Urbi et orbi
f

Николай Чикишев написал о «родоначальнике русского космизма» Николае Фёдорове — в тексте рассказывается, что такое философия общего дела и почему эта странная и путаная идеология может прийтись к лицу нынешней власти.

Фёдоров Н. Ф. Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства. 1891.

Послание Президента РФ Путина В. В. Федеральному Собранию РФ 3 декабря 2015 года.

 

«Космисты, ребята, вы слабые». Эти прибаутки, звучавшие год назад, вызывали смех и недоумение: кто в этой стране главный космист и космист ли — загадка. Что это такое, не очередная ли дугинщина или черносотенный пережиток?

Жизнь любой идеи в России, высказанной искренне и страстно, обычно короче её создателя. Некоторые успевают её помянуть. Но также любая идея, несмотря на скоротечность, умудряется возвращаться в Россию, хотя в другое время и совсем с другими лицами.

 

***

[1] Тут Президент продолжил:

— Хотел бы процитировать выдающегося историка Николая Михайловича Карамзина [здесь он выделил фамилию]. Вот что он писал: «Кто сам себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут. Не говорю, что любовь к Отечеству должна ослеплять нас и уверять, что мы всех и во всем лучше. Но русский должен знать цену свою».

В кадре с непроницаемыми лицами сидят митрополиты Волоколамский Иларион, Крутицкий и Коломенский Ювеналий, Санкт-Петербургский и Ладожский Варсофоний.

 

Цитата эта взята из сочинения Карамзина «О любви к отечеству и народной гордости». Вряд ли господин Президент сам подбирал слова, ведь далее карамзинская мысль продолжается: «Согласимся, что некоторые народы вообще нас просвещённее: ибо обстоятельства были для них счастливее…». Такие утверждения для Федерального Собрания звучали бы слишком резко.

И вся цитата выглядит какой-то тяжёлой и блёклой, писана в 1802 году для «Вестника Европы» — всё равно, что цитировать с президентской трибуны «Коммерсант».

Это, конечно, удивительно, что до сих пор человек, упоминавший и Ильина, и Бердяева, не дошёл до начала, на которое ссылались и тот, и другой — на Николая Фёдоровича Фёдорова.

Эта вера была настолько искренна и при этом наивна, что спустя сто лет попытка прочтения фёдоровского наследия — совращение ума. Сначала ты утираешься кровью, хлынувшей из глаз, и, чуть привыкнув, не можешь устоять перед фёдоровским обаянием

[2] И не он один, потому что современному читателю, не то что законодателю, имя Фёдорова ни о чём не говорит. Удивительно ещё то, что Фёдоров выступает как связующее мировоззренческое звено между Достоевским и Толстым. Фёдор Михайлович прочёл фёдоровские мысли «как бы за свои», Толстой же гордился тем, что живёт «в одно время с подобным человеком». И где теперь Толстой, а где Фёдоров?

Правда, с Толстым Фёдоров разругался и написал: «Такое учение и проповедует Толстой: поссорившись накануне, он идёт мириться на другой день; он не только не предпринимает никаких мер к предупреждению столкновений, но, по-видимому, высмеивает их, может быть, для того, чтобы потом заключить непрочный мир». Довольно тонкое замечание. С Достоевским Фёдоров не встречался, но, судя по всему, мог бы тоже разругаться и написать вослед какую-нибудь пакость.

Всё, что осталось от Фёдорова и его учения, — это приписка «родоначальник русского космизма». Конечно, Николай Фёдорович никакой космизм не создавал и очень удивился бы, узнав, как окрестили его теорию. Вообще непримиримость и обособленность — наверное, главные черты Фёдорова, фанатика, уверовавшего в свои построения. Эта вера была настолько искренна и при этом наивна, что спустя сто лет попытка прочтения фёдоровского наследия — совращение ума. Сначала ты утираешься кровью, хлынувшей из глаз, и, чуть привыкнув, не можешь устоять перед фёдоровским обаянием.

Так же поступали и его современники: никто не решался поддержать Фёдорова: слишком чудно и нелепо выглядела его теория. Сергей Николаевич Булгаков оправдывается за всех: «Остаётся признать, что не пришло время для жизненного опознания этой мысли, — пророку дано ещё упреждать своё время». Дипломатично: вроде бы и пророком назвал, и понял не всё. И на том спасибо.

