«Если ты не музыкант, то что ты вообще делаешь?»

18 марта в одной из самых тёмных дыр Питера на Лиговском, 50 выступила московская группа Lucidvox. Девушки представили свой новый альбом — мощный и мутный поток звука, сквозь который тонким лучом прорезается голос вокалистки Алины. Lucidvox — психоделический рок с действием повышенной интенсивности, очень неразвлекательный вид популярной музыки. На следующий день я встретился с тремя участницами квартета в хостеле, где предварительно покормив меня овощным рагу, девушки любезно ответили на мои вопросы.

АБ: На так называемый русский рок вы не похожи, хотя и поёте на русском. Живёте в одном из крупнейших мегаполисов мира и при этом в ваших песнях слышны фольклорные интонации. В добавление ко всему — есть мнение, что ваше творчество адекватнее воспринималось бы за границей. Как вы оказались в такой противоречивой ситуации?

Глаша: Фольклорные интонации как-то случайно появились, потому что Алина думала, как ей петь и как найти свой собственный голос.

Алина: Мы на репетициях экспериментировали с посылом. Сначала было сложно найти что-то.

Надя: Дело в том, что наша музыка, она немного зарубежно звучит — вот ты сам сказал, что это не от русского рока взялось. Первое время мы джемили без голоса, а потом появился вокал. Изначально он тяжело приживался. Нам казалось всё время, что он слишком русский. Но мы не хотели петь на английском, потому что никто из нас не знает этот язык особо хорошо, ну и в принципе нам кажется это странным — петь на английском, когда ты думаешь и разговариваешь по-русски. Для чего это — не понятно, особенно когда ты выступаешь в России. Постепенно вокал приобрёл фольклорные, древнерусские интонации, и нам показалось, что это к месту.

АБ: Вам советуют выступать за рубежом. Наверное, вы можете быть интересны там из-за русского языка и фольклорной интонации в контексте совершенно западной музыки?

Надя: Скорее, нет. Человек, который нам говорит, что нам надо продвигаться за рубеж — Стёпа Казарьян [организатор фестиваля «Боль» и многих других мероприятий — здесь и далее прим. А. Б.] — он по большей части так говорит из-за нашей музыки: ну что музыка совсем не русская, сложная, странная и не очень понятная именно русским слушателям. Чтобы стать популярными в России, надо играть что-то более понятное по музыке...

Глаша: Пост-панк.

Надя: ...и прицел делать на тексты, чтоб они были острыми. Запоминающаяся мелодия должна быть и так далее.

Алина: Хиты надо делать.

Надя: У нас ничего этого нет. Самая популярная наша песня — с самыми ярко выраженными текстами и мелодиями — это «Доброго утра» с первого альбома, она у нас до сих пор на Last.fm одна из первых. Ещё «Будь осторожен», потому что там тоже самая запоминающаяся мелодия и простые два слова, которые все любят повторять.

Глаша: «Солнце».

Надя: Музыка наша может быть интересна, потому что она, мне кажется, современна достаточно. Она много в себя взяла от многих групп зарубежных, поэтому это будет интересно и в сочетании с таким фольклором в плане вокала.

АБ: Я понял. То есть за рубежом вы интересны не как русские, а как нерусские.

Алина: Нельзя так говорить, поскольку мы не знаем, интересны ли мы за рубежом.

АБ: Вас пока никто не звал выступать в других странах?

Надя: Мы пока сами немножко тупим в этом плане, потому что наши все друзья, которые ездят в туры, они сами по большей части всё организовывают. Я знаю, что Motorama играли в Латинской Америке. Даже не знаю, почему они оказались там интересны. Нас тоже приметили латиноамериканцы после «Боли», потому что на Vice появилась статья с десятью группами с «Боли», и после этого нас стали забрасывать в фейсбуке сообщениями — приезжайте в Венесуэлу, Перу, Чили и так далее. Мы сами пока не знаем, как это всё сделать, куда поехать, с кем можно сыграть. Конечно, хотелось бы на фестиваль какой-нибудь попасть.

АБ: Расскажите, какие самые значительные влияния вы испытали в ходе становления вашего звука, стиля. Музыка, литература, кино, жизнь, какие-то ситуации — что угодно. Что считаете главным и поворотным?

Алина: На меня влияют в первую очередь девочки, потому что они показывают какие-то группы. Серьёзно. И я могу послушать что-то, что может вдохновить меня.

