О футурологии Виктора Пелевина и Владимира Сорокина (на примере романов «Теллурия» и «Любовь к трём цукербринам»)

Прежде, чем перейти к тому тексту, который я хотел предложить вниманию читателя, надо сделать несколько вводных замечаний.

В последние годы литераторы довольно часто пытаются заглянуть в будущее. Это неудивительно: оно вызывает серьёзные опасения. Причём не только российское будущее. С другой стороны, футурология для писателя — неплохая возможность проанализировать как раз настоящее, представив, как будут развиваться те болезни, которыми оно поражено, и к чему они могут привести.

За последний год два значительнейших русских прозаика выпустили по роману: Владимир Сорокин — «Теллурию», проигравшую (всякий раз неприятно или неожиданно) в финалах целого ряда крупных литературных премий, а Виктор Пелевин — «Любовь к трём цукербринам», роман, премиальный сезон для которого только начался, но не сулит ничего хорошего: критика была безжалостна. В обоих произведениях авторы обращаются к будущему, у Сорокина с «настоящего момента» прошло лет пятьдесят, у Пелевина — может быть, сто, но это не мешает сопоставить видение двух писателей.

Идея большого текста, который можно условно назвать «Футурология в произведениях В. Пелевина и В. Сорокина», безусловно, плодотворна. Однако она требует системного и даже строгого научного подхода: изучения истории футурологии в мировой и отечественной литературе, затем описания явления в более ранних произведениях упомянутых выше авторов, и только после этого — анализ двух романов. В итоге — возможно, некоторые обобщения и выводы.

Это краткий план действий. Но, прежде чем приступить к его исполнению, я решил сделать небольшой очерк в более-менее свободной форме, проанализировав (пока не слишком углубляясь) для начала некоторое «внешнее» содержание произведений, сопоставив их между собой в определённых пунктах.

***

1. Россия

Пелевин

В «Любви к трём цукербринам» условное «основное действие» происходит в настоящем, но герой-повествователь, Киклоп, заглядывает в один из вариантов будущего. «Когда я впервые различил ту Москву <…>, мне показалось, что я вижу перед собой огромную свалку. Это были какие-то закопчённые руины, заваленные горами мусора — словно сюда много столетий выносил сор Мировой океан. <…>

<…> А потом я заметил какие-то мощные, похожие на опоры циклопического моста, конструкции — они возвышались среди переносимого мусора, и от них вверх уходили толстые чёрные тросы…» (с. 163). Эти конструкции и тросы ведут наверх, где к ним крепятся небольшие блоки, в которых живут телесные оболочки людей. Их сознание же существует, по большей части, в т.н. фейстопе, который физически представляет собой нечто вроде вросшей в мозг металлической повязки на лбу. Благодаря фейстопу человек как бы оказывается «внутри компьютера», внутри своего «рабочего стола», как-то так.

Москва — заметьте, не Россия! — называется «Кластер 23444 — 2Ж». «Он походил на огромную многоэтажную инсталляцию из ободранных пивных банок, грязных воздушных шаров, залатанных скворечников и посеревших от времени молочных пакетов: так выглядели индивидуальные жилые блоки…» (с. 166). С одной стороны, специально оговорено: Москва. С другой, кластер 23444 — 2Ж определяется так: «… просто жилой блок, где живут на вэлфере последние русские кряклы» (курсив мой — Г. С.; с. 165). Выходит, русские-то тут последние. Больше никаких указаний на Россию не даётся, только несколько ниже по тексту указано, что в блоке у каждого человека есть свой атрибут идентичности — у русских это плюшевый мишка, у французов — игрушечный петух.

Хотя есть ещё одна косвенная «русскость». В приложении, которое шэрит образы занимающихся любовью пар (каждый волен выбрать, в каком образе предстать ему перед общественностью), герой повествования Кеша отображается как Юрий Гагарин. И дальше пояснение: «Св. Юрий был в каноническом наряде — чёрной рясе, порванной зубами обезьян, в клетке с которыми опричники запустили его в космос» (с. 189). Пелевин верен своему ироническому абсурдизму и очень точно фиксирует тенденцию к перетолковыванию истории, к мифологизации её в связи с пропагандистской конъюнктурой. И этот случай в тексте не единственный. А упоминание «опричников», кстати, довольно забавно рифмуется с сорокинскими футуромыслями о России.

Сорокин

Россия того времени, о котором идёт речь в романе, практически сразу, во второй главе, задаётся как исторический этап, в контексте всей российской истории. Некий (кажется, английский) джентльмен вкратце рассказывает в письме своему… другу историю России XX — XXI веков. Он говорит, что Россия во время Первой мировой и революции умерла, а в последующие годы её мумифицировали, замораживали, чтобы стояла и не воняла, но распад был неизбежен. «Но здесь наконец к власти пришла мудрая команда во главе с невзрачным на первый взгляд человеком. Он оказался великим либералом и психотерапевтом. На протяжении полутора десятка лет, непрерывно говоря о возрождении империи, этот тихий труженик распада практически делал всё, чтобы труп благополучно завалился. Так и произошло. После чего в распавшихся кусках красавицы затеплилась другая жизнь». И далее: «После постимперского распада Москва прошла многое: голод, новая монархия + кровавая oprichnina, сословия, конституция, МКП, парламент. Если попытаться определить нынешний режим государства Московии, то я бы назвал его просвещённым теократокоммунофеодализмом» (с. 16–17). Вот так.

