Гениальный человек говорит со всеми — не важно, на камеру или наедине, — как с детьми: не важно, своими или чужими; с самим собой как с каким-то зря встреченным сиротой: упрощая все способы выражения выстраданного, заслоняя гудящий внутренний улей спокойной, самоуспокоительной речью-ни-о чём.
Не пускается в уточнения, жалеет сложность себя и мира, иронически жалеет чужую наивность (глупость), гневно жалеет всех, кто в положении настоящей жертвы — и говорит простейшие слова, которые вдруг много весят: говорит как не единожды надорвавшийся чувством и мыслью.
Всё это есть в этих полутора минутах, где Виолета Парра рассказывает о себе — как-то скомканно-гордо, как о (в собственной картине мира) малозначащем-неотменимом.
У Виолеты Парры — лучший за весь ХХ век голос; она никому не нужна, и на мудром лице — упрёк, выглядящий тавтологией
Чили на карте мира — жёлтая, бесконечной длины змея вдоль гор; петь там должен ледяной ветер в щели жилищ, или индейские боги-змеи, крылатые или летящие в траве молнией — а поёт человек, похожий на камень или тугой узел, на крепко и давно сжатый, забывший себя кулак.
Голос, любой, движется поверх «органного пункта» ума и чувства, и специфическая, граничащая с бесконечностью, глубина задаётся нерасторжимыми противоречиями: надеждой, встроенной в безнадежность, большой усталостью внутри большой силы.
Настоящее — безответно. Безответно даже не «фатально», а аксиоматически — говорит этот голос, никогда не стремящийся перечеркнуть иллюзию, приученный выходить из слепой боли на зрячий воздух. В каждой секунде здесь — целиком пройденный сизифов путь.
Большая, полноценная музыка рассказывает, как тают силы сильного, как умного не спасает ум; противостоящая жизни, задающая песенный контрапункт ничья река вертит свои, в темноте, воронки, но победу её музыке выразить не дано: на прощание музыка говорит себя-бессмертие.
Остаётся — каменистый воздух пустой комнаты с двумя гитарами на стене, старой и новой. Старая инкрустирована треугольными лучами по ободку, она тише и одушевлённее.
У Виолеты Парры — лучший за весь ХХ век голос; она никому не нужна, и на мудром лице — упрёк, выглядящий тавтологией. Настоящее — невыносимо, его встречаешь в беде и несёшь сквозь пульсирующее пожизненное предчувствие следующей беды.
Чему всё это параллельно?
Гибели Хорэса Сильвера, фильму Брессона о Бальтазаре.
Снег Кордильер осыпается внутренней, ничьей радугой; облака рвутся, и их обрывки объединяются в новые ничьи крылья. Тёмная сторона любви искрит и молчит.
счастья вам коровы
вы совсем худые
и для вас играют пастухи
седые
счастья вам дороги
вы ведёте милых
а они и видят и глядят
и мимо
счастья вам монеты
все вы на ладони
а потом и катится одна
и тонет
счастья вам жилища
вы совсем пустые
и всегда навстречу старики
святые
счастья вам гитары
вы пусты как мудрость
a на вас играют тишина
и утро
счастья вам просторы
вы ещё прекрасней
если это скажет человек
напрасный
счастья вам коровы счастья вам дороги счастья вам монеты
счастья вам жилища счастья вам гитары счастья вам просторы