Надя: Всё-таки ряд групп можно перечислить.

Алина: Ну это благодаря вам я эти группы узнала, понимаешь?

АБ: Хорошо, но они тоже участницы Lucidvox, так что пусть расскажут.

Глаша: Моей любимой группой стала Goat, и я даже не знаю, стоит ли об этом ещё раз рассказывать, потому что я всегда об этом говорю. Мне очень нравится, как они используют этнику и как у них звучит женский вокал. Я вообще не очень люблю группы с женским вокалом, честно говоря, а тут они звучат очень органично и круто.

Надя: Мне кажется, на меня очень повлиял Расел [лидер московской группы Спасибо и близкий друг Нади] в том плане, что мы всегда с ним гоняли на фестивали, на концерты. Он всегда играл на гитаре. Он не старался придумывать какую-то русскую музыку, он тоже ориентировался в основном на зарубежные группы. И началось-то всё отчасти с группы Спасибо. Они первыми начали репетировать. Мы вдохновились тем, что у них что-то получается. На самом деле с Раселом у нас примерно одни и те же вкусы. Сейчас меня очень вдохновляет волна Viet Cong, Ought — все такие более-менее андеграундные группы, которые выступают в Европе. Metz, например, тоже. На репетициях мы говорим друг другу: «а вот этот момент давай сделаем как у Metz, например». И вот слушаем песню и стараемся даже воспроизвести как бы этот момент, но всё равно получается по-другому, у нас всё обретает своё звучание. Говорят, что мы похожи на Goat, но я думаю, что и от них у нас очень мало. А по поводу текстов я могу сказать, что мы их пишем втроём [каждый свои]. Для меня это обычно какие-то внутренние переживания и чисто рефлексия.

АБ: Как-то вы говорили, что у вас сознательно простые слова песен. Я бы добавил ещё и тот факт, что в текстах нет привязки к современным реалиям — не только ко времени, но и к месту. Ни Москвы, ни 2016-го года я там не вижу. Насколько это сознательно и если сознательно, то какова цель?

Алина: Это бессознательно.

Надя: Это связано с нашими жизнями. Мне кажется, мы втроём не очень активны в социальном плане и как граждане своей страны. Мы больше погружены в себя, в искусство. Поэтому там нет, как ты сказал, ни 2016-го года, ни Москвы. Эти тексты вообще, мне кажется, не про наше время. Это скорее...

Алина: ...про внутреннее что-то.

Глаша: Не знаю, я достаточно активно интересуюсь политикой и историей, но я не думаю, что искусство должно быть об этом.

АБ: Я заметил, что в ваших песнях нет никакой борьбы с внешним миром. Интересно, что даже песня «Будь острожен», название которой, казалось бы, обозначает некий конфликт, уже в первой строчке отправляет слушателя внутрь себя («Будь осторожен, твоё сердце горит»). Если борьба и есть, то это борьба с какими-то своими страстями, с самим собой. Это ваш сознательный миролюбивый подход или вы не придавали этому значения?

Алина: Мне кажется, мы не придавали этому особого значения, но это и есть какие-то ощущения, какие-то чувства, которые ты не связываешь с борьбой с системой или внешним миром.

АБ: Есть не только внешний мир, но и взаимодействие людей. У вас больше интровертные тексты.

Алина: Абстрактные, можно сказать.

Глаша: Да, я думаю, скорее абстрактные, чем интровертные, потому что песни на самом деле и про любовь, и про дружбу, и про общение, и про то, как осознаёшь себя в обществе. Просто они настолько абстрактные, что это, может быть, не так понятно. Про то, как мы переживаем эти ситуации.

Надя: Одна из самых сложных проблем в моей жизни — это сама я, поэтому и тексты я пишу тоже об этом, потому что когда у тебя есть какое-то внутреннее ощущение спокойствия от самой себя и ты сам себя не боишься и не рефлексируешь, то тебе хочется написать о чём-то, о какой-то борьбе с внешним. Главный враг для меня — это я. Мне кажется, я пишу тексты об этом.

АБ: Нет ли здесь своеобразной назидательности — типа «хочешь изменить мир — начни с себя»?

Lucidvox: Нет.

Надя: Назидательности нету, но я про себя думаю, что так и есть. Достаточно изменить что-то в себе действительно — даже в плане настроения — и, может быть, тогда у тебя появится выход к внешнему миру. Пока ты рефлексируешь, ты не можешь писать... не знаю, я не могу писать о чём-то внешнем, потому что я слишком занята мыслями о себе. Мне кажется, это эгоизм в том числе.

