О красном смехе и современном мире

В 1904 году началась Русско-Японская война.

Для той части мира, в которой находимся мы с вами, это была первая война XX века.

В том же году Леонид Андреев написал рассказ «Красный смех». В рассказе — об этой самой войне.

Первая часть повествования ведётся от лица офицера, участника войны с Японией. Война представлена как нечто иррациональное, безумное, абсурдное — две армии, натолкнувшись друг на друга в жарком, кипящем мареве, начинают сражаться, только потом выясняя, что убивают своих. В нервно улыбнувшегося солдата попадает снаряд, и лицо его становится красным, маска срывается, обнажая кровавое месиво — и призраком витает вокруг его смех, красный смех.

Офицера ранят — и он лишается ног.

Вторая часть — свидетельства брата вышеупомянутого офицера. Комиссованный, он вернулся домой, в те интерьеры, которые так часто представлял, находясь там. До войны он был критиком. Его усадили за его письменный стол, он занёс руку над бумагой — и вместо текста стал чертить безумные линии, в исступлении разрывая бумагу. Сошёл с ума.

Дальше его сумасшествие становится фоном для мыслей и переживаний его брата.

Любопытно вот что: оставшийся без ног офицер, вернувшись домой, ведёт себя совершенно нормально. Он ест, пьёт, разговаривает, улыбается. Какая-то общая придавленность атмосферы его общения с семьёй легко объясняется традиционными «ужасами войны», тут подошла бы какая-нибудь шаблонная фраза вроде «в нём живёт/шевелится/бушует etc. война». Но в целом всё нормально. И — внезапный взрыв, когда пришло время писать, продолжать писать то, что писал до войны.

Вот что кажется поразительно актуальным — тонкость того покрова, который мы называем цивилизацией.

Мне почему-то кажется, что всё просто: после войны (такой, какой она стала в XX веке) невозможно писать то же, что писал раньше. Буквы на бумаге, ровные или неровные, аккуратные или корявые, больше или меньше осмысленные и обдуманные, — всё это невозможно, взорвано всё, оторвало не только ноги, но и прежний мир. Поэтому единственно возможное писание — это вот такие сумасшедшие линии, клочья бумаги, летящие в стороны.

Вот и у нас так. Думаю, что не буду оригинален, когда скажу, что люди, инфантильные по отношению к политике, предыдущие пятнадцать лет имели возможность плевать на неё, занимаясь творчеством, от подобных тем далёким. А многие даже выросли на такой возможности, сама возможность их воспитала и сформировала. Но теперь это невозможно, теперь полное отрицание того, что происходит, того, что уже есть, уже длится, уже сейчас — это признак отсутствия творческой, художественной, если угодно, совести. Автономия творчества от политики нарушена, потому что автономия политики от жизни человеческой — нарушена.

Ещё один момент из «Красного смеха». Второй из братьев — в театре, зажатый со всех сторон толпой людей, создающих аншлаг. И ему в голову приходит безумная мысль: «Кто мне мешает крикнуть — привстать, обернуться назад и крикнуть: «Пожар! Спасайтесь, пожар!».

Судорога безумия охватит их спокойные члены. Они вскочат, они заорут, они завоют, как животные, они забудут, что у них есть жены, сестры и матери, они начнут метаться, точно пораженные внезапной слепотой».

Вот что кажется поразительно актуальным — тонкость того покрова, который мы называем цивилизацией. Одно неловкое движение — и дырочка просверлена, и животная природа, хаос, которым мы наполнены и которым наполнен наш мир, — прорвутся, вырвутся  на свободу. И сколько раз уже вырывались — да что там в двадцатом веке, уже в двадцать первом! Приходят, например, люди в парк и рубят деревянных «идолов», которые сочтены ими оскорбительными для православных.

Осложняется дело тем, что великое множество «продуктов культуры» почему-то пытаются заставить своих потребителей поверить в то, что это не так. Вернее, забыть об этом, забыть об ирреальности мира. И продолжают рассказывать истории, продолжают множить вариации сюжетов, продолжают создавать «психологические» произведения, а ещё и «философские».