На территории бывшей России в «Теллурии» существуют несколько государств, например СШУ (Соединённые Штаты Урала, там идёт война Севера и Юга); Московия; Рязанщина; Великая Тартария, и т.п. Формы правления в них самые разнообразные.

2. Мир

Сорокин

Повторюсь, о «нынешнем» положении дел в России в «Теллурии» говорится в самом начале, во II главе. О ситуации вокруг мы ничего ещё не знаем. Постепенно выясняется, что и весь мир постигла примерно та же участь. По крайней мере, европейскую его часть уж точно — наступило новое Средневековье, с множеством княжеств и земель, с постоянными религиозными конфликтами (разумеется, исламистов с европейцами-христианами).

Пелевин

Мир больше не снаружи. На поверхности только мусор. Блоки, в которых живут люди — маленькие ячейки, в которых трудно (да и незачем) жить активной физической жизнью. Фейстопы помогают погружаться в виртуальную реальность «с головой», «целиком», когда даже в танк в соответствующей игре ты влезаешь «всем телом». Т.е. физическая жизнь есть — но она виртуальна.

Про жизнь в каких-либо других локациях ничего не сказано, но по косвенным намёкам можно судить, что примерно то же происходит везде.

3. Технологии

Пелевин

Технологии здесь — всё. Фейстоп из них — самая грандиозная. Давно увлекающийся киберпанком Пелевин верен себе. Приложения представляют собой знаменитых мыслителей, философов и героев (вроде Анонимуса), которые дают любому желающему ограниченный объём информации — если заплатишь, то этот объём будет больше, но всё равно ничего внятного ты о волнующих тебя вопросах не узнаешь. Если же не хочешь слушать умников, вроде библиотекаря Борхеса, философа Яна Гузки и Ксю Бабы, то можешь играть (см. выше, например, о «танках»).

Кроме того, блоки, в которых содержатся физические оболочки людей, оснащены такими штуками, благодаря которым все телесные выделения не доставляют человеку хлопот, по специальным трубкам всё попадает в специальные места и т.д., люди всегда чисты, у них подстрижены ногти и волосы. Чтобы оценить подлинное значение этой, казалось бы, не самой существенной ремарки, надо выйти за пределы главы о будущем, которая составляет лишь часть романа — и мы увидим, что чуть дальше по тексту сказано: «человек упорно пытается делать вид, что вся эта телесная грязь, на борьбу с которой уходит столько наших сил, не существует». В целом не слишком принято обсуждать подобные темы, эти вещи скорее замалчиваются. По мысли Киклопа (подчеркну: героя, не автора!), это означает, что человеку неестественны те условия, в которых он живёт, неестественна цивилизация. И человек не справляется с поддержанием иллюзии собственной чистоты.

В этом контексте технологии, позволяющие вообще не думать о таких вещах, безусловно, являются «мечтой», высшим благом.

Сорокин

Очень любопытна жизнь технологий в мире будущего у Сорокина. Казалось бы, в Средневековье (о котором упорно напоминает нам автор) высокие технологии — это дико. Но это же Новое Средневековье, так что без технологий невозможно. 

Кроме того, высокого уровня в будущем по Сорокину достигла генная инженерия. Во-первых, люди вольны теперь сами выбирать свои габариты — поэтому появились «маленькие» и «большие». Прочие, нормальные, остались средними. Кроме того, стало возможно скрещивать людей и животных — отсюда полуослицы-полулюди, люди с пёсьими головами (таких двое в романе, один поэт, другой философ; они разговаривают по-русски о высоких материях, поедая человеческую мертвечину на поле брани). И, наконец, стало возможно давать автономную жизнь (и разум! и сознание!) отдельным органам. Коллекция одушевлённых членов одной немецкой принцессы потеряла ценнейший экземпляр, который счёл себя слишком разумным для своей унизительной работы.

В целом, технологии у Сорокина играют прикладную роль: они используются исключительно по необходимости и имеют всегда конкретное назначение.

*

Разница между отношениями к технологиям двух авторов очевидна и принципиальна: Сорокин значительно большее значение придаёт физической жизни и, соответственно, переводит технологии в прикладную плоскость, в то время как Пелевин настаивает на дальнейшем вытеснении физического существования виртуальным.

4. Люди: проблемы и заботы

Сорокин

В «Теллурии» сказано, что люди, примерно в 20-х годах XXI века, обнаружили наркотические свойства теллура, который подстёгивал умственные и физические способности любого человека. Если, конечно, правильно забить ему в голову теллуровый гвоздь.