 

[3] Деликатно и сухо Президент начал:

— Уважаемые члены Совета Федерации! Уважаемые депутаты Государственной Думы! Граждане России!

Начать послание этого года хочу со слов благодарности российским военнослужащим, которые борются с международным терроризмом. Сегодня здесь, в Георгиевском зале, историческом зале русской воинской славы, присутствуют боевые лётчики, представители Вооруженных Сил — участники антитеррористической операции в Сирии.

[4] Эта отсылка к истории в самом начале послания — упоминание Георгиевского зала — наводит Фёдорова на мысль о genius loci.

«Кремль есть крепость лишь извне; она и превращается в Музей; внутри же Кремля — храм, воздвигнутый на могилах предков, и как этот храм, так и службы в нём должны сделаться образовательным средством, становясь чрез то и спасительным явно, а не таинственно, ибо регуляция слепой силы, как орудие служения Богу, становится обращением смертоносной силы в живоносную, а мысленное и художественное изображение прошлого превращается в действительное всеобщее воскрешение».

Кремль для Фёдорова — всякий кремль — не обладает конкретной территорией, но хранит прах предков, память об ушедших поколениях. Их воскрешение, полное и окончательное, — та самая философия общего дела, которую Фёдоров пестовал всю жизнь.

И хотя его теорию называют философией, ни теорией, ни тем более философией своё детище Фёдоров не назвал бы. Этот мыслитель — иррационального, ницшеанского толка. Русский Заратустра (его называли московским Сократом, спорю, что он обижался), Фёдоров всю жизнь прожил аскетом: ходил в тряпье, спал на сундуке, питался чаем и всё жалование, что получал в Румянцевском музее, отдавал своим «пансионерам» — талантливым, но нищим молодым людям. Печатался под псевдонимами, был против любого упоминания своего имени. Доходило до того, что мыслитель запрещал себя рисовать — и поэтому остался один набросок руки Леонида Пастернака.

Сейчас бы Фёдорова окрестили городским сумасшедшим, но в его время в Румянцевском музее у такого чудака собиралась самая просвещённая публика.

И всем им Фёдоров говорил: «Философия есть наибольшее искажение религии, она произведение сословия, отделившегося от народа, не желающего знать нужд его, хотя и живущего на счёт народа, живущего трудами тех, которых сословие это презирает». Знакомо, не правда ли? Это сословие, которое мыслитель окрестил «учёным», — противопоставлено «неучёным», от лица которых Фёдоров якобы выступает. И в этом разделении виноваты, по мнению Николая Фёдоровича, сами учёные — занятые «научным материализмом». Они неродственны неучёным, которые заняты «нравственным материализмом» (ловкий термин, обозначающий первостепенное значение дела, а не теоретической мысли).

Фёдоров говорит о «временной командировке» этого надменного сословия в учёность. Распадение мысли и дела — первопричина зависимости человека от слепой силы природы, которую, как кажется мыслителю, превозносят учёные.

Фёдоров всю жизнь прожил аскетом: ходил в тряпье, спал на сундуке, питался чаем и всё жалование, что получал в Румянцевском музее, отдавал своим "пансионерам" — талантливым, но нищим молодым людям

[5] Куда-то вдаль смотри депутат Государственной Думы Николай Валуев.

Тут Президент продолжил:

— Сила России — в свободном развитии всех народов, в многообразии, гармонии и культур, и языков…

В камеру испуганно смотрит усатый мужчина.

— … и традиций наших, во взаимном уважении, диалоге и православных…

В кадре задумчивый секретарь Совета безопасности Николай Патрушев.

— … и мусульман, последователей иудаизма и буддизма.

 

[6] О чем подумал секретарь? Может, Фёдоров — богослов? Но он сам отвечает на этот вопрос: «Ненавистная раздельность мира и все проистекающие из неё бедствия и вынуждают нас, неучёных, т. е. тех, кои дело ставят выше мысли, обратиться с этою запискою по вопросу о неродственности и о средствах к восстановлению родства к учёным, и особенно к богословам, т. е. к людям мысли, или представления, к людям, ставящим мысль выше дела».

Следовательно, для него богословы — те же откомандированные.