АБ: Продолжим тему борьбы. Вчера на вашем выступлении я подумал, что даже в наше время для некоторых парней девушки на сцене представляют собой некий вызов, на который им непременно хочется ответить.

Глаша: Ты думаешь, это так? Думаешь, именно такая эмоция проявляется?

АБ: Может быть, это что-то другое. Я хотел спросить, часто ли вы сталкиваетесь с сексизмом как группа. Вы чувствуете какое-то особое отношение к себе потому, что в Lucidvox играют только девушки?

Глаша: Вчера было неприятно.

Надя: У нас было очень мало таких концертов, как вчера. Вчера в зале по большей части были одни мужчины. Девушек не особо много было. Мы привыкли, что люди, если приходят, приходят нас послушать. И видно, что это наш слушатель. Люди стоят с закрытыми глазами, переживают. А вчера не казалось, что там есть наши слушатели — просто люди...

Алина: ...которые жадно пожирали нас глазами.

Надя: Таких концертов у нас было всего два. Первый был в Чайнатауне. Это был бесплатный концерт. Мы играли, и ворвались какие-то фанаты, гопники, которые орали нам что-то обидное.

Глаша: Это не слушатели.

Алина: Всё зависит от людей, которые приходят к нам.

 

АБ: Но я спрашивал не столько о слушателях, сколько о проявлениях сексизма.

Глаша: Обычно я с таким не сталкивалась. Думаю, к нам нет какого-то особого отношения.

Надя: Если взять, например, группы Фанни Каплан или ВХОРЕ [женские коллективы]. Даже несмотря на то, что ВХОРЕ — звёзды мемов, я бы не сказала, что у них много подписчиков. Нет такого, что ты людям начинаешь нравиться из-за того, что ты женщина. Опираясь на наш опыт, я бы так не сказала.

Алина: Мне кажется, многим интересно, когда четыре девушки выходят на сцену.

Надя: Как раз наоборот, мне кажется, сначала людей это отталкивает. Особенно музыкантов. Я чувствую от музыкантов именно...

АБ: Предвзятое отношение?

Надя: Может быть, знаешь, какое-то отношение, будто мы пытаемся посягнуть на какую-то неженскую территорию. Есть такое ощущение, что некоторые так нас воспринимают, поэтому сразу начинают относиться негативно – особенно парни из гаражной московской тусы. И ещё у нас был случай с Гришей из Cavestompers.

Глаша: Да, я как-то с ним однажды болтала, и он начал говорить что-то типа: «Вы девушки, вы должны быть сексуальными, а если вы не сексуальные, то зачем мне на вас смотреть?».

Надя: Мне кажется, что он в принципе показал взгляд многих людей. Наверное, потому что они сами играют другую музыку, им хочется чего-то более простого, я не знаю. Наверное, мы не сексуальны, потому что мы к этому не стремимся. Мы не играем гаражный рок или что-то ещё. У нас музыка, погружённая в себя, и нам кажется иногда, что нам в принципе не надо общаться со слушателями — ты приходишь только ради музыки, а не поглазеть. И даже не потанцевать.

Глаша: Забавный факт, что в подписчиках Lucidvox семьдесят или восемьдесят процентов — мужчины.

АБ: А сколько трансгендеров?

Глаша: Не знаю.

Надя: Но при этом на концерт приходят девочки — их не мало. Они стоят с закрытыми глазами, очень близко к сцене.

Алина: И они приходят по одной.

Надя: Да, Стёпа Казарьян говорил, что на презентацию альбома все билеты были куплены по одному. Видимо, какие-то интроверты, одиночки.

АБ: Наверное, в парах кто-то всегда ревнует к вашей личной музыке. Поход на концерт Lucidvox — как на свидание с кем-то другим. Ладно, двинемся дальше. Когда вы работаете над своей музыкой, вы больше думаете о том, что услышит ваша публика или играете музыку для себя?

Алина: Мне кажется, раньше мы всё делали только для себя, а сейчас уже потихонечку идём в ту сторону, чтобы думать о том, как будут воспринимать слушатели, потому что мы знаем, что у нас есть проблемы. Иногда в музыке не совсем обдуманные переходы, например. Сейчас мы решаем эту проблему.