В результате, как можно предположить, если вы пойдёте в театр и крикните «пожар!», паники не будет. На вас посмотрят как на идиота или, может быть, нагрубят. Даже если пожар на самом деле произойдёт… На неоценимом для антропологов в качестве источника башорге есть масса цитат на эту тему, вот одна:

<tuprikov> начнётся война: завоют сирены, загремят взрывы снарядов, засвистят пули. а мы умрём спокойно — будем до последнего думать, что это чей-то рингтон.

*

Немного хочется сказать о Леониде Андрееве.

Это писатель, которого нельзя назвать ныне неизвестным. Однако его до сих пор далеко не всегда выводят из-за спин более известных современников, которых в школах изучали дольше и подробнее. А между тем Андреев отнюдь не является писателем второго ряда.

В начале своей литературной карьеры он был весьма близок к социал-демократам и Горькому, который напечатал первый сборник его рассказов в «Знании» большим тиражом (переиздавался одиннадцать или двенадцать раз — не помню). Эта дружба стала непоправимым грехом Андреева в глазах представителей символистских и «мирискуснических» кругов: Мережковский, Гиппиус, Бенуа и прочие очень его невзлюбили. Он платил им полной взаимностью.

Затем с Горьким они разошлись, эс-деки сорвались с цепи, нещадно критикуя его — особенно усердствовал Луначарский, тексты которого об Андрееве поражают поверхностностью и необоснованностью суждений. К тому же, от них, от «своих», писатель попросту не ожидал такого удара, о чём не раз писал тому же Горькому.

Очень известный и, пожалуй, самый читаемый писатель в России 1900-х годов в конце этого десятилетия был критикуем и непринимаем буквально всеми участниками литературного процесса. Это постепенно сводило его популярность на нет, в то время как писать хуже он не стал.

После революции он быстро попал в список полузапрещённых писателей, издавать его начали только в 50-х, во время «оттепели». Сейчас печатают довольно много, в том числе -- в популярных издательствах вроде «Азбука-классика», но никто так и не сказал главного: Андреев был, пожалуй, самым значительным русским автором первых двух десятилетий XX века (если Толстого приписывать всё-таки к веку XIX-у). Его следовало бы ставить однозначно в один ряд с Горьким, Куприным и Буниным.

[В порядке примечания замечу, что по темам и проблемам, которые Андреев затрагивал в своём творчестве, он зачастую был разнообразнее и ярче своих равновеликих современников. Косвенным доказательством этого служит отношение к нему Л. Н. Толстого. Литературный патриарх тех лет Андреева скорее не любил, чем любил (напомните мне, какого современного себе писателя он безоговорочно хвалил?), но, как показал в своей книге об Андрееве В. Беззубов, Лев Николаевич читал все новые произведения Андреева. Делал он это, по предположению Беззубова (с которым я согласен) потому, что Андреев, один из немногих в то время, затрагивал в своём творчестве темы и вопросы, которые волновали и самого Толстого. Примеров множество. Самый известный — рассказ «Бездна», который Толстой ругал страшными воплями. Ответ Андреева (в письме одному критику): «Читали, конечно, как обругал меня Толстой за "Бездну"? Напрасно это он — "Бездна" родная дочь его "Крейцеровой сонаты", хоть и побочная».]

Рискну даже предположить, что если бы Андреев не умер в 1919-м, то, когда в 30-е годы надо было дать Нобелевскую премию кому-то из русских эмигрантских писателей, Андреев был бы первым претендентом. Основываюсь я в этом предположении, во-первых, на том, какой высокий интерес вызывал он своим творчеством в Европе и Америке, а, во-вторых, на силе и громогласности критики, которую он обрушивал как на новую власть, так и на писателей, которые ей так или иначе служили, в первую очередь — на своего некогда ближайшего друга Горького, расхождение с которым оказалось так непоправимо.

Нобелевская премия, её наличие либо отсутствие — конечно, не показатель мастерства и величины писателя. А «недооценённость» — это давно штамп. Поэтому я просто рекомендую вам обратить внимание на творчество писателя, который является значимой фигурой для русской культуры начала XX века.

В статье использованы фотопортреты Л. Андреева, а также фотография Кирилла Кондратенко. Прочитать рассказ можно, например, здесь.