумие, идиотизм, насилие, зависимость, одержимость — всё это хорошо знакомо персонажам её поэзии, барахтающимся в реке крови. Не случайно творчество Романовой ценят поклонники альтернативного хип-хопа, любители чёрного юмора, вчерашние школьники с их пластилиновой вселенной мемов, да и просто те, кто находит в себе ностальгический отклик на знакомые с детства рифмованные истории про деревни, города и планеты, на которых «никто не живет». Она поэт сидящих на обочине, с любопытством и презрением взирающих на бедлам вокруг.

Конечно, shock value её сборников слегка выветрился с открытием тоннеля хтони в интернете (за что спасибо региональным сайтам новостей, фиксирующим страх и отвращение глубинки), но это не единственное, чем они интересны. Автор программы абсолютной грамотности Романова монументально воспроизводит кривой и больной язык этой бездны, заглядывая в мысли маньяков и их жертв; продюсирует эпатажных музыкантов-шатунов — см. Альбину Сексову или Беглого Чечена. Из всего этого зверства и людоедства (собственно, так и называются последние две её книжки, вышедшие прошлым летом — когда и состоялся наш разговор) можно извлечь самые разные уроки, но — коль скоро речь зашла о внешности — я расскажу о том, что случилось со мной.

Пять лет назад я сел на хвост экспедиции из питерского «Рускомплекта», выехавшей в Орёл налаживать контакт с местным DIY-сообществом, немногим ранее пышно цветущим в местном не-галерее-не-клубе «КаКаКа». Основатель «КаКаКа» так и не вышел на связь — экспедиция опоздала, он в ту пору предпочитал панк-року зеленый чай в буквальном смысле, став локальным экспертом по улуну и чайным негоциантом — но это мало кто заметил за двухдневным фестивалем, проходившим сначала в квартире (захвачены также были двор и гараж — именно там Романова гадала всем желающим незавидную судьбу в духе героев ее стихов), а на второй день в столовой местного завода.

Не случайно творчество Романовой ценят поклонники альтернативного хип-хопа, любители чёрного юмора, вчерашние школьники с их пластилиновой вселенной мемов, да и просто те, кто находит в себе ностальгический отклик на знакомые с детства рифмованные истории про деревни, города и планеты, на которых "никто не живет"

Идиотическая затея протащить полдюжины маловменяемых исполнителей в цивильное заведение с солидным ретрофутуристическим дизайном, дошедшим ещё с семидесятых, с тётушками в белых колпаках и отчетливым казенным присутствием принадлежала Боровику Ералашу, мастеру подобных шуток. Мероприятие проходило под легендой «помолвки с музыкальными поздравлениями» — для создания иллюзии торжества был накрыт стол, за которых немедленно устремились расторопные орловские панки. На втором «музыкальном поздравлении» — если мне не изменяет память, это была группа «Пиздец какой мент неприятный» — стало ясно, что такого еще не видели не только сотрудники столовой, но и случайные посетители фестиваля.

Я не был на подобных потлачах прежде — и был весьма обеспокоен. Больше всего меня тревожили трое бритоголовых качков, сидевших в глубине зала с бутылкой минеральной воды. Их лица не предвещали ничего хорошего. Они изводили меня своим бесстрастным, всегда готовым видом вплоть до выступления Наташи Романовой, завершающей, как я думал, вечер. На стихах про Hocico они заинтересовались — не потому ли, что это был первый выступающий, у которого можно было с легкостью распознать слова? — и стали продвигаться ближе. Когда после Романовой на сцену с криком «а теперь выступает диджей Мент-пидарас!» выпрыгнул человек в оранжевой жилетке дорожного рабочего и трусах цвета российского триколора, они были уже совсем рядом с ней.

Я решил не отставать (трое татуированных молодчиков с бычьими шеями были настроены решительно) и вклинился со стороны. «Наталья, здравствуйте», — робко затянул самый брутальный, — «мы ваши поклонники из Брянска, мы играем в грайндкор-группе. Мы бы никогда не подумали, что вы доберетесь до наших краев — и мы очень рады вас видеть. К сожалению, нам надо бежать на последнюю электричку — но мы хотим сделать подарок». Он протянул объемный сверток с травой. Так себе саморост, но его было много — и едва ли не шаркнул ногой. С тех пор я стараюсь никогда не судить людей по первому впечатлению, даже если это впечатление — шок. Надеюсь, вы поступите так же.