АБ: Это чисто технический момент. Я скорее хотел узнать, является ли ваше творчество некой рукой помощи или попыткой общения? Насколько это нацелено на слушателя?

Глаша: Я вообще об этом не задумывалась никогда, честно говоря — о том, что я хочу кому-то что-то доказать или рассказать.

АБ: То есть ты скорее решаешь свои творческие задачи?

Глаша: Да.

Надя: Ты именно про музыку спрашиваешь? Мне кажется, что иногда, когда я пишу текст, не смотря на то, что песни такие погруженные в себя, я думаю, что это может быть близко людям, и они не будут такими одинокими. Думаю, это правда. В нашем последнем альбоме тексты пронизаны нежностью к людям — тут не только про себя, но и про ощущение себя с людьми именно. Мне кажется, мы очень нежно относимся и к слушателям, и в принципе к людям, которые нас окружают.

 А насчёт музыки — когда мы начинали, во время репетиций я думала: «О, вот это мы сыграем, вот это прям вообще никто не играет, нас оценят». У нас есть такая проблема, что всё время хочется перемен, хочется перегрузить песню оттого, что кажется, что слишком простое не интересно. Поэтому возникают эти переходы, которые сейчас кажутся неуместными, слишком сложными для восприятия. Хочется и вот этот кусок, и тот, и другой — в этом проблема.

АБ: Какой у вас настрой, когда вы пишете и выступаете? На чём вы сосредоточены в эти моменты? О чём вы думаете, например?

Глаша: Во время записи?

Алина: Во время выступления?

АБ: Во время сочинения, записи и выступления.

Надя: Во время выступления меня часто одолевают мысли, что нужно сосредоточиться на внутреннем ощущении своей музыки, и я пребываю в этом ощущении. Такая рефлексия идёт весь концерт — я должна сосредоточиться, чтобы наиболее искренне проявить свои эмоции. Сначала надо сконцентрироваться на том, что ты чувствуешь, а потом ты смотришь на людей, думаешь: нет, ну ладно, надо прям всё сейчас выжать из себя, чтобы было драйвово, и ты мечешься в этих мыслях всё выступление.

Алина: У меня по-разному бывает. У меня бывают моменты, когда я вообще не думаю о том, как там что. Я просто существую — и всё, я здесь, я в этих песнях, я в этой атмосфере, а иногда я думаю о том, чисто ли я пою. Это зажимает, и я перестаю сосуществовать с музыкой.

Надя: Если на концерте есть проблема со звуком, то чаще всего ты думаешь о ней. Например, вчера я весь концерт, искренне говорю, думала, чтобы скорее закончить всё после каждой песни, потому что это было невыносимо. Я не слышала ничего, кроме гитары и понимала, что это какое-то издевательство, и просто раздражалась, и никак не погружалась в свою музыку вообще. Если людей в зале мало, тоже не можешь сосредоточиться ни на чём, только об этом и думаешь.

Глаша: Я вообще не очень люблю выступать, потому что для меня это большой стресс, честно говоря. Но иногда, правда, бывает клёвый момент, когда ты можешь позволить себе даже перед таким большим количеством человек расслабиться и подумать просто об этом ощущении, в котором мы все находимся вместе, и как-то поймать волну.

Надя: Мы осознаём, что наша музыка не очень танцевальная, но при этом нам всё время хочется, чтобы слушатели как-то отдавались. Возможно, каждой группе этого хочется. По нашим воспоминаниям, лучшие концерты — это когда люди бесились, устраивали что-то неимоверное, водили хороводы. Алина как-то прыгнула в толпу, и её носили. Когда люди просто стоят, кажется, что что-то не так, видимо, им что-то не нравится. Возможно, это связано с группой Спасибо. Мы часто бываем друг у друга на концертах. Нам очень нравится, приходя на Спасибо, самим танцевать. И остальные слушатели очень отдаются во время этих выступлений, переживают вместе со Спасибо все песни, поют.

И нам тоже внутренне этого хочется, но музыка у нас совершенно другая. Не стоит требовать от людей того, чтобы они танцевали там, где не потанцуешь. 

АБ: Некоторые люди застенчивые. Возможно, они танцуют, когда слушают записи дома.

Глаша: Я танцую, когда слушаю наши записи, честно говоря.

АБ: Хорошо. У ваших песен серьёзный настрой. Как вы относитесь к ироничному искусству? Не тянет ли вас попробовать сделать что-то в таком ключе?

