Жизнь в стороне

Русская литература XX века содержит немало парадоксов. Если великие писатели XIX века соединяли глубину, новизну ишироту тематики с тонким чувством стиля своего времени, то в XX столетии появился, например, Солженицын, который, как «принято считать», великий русский писатель, классик и проч. Но существует ложка дёгтя, альтернативная позиция, высказанная, например, художником Михаилом Гробманом. Он утверждает, что Солженицын — шовинист, и что из его шовинистических взглядов вытекает реакционность его литературной формы. Это всего лишь точка зрения, но надо иметь в виду, что Гробман — представитель культуры «второго авангарда» (авторство термина принадлежит ему же), к которой относятся художники и писатели андеграунда, нонконформисты, практиковавшие новаторские литературные эксперименты.

Это — лишь один пример той трещины, которая возникает между значительной, новаторской формой и значительным, актуальным и/или новаторским содержанием. В пылу споров и сражений по этому поводу совершенно теряются фигуры, подобные Роальду Мандельштаму, которых, впрочем, было совсем мало.

Роальд Мандельштам словно вырван из времени и замкнут в пространстве. Он привержен прошлому, прогружён в античные грёзы и сопричастен Серебряному веку. Но притом о нём следует говорить в настоящем времени, потому что это придаёт словам временную нейтральность, необходимую для понимания его жизни.

Жизнь Роальда Мандельштама, длившаяся всего немногим более тридцати лет, сотрясаемая постоянным тяжёлым кашлем астматика и туберкулёзника, проходившая в маленькой комнате, в которой жили сразу четверо, оттеняемая мечтами о древних героических временах, а ещё — беседами с друзьями-художниками, «нищенствующими живописцами», это жизнь (сказать «творчество» слишком узко и тесно) самого настоящего литературного аутсайдера, оказавшегося в стороне — не от чего-то, просто в стороне.

Ленинград 50-х оказался придавлен чугунным, репрессивным взглядом, направленным на него «сверху». После героической Блокады в Москве опасались подъёма гражданского сознания в городе, так что тема Блокады всячески замалчивалась, музей Блокады был расформирован, а его создатель — репрессирован. Это давление распространялось на все сферы — достаточно вспомнить «Ленинградское дело».

Конечно, в положении официальной культуры мало что изменилось, но молодые художники и литераторы, подобные Александру Арефьеву, Роальду Мандельштаму и их друзьям, чувствовали себя в полной изоляции, ведь у них не было никакой возможности связаться не то что с московскими единомышленниками — даже о существовании художественных кружков под руководством В. В. Стерлигова, О. А. Сидлина они узнали лишь лет пятнадцать спустя! Их жизнь протекала словно под глухим стеклянным колпаком, который заставлял их дышать только тем воздухом, который был вокруг, другого на вкус воздуха они не знали.

Ленинград 50-х оказался придавлен чугунным, репрессивным взглядом, направленным на него «сверху».

Культурный вакуум, отрезанность от «внешнего мира» заставляли искать какие-то иные пути, иные истоки художественной энергии. Роальд Мандельштам грезил древним Карфагеном, Римом, прекрасной Элладой, которой посвящено одно из лучших и самых загадочных его стихотворений (см. ниже). В то же время, многие говорят о Мандельштаме-втором (К. Кузьминский даже называет его «Мандельштамом-Третьим») как об осколке или отголоске Серебряного века — ведь поэзия его пронизана Гумилёвым, Блоком, О. Мандельштамом, Пастернаком.

Обращённость Роальда Мандельштама к таким двум культурным очагам прошедших времён, как Античность и Серебряный век, создаёт впечатление, что всё это совершается одновременно: сейчас слоны переходят Альпы, а Сципион Африканский пытается захватить Карфаген, сейчас грохочет трамвай Гумилёва, окрашенный в алый роальдо-мандельштамовский цвет. 

И почти по-настоящему одновременно пишет Пастернак своё живаговское стихотворение «Свеча горела на столе», а Роальд Мандельштам (ещё не знакомый со списками «Доктора Живаго») создаёт «Элладу»: «Была Эллада на земле/ Была Эллада».

Эта одновременность задаёт вневременной тон. Или, если угодно,всевременной. Его стихи — его мир. Бесчисленные коридоры, переходы, повторения и прозрения реальности — вот его реальность и его время.

Несмотря на то, что в России вышло всего четыре издания стихотворений поэта, на то, что он всё ещё не известен широкой аудитории, сказано и написано о нём относительно немало. Проводятся различные параллели и сопоставления, одни полемизируют с другими, повторять всё это — не входит в задачу данного текста.

Действительно интересный вопрос, который надо поставить — это вопрос о том, кем же он был для литературы? Просто «осколок Серебряного века», относящийся к закончившейся за десять лет до его рождения эпохе, не внесший в литературу ничего такого, чего не было ранее? Поэт «классический» по форме и содержанию? Или новатор? Если новатор — то в чём же?

Ёмче всего было бы сказать — аутсайдер. Роальд Мандельштам жил в другом. Мире, месте, пространстве, самоощущении. И его жизнь — это буквально манифест out side.

Стихи Роальда Мандельштама

* * *

Розами громадными увяло
Неба неостывшее литье:
Вечер,
Догорая у канала,
Медленно впадает в забытье.
Ни звезды,
Ни облака,
Ни звука —
В бледном, как страдание, окне.
Вытянув тоскующие руки,
Колокольни бредят о луне.

КАЧАНИЯ ФОНАРЕЙ

Белый круг ночной эмали,
Проржавевший от бессониц
И простудного томленья
Перламутровой луны,
Плыл, качаясь, в желтом ветре,
И крылом летучей мыши
Затыкал глазницы дому.
Темнота весенних крыш!

За окном рябые лужи,
Запах лестницы и кошек
(Был серебряный булыжник
В золотистых фонарях).
А за стенкой кто-то пьяный,
В зимней шапке и галошах,
Тыкал в клавиши роялю
И смеялся.

ПРЕДРАССВЕТНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Час чердачной возни:
То ли к дому спешат запоздалые мыши,
То ли серые когти
Рассвета коснулись стены,
То ли дождь подступил
И ломает стеклянные пальцы
О холодный кирпич,
О худой водосток,
О карниз.
Или просто за тридевять стен
И за тридевять лестниц
Скупо звякнула медь,
Кратко щелкнули дверью —
Незнакомый поэт
На рассвете вернулся домой.

Издания стихов Роальда Мандельштама:

• Избранное. — Иерусалим, 1982. / Послесловие А.Волохонского.
• Алый трамвай. — СПб.: Борей-Art, 1994. / Сост. Н.Подольский. Предисловие Ю.Новикова.
• Стихотворения. — СПб.: Издательство Чернышева, 1997. / Сост. Р.Васми, О.Котельников. Предисловие О.Покровского.
• Стихотворения. — Томск: Водолей, 1997. / Сост. О.Бараш, А.Крестовиковский. Предисловие О. Бараш.
• Собрание стихотворений. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2006. / Сост. Б. Рогинский, Е.Томина-Мандельштам. Послесловия Б. Рогинского и Д. Давыдова.

 Фотографии в статье Елены Стрыгиной.