Ещё страннее звучат его слова о современном христианстве как «впавшем в язычество»: Фёдоров не простил ему будто бы признание «господства естественных сил над человеком» (читаем — той самой слепой силы природы).

И все-таки его теория находится в христианском русле, только в раннем христианстве Оригена и Григория Нисского. Любимая цитата Фёдорова из Евангелия от Матфея: «Шедше научите все языки, крестяше во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28:19). Она говорит о его цели: просвещать остальных для общего дела — воскрешения отцов.

Отталкиваясь от христианской догматики, Фёдоров идёт дальше: в его интерпретации воскрешение Христа — это пример для всеобщего воскрешения. Фёдоров не рассуждает о Спасении, потому что он не собирается спасаться. Философ Владимир Николаевич Ильин написал, что за Фёдоровым «кончаются возможности тварные и начинается боготварность». Воскресение — не отвлеченная религиозная символика, это самое буквальное восстание из мёртвых, собирание их по крупицам, молекулам и атомам.

«Что фантастичнее: построение нравственного общества на признании существования в иных мирах иных существ, на признании эмиграции туда душ, в действительном существовании чего мы даже и убедиться не можем, или же обращении этой трансцендентной миграции в имманентную, т. е. поставление такой миграции целью деятельности человечества?».

Эта запальчивость приводит старца к таким словам: «Нет других религий кроме культа предков, все же другие культы суть только искажение или отрицание истинной религии». Не слабо, да? Получается, что христианская риторика для Фёдорова — форма, язык, который понятен читателю. Важно не воскрешение Христа как победа христианина над смертью. Оно — образец для остальных, идеал, который достижим. Не будь этого события, фёдоровская система мало бы что потеряла. Такое православие, разумеется, не приветствуется Церковью: кому же понравится, когда из Града Небесного все начнут мигрировать обратно в Земной?

И Фёдоров дразнит, конечно: воскрешение — общечеловеческое дело, мы сами способны всех воскресить: собрать по кусочкам.

Но всё же Фёдоров помимо неясных религиозных описаний (в христианстве он все-таки лучше разбирается) создаёт внушительные образы-идеалы как: Царьград, бывший могилой для древнего мира и ставший колыбелью для нового; Памир, куда ведёт общий путь — там, по преданию, могила Адама, а значит, конец воскрешения

[7] Тут Президент продолжил:

— Пример тому — наше сельское хозяйство.

Из глубины зала выглядывает министр сельского хозяйства Александр Ткачёв.

— Ещё десять лет назад практически половину продуктов питания мы завозили из-за рубежа, критически зависели от импорта, теперь Россия — среди экспортёров. В прошлом году российский экспорт  сельхозпродукции составил почти двадцать миллиардов долларов. Это на четверть больше, чем выручка от продажи вооружений или около трети доходов от экспорта газа. Такой рывок наше сельское хозяйство совершило за короткий, но плодотворный период.

За спинами депутатов прислушивается Наталья Синдеева, генеральный директор телеканала «Дождь».

— Большое спасибо селянам.

Негромкие аплодисменты.

[8] Дожди лета 1891 года поспособствовали написанию этой записки Фёдоровым. Вернее, их появление после обширной засухи.

«В бедственный 1891 год, когда во многих губерниях, составляющих житницу России, был голод от засухи, ставшей, по-видимому, хронической, когда беспрестанно возникали слухи, поддерживавшие напряженное ожидание войны, вдруг стало известно об опытах вызывания дождя посредством взрывчатых веществ, т. е. таких, которые до сих пор употреблялись, можно сказать, исключительно в войнах внешних, а также и внутренних, каковы революции, динамитные заговоры и т. п.».

Фёдоров узрел в этом Божественный промысел «на возможность обратить величайшее зло [орудия войны] в величайшее благо».

«И если бы вменить войскам в обязанность всё, применяемое ныне к войне, применить также и к управлению силами природы, в таком случае военное дело само собою обратилось бы в общее дело всего человеческого рода». Если бы всё пошло, как задумано, то в послании выручку от вооружений можно было мы смело записать задним числом за сельским хозяйством. И военные действительно стали бы вежливыми людьми.

Фёдоров успевает обвинить учёных в нерадивости: не усмотрели за засухой — и приводит в пример селян, которые издавна заметили эту закономерность и молились «на своих сухих полях».

И говорит им своё «спасибо».