Глаша: Нет. Я серьёзный человек. Очень серьёзный человек. Это большая, мне кажется, проблема, потому что в нашем мире много иронии, а когда ты серьёзный, это очень странно. Если бы я хотела делать что-то как шутку, это было бы не в Lucidvox.

Надя: На самом деле это напрямую зависит от людей. Например, группа ВХОРЕ ироничная. Мы знаем их, они достаточно открыты к общению и сами всё время шутят и так далее. У них внутри есть такое ощущение, поэтому им хорошо удаётся это делать. А нам было бы странно, что мы сами по себе такие — в пол смотрим, когда ходим по улицам, и вдруг бы начали... Мы с Алиной бываем открытыми. И Глаша тоже, когда подвыпьет, но в целом мы как-то погружены.

Алина: Шутка должна быть уместна в определённый момент. Нельзя всё время шутить.

АБ: Но быть всё время серьёзным в любой момент тоже сложно. На ваши концерты наверняка попадают люди с весёлым настроем. Им требуется какое-то время, чтобы адаптироваться к вашей музыке. Зритель не может предугадать, в каком настроении он придёт послушать вашу музыку, у которой есть свой собственный — серьёзный — настрой.

Алина: Да, нужно всегда ориентироваться на того, кто сегодня перед тобой стоит. Если люди танцуют, ты понимаешь, что должен с ними больше взаимодействовать. Если люди в себе, то, соответственно, не надо их оттуда вытаскивать.

Надя: Ты слышал Монеточку? У неё достаточно ироничные тексты. Мне они не нравятся, я не могу это слушать. Я понимаю, что это остроумно и не по-школьному совсем, но слушать это я не стану. Наверное, мы эмо. Группа Metz — они хоть и угаревшие и под них хочется танцевать, но они всё же достаточно серьёзные.

АБ: Вы меняете плей-лист по ходу выступления?

Lucidvox: Меняем, конечно.

Надя: От слушателей зависит, если они месятся или хотят меситься, то мы не будем «Доброго утра» играть.

 

АБ: Как вам жилось до группы Lucidvox? Как вы могли существовать?

Алина: Сейчас уже даже не знаю.

Глаша: Не представляю.

АБ: А вы не помните, не было ли ощущения, что чего-то не хватает?

Глаша: Я всегда мечтала быть рок-звездой. В детстве меня обошла стороной «музыкалка», и я рада, что своими силами я научилась хоть что-то играть.

Надя: Наверное, это смешно, но иногда я думаю: если ты не музыкант, то что ты вообще делаешь?  Я прекрасно понимаю, что это жёстко так думать, потому что есть куча других интересных профессий. Я думала: ну, космонавтом тоже быть интересно. В сравнении с космосом музыка немного теряет свой смысл. Космос — это слишком важно.

Алина: А музыка — это не слишком важно?

Надя: Конечно, важно, но если бы я полетела в космос, вот это был бы масштаб. Понятно, что если не будет Lucidvox, всё равно музыка останется, но я что-то не представляю и хочу, чтобы Lucidvox продолжали жить. То, что сейчас появилась такая отечественная андеграундная сцена, идёт её становление… Ты понял, что можешь с этим куда-то пойти. Раньше такого не было. Лично у меня. Я помню, был 2007-й и сейчас, а между этими моментами для меня ничего не было как будто. В плане сцены.

АБ: В Питере и сегодня не всегда есть куда сходить, к сожалению. Итак. Следующий вопрос. У вас есть альбомы и есть мини-альбомы. Это вопрос количества песен или же есть ещё какие-то другие различия?

Надя: Вопрос в том, как разделить песни. В «Омуте» [мини-альбом 2015 года] три песни, но изначально мы планировали записать шесть-семь. И мы выкинули некоторые песни, потому что они не были никак объединены друг с другом так, как оставшиеся три песни. Последний альбом («Моя твоя Земля») у нас самый единый. Он никак не продуман в плане концепции, но то, что получилось, получилось довольно единым, несмотря на то, что все песни написали разные люди.

АБ: Что предшествовало этому альбому? Откуда он появился? Какие вас вдохновили идеи, впечатления? Или было какое-то намерение сделать что-то не так, как раньше, или напротив — развить уже имеющиеся идеи?