И вот за этими-то гвоздями все и гоняются, кому-то важно их добыть, кому-то — найти мастера, который забьёт, в Европе существуют прославленные и великие мастера-«плотники», славные своим умением, а в России и на Алтае мастера не менее велики и прославлены, но не ведут счёта своей работе, оставаясь безвестными (для забивания гвоздя нужно соблюдать особую осторожность и делать всё по специальным, разработанным правилам, потому что риск погибнуть от этого гвоздя всегда велик).

Добывают чудодейственный теллур только в одном месте — где-то на Алтае, где французский генерал-лётчик, вовремя подсуетившись, основал государство Теллурия, которому, впрочем, несмотря на название романа, посвящена одна лишь глава.

Проблемой являются также постоянные войны. В основном они ведутся между европейцами и исламистами, которые по временам даже захватывают на энное количество лет определённые княжества. В свою очередь, «рыцари» Европы совершают «Крестовые полёты» на специальных катапультах.

В смысле половых сношений проблем и ограничений не существует. В целом, отношения социальные выглядят упростившимися до — и вправду — средневекового уровня.

Пелевин

Тут всё иначе.

Каждую ночь каждый человек оказывается в коллективном сновидении, где происходят обсуждения, празднования и прочие виды социального взаимодействия. Мировым сообществом управляют, наверное (доподлинно это мало кому известно), таинственные три цукербрина.

Социальные отношения тоже упрощены, вернее, их почти не осталось. Они все теперь совершаются во сне — это, помимо прочих удобств, ещё и экономия времени. По-прежнему существует институт брака — но он полностью анонимен, партнёры не видят друг друга по-настоящему на протяжении всей жизни — только в том образе, который каждый себе сам выбирает: Гагарин, Мерилин Монро и т. п. Существует некая «власть», некие «законы» (пример ниже), но роль всего этого в жизни человека ничтожно мала. Скорее, отношения действуют рыночные — по крайней мере, контекстная реклама очень настойчива и даже жуликовата, вытягивает из людей «шэринг пойнтс» (местный деньгозаменитель), почти все виды времяпрепровождения надо, в конечном счёте, оплачивать.

Для этого существует «работа» — серьёзная порция неприятных ощущений, за которые человек и получает местные «деньги».

Некоторые проблемы в этом мире будущего похожи на наши, современные.  Гей-браки повсеместно узаконены, но есть ведь ещё фурри (некие существа, плод соединения животного и человека, похожие на результат генетических экспериментов сорокинского грядущего). «Дальнейшая сексуальная эмансипация человека» продолжается. Больные вопросы обсуждаются в коллективном сновидении, на площади. «Суть спора касалась браков с фурри. Дело это было давно решённым, однако в последнее время фурри стали подвергаться атакам феминисток, утверждавших, что под покровом темноты и шерсти злоумышленники пытаются протащить в легальное пространство элементы педофилии. Многие фурри, с их точки зрения, выглядели чересчур моложаво. <…> Поэтому блюстители общественной морали требовали добавлять в облик фурри, брачующихся с людьми, обязательные элементы зрелости — некоторую дряблость кожи, свалянность шерсти, вонь из пасти и из-под хвоста, отвисание вымени, стёртость когтей и копыт. Это тоже было решённым делом — диспут касался лишь конкретных законодательных требований к мере возрастного распада» (с. 251).

Разница в морали будущего у двоих писателей заметна: в мире Сорокина какие бы то ни было моральные ограничения отсутствуют, а у Пелевина люди тщательно создают видимость этих ограничений, цепляясь к каждому намёку на их нарушение.

Общие замечания

Парадокс сопоставления двух произведений в том, что внешне «Теллурия» вся целиком посвящена будущему, но в ней в гротескном виде показаны проблемы и болячки, нам современные; в «Любви к трём цукербринам» о будущем говорит только одна глава, но при этом она в большей степени нацелена на реалистический, если так можно выразиться, анализ будущего, чем роман Сорокина.

Эта разница направленности выражается в работе с языком будущего у одного и у другого. Пелевин даёт несколько едких и кажущихся весьма правдоподобными и точными замечаний о состоянии языка в будущем, о смешении его с английским и т.п. У Сорокина же не говорится о языковых трансформациях вовсе, разные герои говорят на языках, присущих существам их социальных уровней, но язык кажется статичным, не изменившимся, таким же, как и сейчас. Языковые игры и эксперименты в романе Сорокина более прерогатива автора, чем героев — в противоположность Пелевину.

Но оба писателя, в конечном счёте, пытаются поговорить с нами о сегодняшнем дне. Это не значит, что анализ их футурологии неактуален. Оба они в то же время пытаются и предугадать, предсказать, к чему могут привести нынешние процессы, политические, социальные, этические и прочие.

Обоим им в проницательности и умении тонко уловить сущность вещей не откажешь. Другое дело, что они очень разные — и, кстати, друг друга вроде бы не слишком любят (один из последних примеров — глава XXXIII «Теллурии», в которой, по словам критика Дмитрия Кузьмина, Сорокин совершил «наезд на писателя Пелевина»). Тем важнее и интереснее сопоставление.

Фотографии Азата Галиева.