Не-стихи о живописи
Кирилл Александров
Эссеистика поэта — это, пожалуй, особый жанр, одним из первых законов которого отменяются все другие законы и правила. После чего в этих произведениях создаются новые конструкции, где рядом со знакомыми и понятными каждому вещами и контекстами можно обнаружить совсем посторонние, а то и потусторонние элементы. Перед глазами примеры замечательных прозаических текстов Алексея Парщикова, Сергея Гандлевского, Марии Степановой, Михаила Айзенберга. Список можно продолжать, но я упомяну ещё только Сергея Жадана, чтобы сделать более плавным (географически) переход к рассуждениям о книге польского поэта и эссеиста Збигнева Херберта «Натюрморт с удилами». Отправной точкой размышлений автора в текстах этой книги становятся произведения голландской живописи XVII века, а по исторической и культурологической значимости, как сказано в аннотации, эта публикация является вершиной эссеистики Херберта.
Автор действительно проделал огромную работу, взаимоувязывая всё то, что мы видим на полотнах ван Гойена, Рембрандта, де Мана и других деятелей «Золотого века» голландской живописи с историческими событиями — тюльпаномания 1636-1637 годов (очерк «Тюльпанов горький запах»), сопротивление Нидерландов испанским завоевателям («Негероическая тема») — и описывая общую культурную парадигму того времени: человеческие ценности, идеалы, особенности коммуникации. Но это лишь одна сторона очерков и апокрифов, из которых состоит книга Херберта. Другая сторона — то, как автор художественно осмысляет не только сам исследуемый культурный феномен, но и своё взаимодействие с этим феноменом.
Мы видим не только натюрморты и пейзажи, фанатичную голландскую любовь к вещам, бесконечные панорамы равнин, реки, луга, морские сражения, вельмож и бедняков; мы видим немолодого мужчину-поляка интеллигентного вида, который неспешно идёт по музею, внимательно вглядывается в полотна, иногда резко фокусирует взгляд на какой-то детали, подходит к картинам вплотную, долго рассматривает то одну, то другую, по нескольку раз перечитывает имена авторов и названия, большинство из которых давно знает наизусть. Дальше мы видим этого же мужчину, который путешествует по побережью Северного моря, затем он же усердно и терпеливо разбирает архивы в библиотеках и фондах.
Адриан ван Остаде. Художник в своей мастерской
В какой-то момент читатель вдруг осознаёт, что это же он сам где-то на северо-западе Европы скрипит половицами в галереях и выставочных залах, взобравшись на холм, охватывает взглядом зелёную долину, воочию видит казни и церемонии награждения, богатые убранства дворцов и полные причудливых предметов стеллажи антикварных лавок в приглушённом свете масляных ламп. Никакого поляка-интеллигента уже нет, он куда-то исчез, растворился, остались лишь его слова и едва ощутимая метафизика повествования.
В потоке нарратива, описывающего быт одного из голландских городков внезапно возникает отдельный абзац: «Трость с серебряным набалдашником заводит здесь роман с веером». Автор буквально переходит на язык живописи. Или на язык поэзии — ведь и поэты с успехом используют приёмы монтажа, фиксации момента, символы и знаки, т.е. тот же инструментарий, что мы наблюдаем в кино, в живописи, в музыке. Этот «эффект переплетения» дальше только усиливается — разговор идёт одновременно и об искусстве, и о человеческих судьбах, и об истории, и о самом авторе и его впечатлениях. Перед нами предстаёт фактически картина мира во всём его многообразии, этакая европейская модификация мандалы, и на немой недоумённый вопрос читателя автор отвечает нам: «но разве искусство, любое искусство, не является разновидностью алхимической трансмутации? Из пигментов, растворённых в масле, возникают более жизненные, чем в жизни, цветы, города, морские заливы, райские пейзажи». И продолжает в последнем апокрифе, уже голосом Вермеера: «ты наверняка скажешь мне, что искусство не раскрывает никаких загадок природы. Но наша задача не в том, чтобы разгадывать загадки, а в том, чтобы их осмыслить, склонить голову перед ними, а также подготовить свои глаза к постоянному восторгу и удивлению».
Недавно на открытии одной из выставок (кажется, это была выставка Владимира Шинкарёва на Винзаводе) я случайно услышал фразу одного из гостей, обращённую к своему, очевидно, более сведущему в живописи собеседнику: «Ну, давай, говори, что мне делать? Как взаимодействовать с искусством?». На мой взгляд, «Натюрморт с удилами» — как раз один из возможных ответов на этот вопрос.