Глаша: Мы хотели быть очень серьёзными. Серьёзно подойти к записи. В общем, всё как всегда. Хотелось быть сложнее. Каждый раз у нас стоит задача вырасти чуть-чуть. Удивлять себя и других.

Алина: Придумать какие-то новые истории, музыкальные инструменты.

АБ: Кажется, это вы могли бы сказать про любой свой релиз. Что вы можете сказать именно про альбом «Моя твоя Земля»?

Надя: Альбом связан с личными отношениями. Мы расставались с Раселом на какое-то время и это очень сильно повлияло, мне кажется. У Алины тоже в жизни личные передряги были. Он связан...

Алина: ...с тем, что у тебя происходит. Ты переживаешь, у тебя случается что-то в жизни, и ты воплощаешь всё это — то же самое, о чём мы говорили. Сейчас это очень яркий момент. Лично я окончила университет, и у меня многое меняется в жизни. Ты существуешь, ты в таком свободном полёте, сознаёшь, кто ты, куда идёшь, зачем ты идёшь, надо ли тебе вообще куда-то идти.

Надя: Мы разговаривали об этом с Алиной летом. Она говорила, что не может быть одна. Мне кажется, эта мысль в наших разговорах вылилась в этот альбом. После окончания университета у неё появилось много свободного времени, и она училась уживаться с самой собой. Чтобы было интересно от самой себя, грубо говоря.

Алина: Сейчас практически каждый день я гуляю одна, прохожу 10 километров, и мне дико кайфово от этого. А раньше я выходила на улицу всегда с кем-то.

АБ: Какие ощущения у вас теперь, когда альбом вышел?

Глаша: Я недовольна звуком. Как я уже сказала, мы хотели серьёзно подойти, а получилось всё очень несерьёзно. Не на уровне, которого я ожидала. Соответственно, и слушатели отреагировали.

АБ: Запись была тяжёлой работой или скорее увлекательным путешествием в мир музыки?

Алина: Запись — это здорово, это очень круто. Но то, что происходит после записи...

Надя: У нас каждый раз так. Когда записывали «Омут» с Олегом Барановым, запись меня научила многому. То же и с Лео [Leo Perez — саундпродюсер альбома «Моя твоя Земля»] — было очень много душевных моментов, мы о многом с ним разговаривали, несмотря на языковой барьер. Во время записи происходила куча вещей: Алине позвонила мама, и Лео записал по телефону её шёпот, потом позвонил своей маме в Венесуэлу, и она тоже произносила слова по-русски. Потом мы дописывали всякие звуки природы при помощи смятия бумаги, переливания воды — много было таких вещей, очень интересных, уже после записи основных партий. Мы вместе писали вокал, разговаривали о многом.

Алина: Лео с нами пел.

Надя: Эта запись научила нас чему-то, мы стали взрослее в музыкальном плане. Теперь мы лучше понимаем, чего мы хотим — и так каждый раз, но мы никогда не достигаем того, чего мы хотим. В данном случае, это мог быть языковой барьер. Не всегда удавалось объяснить человеку, чего ты хочешь конкретно. Различие во вкусах сыграло важную роль. Глаша ставила Лео запись Goat, и он сказал, что это отстой. Он сказал, что у нас не может быть так, как у них. И он так не хотел.

Глаша: Он сказал, что это другая музыка и невозможно сделать из Lucidox Goat. 

Алина: Он сказал, что эти музыканты записывались две недели как минимум, а не два дня, как мы.

Надя: Теперь нам кажется, что надо писаться поканально, сводиться за рубежом. Но всё равно не факт, что в следующий раз получится что-то лучшее.

АБ: У вас уже есть новый материал, чтобы достигнуть своих целей?

Надя: Нет. В первый раз у нас такое — нет ни одного даже кусочка нового.

Глаша: Мы даже не знаем, что мы хотим делать.

АБ: Мне кажется, это отлично. Вы можете собраться и начать всё с чистого листа.

Надя: Мне нравится это чувство, но немного страшит одно ощущение. Я иногда читаю в журналах «очередной альбом Lucidvox». Меня пугают такие слова — просто ещё один альбом — не самый лучший. Видно, конечно, что девчонки растут, но запись, конечно, подкачала. И ты ждёшь, когда же будет тот альбом, который прогремит. Стёпа Казарьян говорил, что у каждой группы есть момент, когда ты либо выпускаешь этот альбом, либо не выпускаешь...

Глаша: Мы думали, что этот альбом будет именно таким.

