Логика кукловодов

Влад Гагин о книге Михаила Зыгаря «Вся кремлевская рать».

«Поэзис — это чувство собственного существования, уникальные его ноты, пение существования как существования — ни о чем, нипочему, ничего, ни о каком-то содержании, а существование как существование. Кто-то так определял поэзию: поэзия — это не поэтичность, поэзия — это чувство собственного существования».

Эти важные для меня слова принадлежат, конечно, не автору книги «Вся кремлевская рать» Михаилу Зыгарю, но каким-то образом (может быть, самым обратным, «антитезным») к ней относятся.

Однако обо всём по порядку. Книга Зыгаря, кажется, рассчитана на широкого читателя — политологам, журналистам и контекст, и истории, рассказанные в ней, должно быть, давно известны. Для меня же, например, книга стала этакой связующей нитью, недостающим звеном, помогающим стянуть отдельные островки событий в реальную историю происходящего в конкретной стране.

Другое дело, что эти самые связующие нити порой настолько непрозрачны, что сравнимы с темнотой, с полным незнанием о связях между явными точками истории. Действительно ли мировоззрение Путина и его окружения формировалось именно таким образом, как это описано в книге, можно только догадываться, источники скрыты.

Впрочем, эта постоянная игра в «верю — не верю» говорит, скорее, не о проблемах книги. Политическая сфера в России крайне непублична. Более того, политика, которая сама по себе подразумевает публичность, уходит на второй план, становится имитацией; гораздо важнее здесь подковёрные клановые игры и интриги. Публичная же сфера превращается в плохо проработанную средневековую карту местности, когда мы вынуждены по случайным знакам, отметинам, по неожиданно промелькнувшей искренней интонации догадываться, что же действительно происходит в стране.

Этот шизофреничный язык может быть и очень травматичным. Ситуация, когда люди из инстаграма Кадырова пытаются узнать, кто убил Бориса Немцова и почему пропал Путин, нездорова сама по себе. Она плодит паранойю и разнообразные теории заговора.

Тем интереснее наблюдать, как Зыгарь пытается такую логику нарушить. Не могу сказать, что это полностью удаётся автору, но какие-то шаги к настоящему разговору, к разговору, который может не только множить демаркационные линии, конечно, сделаны.

Галина Юзефович в своей рецензии на книгу говорит о том, что автор формирует политическое мышление, предполагающее, прежде всего, понимание. Это понимание, возможно, означает и то, что нам понятны мотивы, которые движут этими людьми, понятна логика их действий в целом.

Я же при прочтении столкнулся, напротив, с каким-то болезненным разрывом, с невозможностью этого понимания.

Может, так и появляются конспирологические теории — нам очень сложно поверить, что люди делают то-то и то-то просто так, просто для личного обогащения, просто ради карьерных соображений. Сложно без мирового правительства иллюминатов или опоры на идеологические конструкции поверить в банальность зла, объяснить, зачем человек совершил тот или иной чудовищный поступок.

Публичная же сфера превращается в плохо проработанную средневековую карту местности, когда мы вынуждены по случайным знакам, отметинам, по неожиданно промелькнувшей искренней интонации догадываться, что же действительно происходит в стране

К слову, идеология, судя по книге, в нашей политике присутствуют тоже лишь постольку поскольку. Единственная разница между правительственными либералами и консерваторами, похоже, заключается в том, что первые верят в рыночную экономику, а вторые нет. Ни о какой, например, свободе слова речь не идёт. С её отсутствием негласно согласились примерно все.

Но разрыв, о котором я писал чуть выше, образовался ещё и несколько по другой причине. На секунду действительно можно представить, что Сурков считает себя последним самураем императора и Остапом Бендером в одном лице. На секунду можно даже представить, что так оно, в конце концов, и есть. Однако чуть позже неминуемо сам себя обрубаешь — да нет же, это не постмодернистская игра в «казаки-разбойники», это реальные ДНР и ЛНР образца 2014, в которых гибнут реальные люди. Совершенно непонятно, как в такой ситуации можно продолжать играть в игры, строить козни, непринуждённо улыбаться на официальных встречах.