но разве искусство, любое искусство, не является разновидностью алхимической трансмутации? Из пигментов, растворённых в масле, возникают более жизненные, чем в жизни, цветы, города, морские заливы, райские пейзажи
Название книге дала чудом сохранившаяся картина художника Торрентиуса, человека удивительной и трагической судьбы, знакомство с которым для Херберта состоялось как раз благодаря «Натюрморту с удилами». Автор пишет: «много лет назад, во время моего первого визита в амстердамский Королевский музей, когда я проходил через зал, где находилась прекрасная «Супружеская пара» Хальса и чудесная «Свадьба» Дейстера, я наткнулся на картину неизвестного мне художника. Я сразу понял, хотя трудно было бы найти этому рациональное объяснение, что произошло нечто важное, существенное, нечто гораздо большее, чем случайная встреча в толпе шедевров». И ведь так оно и происходит — как правило, мы интуитивно выделяем из ряда картин или инсталляций те, которые находят в нас отклик (чаще всего по непонятным причинам). В этом нет ничего необычного — точно так же одни люди нам нравятся больше других. В кого-то мы влюбляемся, а кого-то готовы ударить после одного только обмена взглядами. С живописью, конечно, всё немного по-другому, но здесь тоже нельзя свести дело к рациональной оценке по совокупности достоинств и недостатков. Вспоминается случай, который я уже описывал в одной из статей.
Прошлым летом на Байкале мне довелось проводить импровизированную палаточную лекцию об искусстве и о том, какую роль оно играет в нашей жизни. В качестве примера я тогда привёл ситуацию, произошедшую со мной и моими друзьями в художественном музее Минска. Как это обычно происходит, мы ходили по музею отдельно друг от друга, каждый своим маршрутом, и примерно через полчаса я надолго остановился напротив одной из картин. Спустя какое-то время я заметил, что Влад и Ваня находятся рядом и тоже не могут оторвать глаз от той же самой картины (подпись гласила: «А. Задорин, "Путник", 1990-й год»). Так мы молча простояли несколько минут, после чего оставалось только переглянуться и пожать плечами.
После этого рассказа Дима, бродяга-автостопщик из Томска достал телефон, нашёл в фотогалерее нужный файл, показал мне экран и изумлённо спросил: «Эта картина?». На экране был тот самый «Путник», возле которого Дима так же, как мы, невольно «завис» в ходе знакомства с достопримечательностями Минска за полгода до нашего визита. В палатке на несколько минут воцарилась тишина и кто-то, возможно, по-новому взглянул на искусство в тот момент.
Йоханнес Торрентиус. Натюрморт с удилами
Точно так же и Херберт показывает нам, что взаимодействие с живописью не ограничивается эстетическим эффектом визуального восприятия и ритуалом посещения выставочного пространства. Произведение искусства может стать частью нашей жизни, точно так же, как мы, наши мысли, чувства и происходящие с нами события могут стать частью произведения искусства.
Мне всегда было интересно, где находится грань между праздным и научным интересом. Ведь культуролог может смотреть на полотно не с целью исследования, а просто потому что оно кажется ему привлекательным. Точно так же человек, не занимающийся гуманитарными науками, может вдруг заинтересоваться картиной настолько, что погрузится в изучение биографии автора, исторического контекста, символического инструментария и не успокоится, пока не найдёт объяснение всему увиденному. Таким образом, получается, что эта грань каждый раз определяется по-разному и именно от контекста, от цели взаимодействия зависит, где будет протянута эта красная ленточка между кабинетом учёного и туристическим автобусом. И как раз по этой ленточке, сдержанно улыбаясь и без труда балансируя, идёт немолодой мужчина-поляк интеллигентного вида и смотрит по сторонам, не скрывая удивлённого восхищения.
"Ну, давай, говори, что мне делать? Как взаимодействовать с искусством?". На мой взгляд, "Натюрморт с удилами" — как раз один из возможных ответов на этот вопрос
P.S. Отдельного внимания заслуживают стихи Збигнева Херберта. В «Стенограмме» уже публиковалось несколько текстов из поэтического романа «Господин Когито». Не так давно на «Сигме» выходила подборка в переводе Дениса Ларионова. Искать что-то ещё или нет — личный выбор каждого читателя. Спасибо.
Картина в заголовке — «Почтовый парусник Флоры», Хендрик Пот.