Феликс Сандалов

У вас вышли сразу две книги стихов — «Людоедство» и «Зверство». Почему было не объединить их в один том?

Если слить их в одну — получился бы неподъёмный для читателя кирпич. К тому же, это две разные книги, с разными темами и сюжетами. Но в них обеих раскрываются всевозможные аспекты «озверения» — как в смысле потери человеческого облика в самом негативном смысле, так и в смысле превращения в различных животных с целью защиты себя и того, что тебе дорого, как, например, в стихотворении «Остров мопсов». Мне интересен человек в пограничных ситуациях, когда он действует уже не по своей социальной природе, когда в нём проступают звериные черты.

Вы настаиваете на том, что это именно книги, а не сборники стихов. В чём вообще разница?

Между книгой стихов и сборником такая же огромная разница, как между музыкальным альбомом и попурри из разных песен. Книга — это всегда решение конкретной и чётко сформулированной темы и формальной задачи. Сборник — отдельные стихи определенного периода или разных лет, ничем не связанные друг с другом. В этом смысле я, получается, не пишу стихов вообще: всегда точно знаю и предельно внятно для себя стараюсь формулировать, какую именно книгу собираюсь написать, от чьего лица и на каком материале.

Я же всячески стараюсь дистанцироваться от поэтических дискурсов, и меня куда больше интересуют тексты андеграундных групп

Давно ли вы выработали для себя такую творческую стратегию?

С того времени, как начала серьёзно этим заниматься и писать книги. Я ставлю себе задачу, чтобы каждая новая была предельно непохожа на предыдущую: лексикой, сюжетами, ролевыми персонажами. Вообще по ходу движения от одной книги к следующей у меня происходил сознательный отказ от необходимых и привычных составляющих поэтического дискурса — таких, как лирический герой, авторское «эго», метафоричность, ложная «глубокомысленность», абстрактная образность и ещё многое другое. Всё это постепенно и последовательно отваливалось, когда было нужно, как ступени от ракеты. Дальнейшая работа над этими составляющими окончательно стала для меня неактуальной после книги 2001 г. «Песня ангела на игле».

Я сознательно выбрала этот путь — отказаться от эксплуатации в разных комбинациях привычных поэтических ресурсов, а вместо этого освоить другие: ресурсы речи современного человека, языка различных социальных групп и формаций, остросовременные сюжеты о взаимодействии людей с новыми технологиями и носителями, исследование человеческого ужаса и маргинальных форм жизни на границах ада и за его пределами, потому что именно это, а не парение возвышенного духа в горних сферах является сегодня жизнью людей в условиях современной России.

Откуда берутся эти сюжеты — про мстящих жертв чёрных риэлторов, криминальные аборты, которые делает сам Фредди Крюгер, про крокодиловых наркоманов и душегубов?

Сюжеты берутся из криминальных и региональных новостей, TV-шоу, новостных лент, из многолетней привычки каждый день покупать ворох газет и таблоидов. Но я не тупо пересказываю сюжет, я делаю каждый текст ролевым, он написан от лица конкретного персонажа, который, в свою очередь, плоть от плоти сегодняшних событий. Для меня важно, чтобы в стихотворении слышалась речь сегодняшнего дня, я хочу показать не только пограничные состояния человека, но и пограничные состояния языка. Ну и, конечно, я добавляю своё фантасмагорическое преломление в эти истории, которые ежедневно происходят рядом.

Я так понимаю, что не все понимаю про эту «персонажность», некоторые воспринимают эти стихи, как написанные от первого лица.