Но одними молитвами сыт не будешь — и мыслитель ухватывается за идею регуляции, которую называет «метеорической». Она-то и приводит к полному господству человека над силами природы — залог выполнения долга сынов.

«Нужды сёл, не испорченных влиянием города, ограничиваются насущною необходимостью, заключающегося в обеспечении существования от голода и болезней, разрушающих не только жизнь, но и родственные отношения, заменяя любовь враждою, неприязнью». В фёдоровском представлении село, провинция — последний оплот родового быта, огромная скрепа, выражаясь современным языком (хотя Фёдоров подтвердил бы, предложи ему).

«Городской ничего не производит; он даёт лишь утончённую форму всему добываемому вне города». Все эти формы невозвращённые — гниль и тлен, которые разобщают людей и делают неродственными. Фёдоров не ждёт ничего хорошего от города (прожив в нём большую часть жизни) и связывает городскую жизнь с испытанием Запада (!).

 

[9] Тут Президент продолжил:

— И мы же знаем, почему это произошло. Знаем, кому захотелось сместить неугодные режимы, грубо навязать свои правила. В результате что?

В кадре стальной взгляд министра обороны Сергея Шойгу.

— Заварили кашу, разрушили государственность, стравили людей между собой, а потом просто, как у нас говорят в России, умыли руки, открыв дорогу радикалам, экстремистам и террористам.

 

[10] Фёдоров вторит в своём послании: «История есть "восточный вопрос" вопрос об ополчении Востока на Запад, или Запада на Восток, есть борьба между Востоком и Западом не на живот, а на смерть; разрешение же Восточного вопроса будет примирением Востока с Западом, объединением их и уже не на смерть, а на воскрешение и живот».

Если в описании догматических казусов Фёдоров практически не показывает эмоций, то в определении места России мыслитель даёт жару нашим современникам. Иногда его пассажи — словно повтор новостей федеральных каналов.

Например: «Кремль будет переоружаться, по мере того как сыны во исполнение долга к отцам будут превращаться в братство». Или: «Устранение временной [вражды] составляет … задачу России, которая поздно вступила в европейский союз (правильнее было бы сказать —  в раздор), вступила в качестве посредницы, миротворца».

Через 5, 6 или 7 лет мир будет опустошён. Турок овладеет Германиею, все священники, даже женатые, будут преданы смерти

Но в извечном споре славянофилов и западников Фёдоров не участвует. И особого пути у него не найдёшь — то, за что приятно хаять тех, кто так и не прислонился к определённой стороне света.

Фёдоров уклоняется от выбора, за что и прозван «синтетиком»: он формулирует модель «обязательно-сторожевого государства против степных кочевников и городского Запада». Некогда выбирать сторону — идёт постоянное «испытание вер».

По Фёдорову их всего три, соответствующих трём периодам: Киевскому (сделан выбор в пользу христианства), Московскому (испытание игом с Востока) и Петербургскому (испытание «новоязыческим Западом»). Тут мыслитель оговаривается, что интеллигенция последнее испытание не выдержала, не утерпела — отдалась. Такая вот пятая колонны, ей это же свойственно.

Продолжая логику Фёдорова, можно сюда присовокупить и четвёртый период — испытание безбожным социализмом, до которого Николай Фёдорович, слава Богу, не дожил. Он так и пишет: «Социализм — обман», без расшаркиваний. Этот поворот к атеистическому строительству мог бы порушить тогда всю конструкцию.

Роль России, разумеется, основывается на православии. Фёдоров этот процесс называет «печалованием, или сокрушением о розни». Тут же замечая, что никакая это не терпимость и не толерантность, а «приглашение к делу».

 

[11] Тут Президент продолжил, переминаясь с ноги на ногу:

— Россия уже давно на переднем рубеже войны с террором. Это борьба за свободу, правду и справедливость. За жизнь людей и будущее всей цивилизации.

 

[12] «Только чрез великий, тяжкий, продолжительный труд мы очистимся от долга сыновнего». Это желание богоизбранности сопряжено с ошибками: например, в петербургский период, актуальный для Фёдорова, свободу поставили на место долга Отечеству. Неродственно — это же означает, что свобода — каждой личности!

«Под неродственностью мы разумеем "гражданственность", "государственность", заменившую "отечественность"».