Надя: Страшит, что мы раньше вообще не думали, что это произведёт фурор. А тут эта работа была продумана — мы впервые на записи играли с метрономом. Для нас этот альбом был шагом вперёд, а оказалось, что это шаг назад.

Алина: Мне кажется, недооценили, сколько было вложено.

Надя: На самом деле это тяжело оценить даже, потому что мы столько всего записали, и бумажками пошуршали, и несколько голосов, а один приятель сказал, что даже ничего этого не услышал. Просто какая-то каша и всё. И ты такой: Господи! Я сидел 30 ночей подряд вместе с Лео, а тебе говорят, что звучит всё так, будто в падике на диктофон записали. Чего вообще? Это очень обидно. Но это лишь повод, чтобы становиться лучше. Правда, уже хочется быть довольным тем, что ты сделал, а мы не довольны ни одним альбомом. Лично мне ни один не нравится, и я не могу требовать от людей, чтобы он кому-то понравился.

Алина: О, грустно так!

АБ: У меня последний вопрос. Он не касается последнего альбома, а только всех предыдущих. На всех релизах у вас как только заканчивается последний аккорд, не успевает он ещё затухнуть, тут же начинается следующий трек. Вы так ненавидите тишину?

Глаша: Вот это вопрос. Это как-то само собой вышло. Нет никакой ненависти.

АБ: Только в последнем альбоме появились небольшие паузы.

Глаша: Это дело звукорежиссёров, которые обрезали песни.

Алина: Да, в этот раз Лео просил: «Тяните все эти фидбеки. I like it! Тяни дальше, не трогай! Давай! Yeah!».

Надя: Мы просто никогда не задумывались об этом...

Глаша: Музыкантам, у которых нет никакого продюсера, лейбла и звукорежиссёра, очень сложно сделать что-то достойное. И вот ты делаешь четыре альбома, и ты хоть чему-то научился. Это действительно очень странно, долго, сложно и тягомотно.

Надя: Это не для всех так. Вот я смотрю на Расела, они же тоже записали альбом вместе с Лео. И у них всё, на мой взгляд, звучит лучше, потому что они, наверное, больше продумывают и дают человеку понять, чего им хочется. А мы... может быть, это девчачье что-то...

АБ: Думаю, дело в том, что Расел и Спасибо в принципе дольше играют. 

Надя: Ну да. Но мы сами часто неуверенны и не понимаем, что конкретно должны сделать.

Алина: И при этом всё хотим сделать сами!

Надя: Даже сейчас, когда мы говорим, всё время смотрим друг на друга — типа «я всё правильно говорю?». И у нас так всё время происходит, потому что надо как-то объясниться. Например, у Спасибо есть лидер — Расел, он автор большинства песен, и это играет большую роль. У нас нет такого человека. Мы всё придумываем на репетициях, всё коллективно, даже тексты пишут трое из нас. Поэтому у нас нет чётко поставленной аргументированной задачи, которую можно донести до остальных. Ничего чёткого нет, поэтому и песен чётких нет. Всё кусками — один придумал это, другой — это. У тебя у самого нет ощущения, что у нас всё кусками?

АБ: Нет, у меня есть ощущение, что ваши песни похожи на некий поток музыки. Для меня в нём нет отдельных песен — кажется, что это одна песня, которая длится весь релиз или весь концерт, например. Не знаю, сознательно или нет, видимо, как ты говоришь, каждый приносит что-то своё и вместе это сливается в нечто единое. Может быть, если бы у вашей музыки был какой-то архитектор, он мог выстроить ваши песни в виде некой динамической композиции, будь то альбом или концертная программа: типа здесь у нас выступ, далее — плато...

Алина: Забавно, что ты говоришь про архитектора, потому что Лео всё время говорил нам, что звукорежиссёр — он как скульптор. Очень долго надо с глыбой работать, чтобы вылепить что-то.

АБ: Лео говорил про звук или про композицию альбома?                                                                                     

Глаша: Он говорил про звук. Вообще с Лео нам было очень тяжело общаться, он всё время подбирал метафоры, чтобы попробовать объяснить нам то, что хочет сказать.

АБ: Всё же хочется задать ещё один вопрос: как вам удаётся выносить жизнь со всеми её поворотами, изгибами и рутиной? Почему вы всё ещё живы?

Lucidvox: Потому что в жизни столько всего интересного!

---

Фотографии из архива группы Lucidvox.