Да, меня то и дело идентифицируют с героями последних книг. Однажды я выложила в Facebook стихотворение «Школа уродов», написанное от лица пятнадцатилетней учащейся. Там говорится о том, как она увидела неприличные фотографии своей мамы в социальных сетях, а вместе с ней также злобного завуча школы. В тексте она рассказывает об этом своей подружке. Стих пошёл по интернету, и незнакомые взрослые люди (среди них один известный питерский писатель) приняли всё это за чистую монету — то есть за автобиографию школьницы — и начали возмущаться, как она посмела так позорить свою мать, ведь «мать — это святое». Или напротив — одно стихотворение было написано от лица матери, которая вдруг узнает, что ее сын — гомосексуалист, и поэтому она собирается «покончить с собой». Это тоже некоторые восприняли как «крик души»: пошли перепосты по ЛГБТ-пабликам, и народ кинулся «героиню» утешать, отговаривать, а в пабликах, ориентированных на «традиционные» ценности, возмущенно писали, что готовы задушить негодяя. Люди привыкли воспринимать стихи непосредственно и буквально: раз автор пишет «я» — значит, о себе пишет. На эксплуатации такого наивного сознания во многом основана эстетика моих двух новых книг.

По ходу движения от одной книги к следующей у меня происходил сознательный отказ от необходимых и привычных составляющих поэтического дискурса — таких, как лирический герой, авторское "эго", метафоричность, ложная "глубокомысленность", абстрактная образность и еще многое другое

У вас нет ощущения, что поэзия измельчала до уровня субкультуры, что стихи читают в основном другие поэты и литературные критики?

Нет. В России масса поэтов (а особенно поэтесс), которые успешно гастролируют, то есть «чешут» по городам и весям. На них ходят толпы людей, причём за деньги. Это популярная «гормональная» поэзия, которая укладывается в народную трактовку поэзии как «крика души», с ярко выраженным лирическим героем и палитрой всяких «чувств». Чем больше массовый читатель сможет себя идентифицировать с образами текстов и с лирическим героем (а особенно с героиней) — тем большую популярность имеет автор. Это продукт, на который всегда будет спрос, и сегодняшняя ситуация ничем не отличается от хорошо всем известных и уже обросших мифологией: что начало прошлого века, что 60-70-е годы. В организмах значительной части населения гормональные всплески при удачном для этого стечении обстоятельств начинают трансформироваться в определенным образом поставленные слова. Это базовый механизм, в основе которого лежат физиология и нейрофизилогия, а не всякие ахи-охи — «вдохновение», «муза» и прочий вздор. Такова основа всяческой «лирики», к которой я не имею никакого отношения.

Как, на ваш взгляд, обстоят дела с более серьёзными авторами?

«Серьезная» поэзия стоит особняком, выстраивая собственные резервации внутри общего поэтического концлагеря, она существует в нескольких замкнутых и непримиримых друг к другу сообществах. В производимых в них стихах нет связи со временем и с реальностью, но в некоторых случаях идет работа с языком, с его деконструкцией, с его существованием в технологическую эпоху, его эрозии под воздействием новых способов коммуникации.

Я же всячески стараюсь дистанцироваться от поэтических дискурсов, и меня куда больше интересуют тексты андеграундных групп. В позапрошлом году я номинировала на поэтическую премию им. Г. Григорьева как лучших поэтов рэп-группу «Птицу Емъ», и ребята вышли в финал. В прошлом году — Андрея Жильцова из «The Cold Dicks». Отличные тексты у группы «Кровосток». Что ещё привлекает в русском андеграундном хип-хопе, так это то, что там не приветствуется сверхэмоциональное исполнение текстов, нет ажитации и пафоса, как в рок-музыке. В моих текстах тоже нет никаких эмоций, патетики, риторики.

А что это за история, что за вас в пионерском детстве бабушка стихи писала?

Так оно и есть. Папа у меня кореец, и меня в 3-м классе привезли в районный белорусский город, где я разительно отличалась от всех. Началось повышенное внимание малолетних гопников. Свой интерес они выражали сообразно возрасту: кидались разными ошмётками через забор, обзывались и кривлялись, норовили ущипнуть или толкнуть. Бабушка, не имея конкретной цели придать мне весу и создать дистанцию, написала как-то вполне себе детское стихотворение (патриотическое, кстати), и мы его послали в районную газету под моим именем.

Эффект превзошёл все ожидания: после первой же публикации на меня свалился бешеный и совершенно неуправляемый успех. Посыпались письма от желающих переписываться со мной со всех уголков нашей родины, а также из дружественной республики Болгария. Эти письма в нашу школу вносили в мешках в человеческий рост, потом стали приносить прямо домой. Гопоту мгновенно — как взрывной волной — отбросило на правильную дистанцию. Но это был только побочный эффект нашей мистификации, которая шла полным ходом и ещё несколько лет. Бабушкины стихи под моим именем стали регулярно печататься, поток писем не иссякал класса до шестого, я выступала по радио и телевидению, снималась для журнальной кинохроники, апофеозом всего этого на пике популярности была путёвка в Артек. Как я сейчас понимаю, эта мистификация была крайне успешным арт-проектом моей бабушки. Через три года после начала мы его прекратили, а свои стихи я стала писать намного позже.