Нетрудно догадаться, что истоки всего государственного и слишком свободного Фёдоров видит в 1789 году. В обвинениях и описании недостатков старец предельно логичен (если усвоить правила существования этой логики). Подчинённость любого действия устранению розни и помощь общему делу под сенью православия быстро расправляются с любой категорией, воспринимаемой как «западной». Звучит до боли современно, не так ли?

Прогресс, например. Конечно, он чужд общему делу, т. к. представляет иерархию и «сознание превосходства» над предками. И так везде: какое понятие современного общества ни возьми. Либерализм, возведённый в принцип — «величайшее преступление». Догадайтесь, почему.

 

[13] Тут Президент продолжил:

— Я вообще, уважаемые коллеги, не понимаю, зачем они это сделали. Любые вопросы, любые проблемы, любые противоречия, которых мы даже и не видели, можно было решить совершенно другим способом. Более того, мы были готовы сотрудничать с Турцией по самым чувствительным для неё вопросам и готовы были пойти так далеко, как их союзники не желали делать. Только, наверное, Аллах [тут Президент сделал знак рукой] знает, зачем они это сделали. И, видимо, Аллах решил наказать правящую клику Турции, лишив ее разума и рассудка.

Слышна возгласы одобрения.

Аплодисменты.

Нетрудно догадаться, что истоки всего государственного и слишком свободного Фёдоров видит в 1789 году. В обвинениях и описании недостатков старец предельно логичен (если усвоить правила существования этой логики)

[14] «Через 5, 6 или 7 лет мир будет опустошён. Турок овладеет Германиею, все священники, даже женатые, будут преданы смерти». Это не слова Фёдорова — он приводит цитату цвиккауских пророков, стращавших немцев ужасами во времена Мартина Лютера. Лютер же заклеймил этих шарлатанов.

И риторика в отношении других религий у Фёдорова также застряла неподалеку от Цвиккау. Будь у него сегодня трибуна, Николай Фёдорович с успехом мог бы заткнуть любого экстремиста: «магометанство — олицетворение свирепой правды, правды без всякой милости». «Быть жертвою слепой силы и орудием истребления живой силы — таковы истинная, идеальная заповедь ислама».

Но его трактовка мусульманства — не самые яркие места записки. Отношение Фёдорова к буддизму поразительно; буддизм, по его словам, соединяет «дарвинизм, спиритизм, агностицизм, пессимизм» и чёрт знает что ещё! «Небольшая диета — и буддийская хворь пройдёт!» — это уже до кучи.

Но всё же Фёдоров помимо неясных религиозных описаний (в христианстве он все-таки лучше разбирается) создаёт внушительные образы-идеалы как: Царьград, бывший могилой для древнего мира и ставший колыбелью для нового; Памир, куда ведёт общий путь — там, по преданию, могила Адама, а значит, конец воскрешения; Индия, вокруг которой, по мнению Фёдорова, вообще всё вертится и куда стремятся попасть просвещённые страны.

 

[15] Тут Президент продолжил:

— Приведу ещё одну цитату, совершенно неожиданную для меня, слова, которые сказал человек, далёкий от политики. Это слова Дмитрия Ивановича Менделеева, которые были сказаны 100 лет назад. Вот они: «Разрозненных нас сразу уничтожат. Наша сила в единстве, в воинстве, в благодушной семейственности, умножающей прирост народа, и в естественном росте нашего внутреннего богатства и миролюбия». Замечательные слова, адресованные прямо нам сегодня.

 

[16] Тут Фёдоров ввернул ещё одну фразу столетней выдержки: «Наступающая эпоха составляет, может быть, решительный момент в истории всего человеческого рода; увлечётся ли и Россия общим потоком, и, вместо того чтобы быть стражем индийской свободы, не пожелает ли и она обладать богатствами Индии? Если же Россия удержится от этого влечения, тогда настанет переход от истории человечества, как факта естественного, к истории, как к нравственному деянию, и тогда откроется возможность обратить внешнее сближение во внутреннее объединение».

Сложно сказать, понравилось бы послание Президента Николаю Фёдоровичу, но сама фигура оратора ему была бы глубоко симпатична — ставшего «повелителем материи, внешнего, материального мира и освободителем от закона юридического и экономического».

(Звучит Гимн Российской Федерации).