Наверное, здесь мы уходим в слишком уж широкую плоскость, которая затрагивает вопросы природы власти как таковой. Но власть бывает разной — и на вопрос, почему наша страна пришла (опять) именно к такому варианту власти, власти, крайне мало признающей какие бы то ни было ограничения, ответа как раз таки нет.

Существуют, конечно, понятные причины: жажда политического реванша на мировой арене, гордыня и подозрительность, Запад, действительно почти ни с кем не считавшийся в минувшие десятилетия. Все эти причины кажутся неубедительными, когда начинают падать самолёты и свистеть пули.

Неужели не было другого выхода?

Я говорил об этом парадоксе с несколькими знакомыми. Все отделались обтекаемыми формулировками вроде того, что «этическое сознание либо появляется, либо нет».

Речь, впрочем, не только об этике. Тот же Сурков после санкций США в интервью обмолвился, что из американского ему интересны только Поллок, Гинзберг и Тупак Шакур. А значит, в санкциях нет ничего страшного.

Страшно и правда другое. В своей нобелевской речи Бродский убеждённо говорил, что человеку, читавшему Диккенса, будет чуть затруднительней выстрелить в другого, чем тому, кто Диккенса не читал. По аналогии с этим суждением можно задать вопрос: а как человек, читавший Гинзберга, может настолько стремиться к обладанию ресурсами, к интригам и деньгам? Может ли нищая красота стать почвой для создания тоталитарных институций и жёсткой машины власти? Как вообще это происходит?

Наверное, вы уже забыли о цитате Мамардашвили, приведённой в начале текста. Между тем, вполне ясно, что если под поэзией понимать ощущение собственного существования (а следовательно, и постоянное вслушивание в это ощущение), то какое-то прагматичное и кропотливое целеполагание (в своей основе корыстное) становится для человека, понимающего поэзию, гораздо менее приоритетным.

Движение «Наши», которое Сурков курировал задолго до событий на Украине, некрасиво. Оно оперирует штампами и простыми лозунгами. Оно предлагает своим участникам простую выгоду — только нужно быть таким, а не другим. Кажется, «Наши» непоэтичны, и непоэтичны прежде всего.

Но это ведь совершенно не значит, что у Суркова нет вкуса. Просто безвкусица понадобилась для решения практических задач.

Определение Мамардашвили может показаться слегка наивным или же вовсе не отражающим действительность. Наивным идеалистом, неразборчивым Цинциннатом Ц., кажусь себе и я сам, рассуждая о невозможности понимания таких простых мотивов, как корысть, тяга к власти и так далее.

Нет, дело не в самих мотивах, которые мне хорошо знакомы. А в чём дело — сказать сложно. Возможно, в сильном несоответствии между незначительной целью и средствами, на которые человек решается ради её достижения. Возможно — в неприятии банальной бесчувственности по отношению к другому. Возможно, в неостывшей памяти детства, в котором цинизм не существует. Или же — в памяти юношества, где идеалы ещё не представляются смешными.

Однако чуть позже неминуемо сам себя обрубаешь — да нет же, это не постмодернистская игра в "казаки-разбойники", это реальные ДНР и ЛНР образца 2014, в которых гибнут реальные люди

Помните, Цинцинната хотели казнить за некоторую непрозрачность. Ценности, которыми он руководствуется, да и то, что он говорит, — всё это непонятно окружающим. Казнить такого человека — это значит самому заболеть паранойей; это значит думать, что любой непохожий на нас — враг, готовый всадить нож в спину, как только мы отвернёмся. Вероятно, кстати, оно так и есть, но понятно, что возможность предательства не даёт нам права совершать казнь, потому что мы не знаем, осуществилось бы предполагаемое действие или нет. Решительность казнить, а не миловать (на политическом языке речь идёт о нарастающем изоляционизме и милитаризме) — вот что, пожалуй, наиболее непонятно.

Кажется, книга Михаила Зыгарева оставляет больше вопросов, нежели ответов. И сам факт того, что вопросы появляются, не может не обнадёживать.

Фотографии Лены Стрыгиной.