Мне интересен человек в пограничных ситуациях, когда он действует уже не по своей социальной природе, когда в нём проступают звериные черты

Я так понимаю, что из этого опыта годы спустя выросли ваши проекты вроде «Альбина Сексовой»?

Да, мы с Григорием Ющенко, моим мужем, художником, оформившим четыре последние мои книги, придумали эту исполнительницу, разработали для нее образ, написали тексты, предельно задевающие обывателей и играющие на их предрассудках. Правда, потом этот проект перерос нас самих по популярности и, подобно голему, вышел из-под нашего контроля. Мы вообще с Григорием любим придумывать тексты для реальных и воображаемых групп — в частности, сейчас работаем с даркфолковым проектом «Беглый Чечен», а в повести, которую я в настоящий момент пишу, фигурируют песни гей-поп-дуэта «Два яйца» и криминального шансонье Якуба Канонерского.

Вы часто пишете о безграмотности современных подростков. Похоже, что сейчас это очень горячая тема — разговоры о падении уровня образования и снижении интеллекта идут уже даже в высших эшелонах власти.

Я работаю с подростками в рамках своей собственной программы «Идеальная грамотность». Она предназначена для учащихся старших классов: за 10 занятий они обучаются писать без ошибок без единого правила, а также готовятся сдать тестовые экзамены с высоким баллом. В конце обучения мы к взаимному с учениками удовольствию проводим очень увлекательный тест на общий кругозор, где в основном самые простейшие, элементарные вопросы типа «назови 3 музыкальные группы», «3 современных писателя», «Мандельштам, Коллонтай и Бабель — кто из них женщина» (отвечают, что Бабель), «как звали последнего русского монарха» и т. п. Или есть вопрос — показываем портрет Ельцина, надо написать, кто это. Были ответы — «Калашников», «актёр» и даже «Ельцен — мэр Украины».

Ответы учащихся я как-то выложила у себя в социальных сетях, что вызвало большой ажиотаж. Я не ставила никакой цели кроме юмористической, не собиралась ставить вопрос об упадке образования, да и причём здесь оно? Образование ставит целью не просвещение, а социализацию, все эти учащиеся ориентированы на поступление в вузы, и они туда поступят. Многие родители этих учащихся тоже не блещут кругозором и эрудицией. А всякие преувеличенные эмоции по этому поводу чаще всего исходят от самых невежественных обывателей. Так было и раньше, это миф, что в советские годы эрудиция была выше, просто не было такой истерии в СМИ по этому поводу, так как единственным альтернативным СМИ было сарафанное радио.

Вы много общаетесь с людьми из другого поколения, с сегодняшними 20-летними, вас проще увидеть на «Ионосфере» или «Структурности», чем на поэтических мероприятиях, как так вышло?

Дело тут не в возрасте: мне важно находиться с людьми на одной волне. Поэтому я, конечно, хожу на музыкальные фестивали и мероприятия — там мне нескучно, дружественно и легко, в отличие от поэтических мероприятий. Я общаюсь не с некоей абстрактной «молодежью», а со своими друзьями, подругами и товарищами, большинству из которых до 30 лет. Но это не имитация с целью «хождения в народ», а именно та жизнь, которой я живу, как хочу, а не как «нужно». Меня мало что так раздражает так, как творчество всяких возрастных колдырей, которые, пытаясь быть ближе к молодежи, подделываются под несвойственную и чуждую им речь, как в сериалах по ящику, где студентов играют обрюзгшие сорокалетние хмыри и такие же умельцы пишут тексты. Я адресую свои тексты не людям определенного возраста, а людям своей формации, своей культуры. Кругом полно и 19-летних с пустыми головами и глазами, точных копий своих таких же родителей. А своих — трудно сказать, как определяю. Как звери — чутьём.

Фотографии из архива Н. Романовой.