Сталин: промежуточный итог

Хлевнюк О. Сталин. Жизнь одного вождя. — М.: Corpus, 2015. — 464 с.

Олег Витальевич Хлевнюк — российский историк, доктор исторических наук, главный специалист Государственного архива Российской Федерации, профессор Высшей школы экономики.

Из раза в раз я убеждаюсь в одном простом правиле: всякая историческая дискуссия в отдельно взятой стране неизменно сворачивает на проторенную дорожку. Как с нехорошим трипом: тебе уже хочется, чтобы отпустило, но нет же. Если хотите, закон Годвина, но национально окрашенный. Как говорил Леонид Парфенов: «Это наша Родина, сынок». И ты никуда от неё не денешься.

Давно пора ввести термин «национальной травмы» в какую-нибудь психоаналитическую историю. Но для этого её нужно изобрести. Может, у французов такой травмой будет считаться Французская революция. В современной Франции куда ни кинь — везде её плоды и соцветия.

Я могу поручиться за нашу историю, потому что нашей травмой, и болью, и радостью для некоторых явилась сталинская эпоха. Даже я называю её эпохой и никуда не могу деться от этого пафоса: данный период вобрал в себя, кажется, все представления русского человека в области политологии, экономики, юриспруденции и т. д. Почему так произошло — отдельный разговор, и чуть позднее мы затронем эту тему.

I. Почему

Книга Олега Хлевнюка ценна тем, что даёт широкий обзор всего внятно написанного о Сталине и сталинском времени. В сносках, занимающих значительный объём, и в индексах, доходящих до тысячи, историк ссылается на внушительный историографический аппарат. И здесь ощущается первое отличие научного метода Хлевнюка от того массива литературы, который можно встретить в любом книжном.

«Количество публикаций о Сталине и его политике слишком велико. Даже специалисту не стыдно признаться, что он не читал их изрядную часть. В океане мысли и бессмыслицы мирно сосуществуют и почти не пересекаются серьезные, строго документированные исследования и дешевые однодневки, скроенные на скорую руку из анекдотов, слухов и выдуманных сенсаций. Оба лагеря — научная историография и примитивная публицистика — уже давно махнули друг на друга рукой».

В этой цитате проступает некоторое глухое недовольство историков, которое я как сочувствующий им глубоко разделяю. Руда, извлечённая из-под обломков советского государства, вся — в архивах, с которыми приключилась интересная вещь.

Руда — это доступные архивные документы и ссылки на тот материал, который сегодня оказался вновь секретным. Парадоксальная ситуация с историческими источниками, случившаяся за несколько лет, может обескуражить. На волне стремительных демократических изменений в начале 1990-х на российских историков свалился колоссальный объём рассекреченного материала. Но учёные не успели не то что осмыслить — даже познакомиться со всеми документами. Довольно скоро архивы вновь начали засекречивать. Книга Хлевнюка это подтверждает: в ней автор ссылается на источники, бывшие доступными короткий период.

Проблема осмысления документов сталинского периода заключается в их разрозненности и неполноте. Анализируя какие-то исторические ситуации, мы до сих пор можем лишь предполагать, т. к. не обладаем всем объёмом исторического материала.

«С открытием архивов связано появление еще одного популярного жанра сталинских биографий. Я назвал бы его архивной публицистикой. <...> характерной чертой таких биографий Сталина является слабое исследование исторического контекста, особое внимание к привлекательным, но второстепенным деталям».

Еще одной проблемой, стоящей перед автором, был поиск компромисса между личностью и контекстом. Каким образом показать психологию Сталина, объективно проанализировать его действия, уменьшив давление окружающих факторов? «Контекст вне героя и герой вне контекста — вот главные опасности, которые, как мы видим на многих примерах, подстерегают авторов биографий».

Вопрос роли личности в истории в отношении Сталина всегда уводит разговор в сторону насущных потребностей страны. Исходя из интересов советского государства, авторы пытаются объяснить поведение вождя своеобразной логикой критического момента. Максимальным выражением такой позиции следует считать высказывание: «Он поступал так, потому что не мог действовать иным образом». Как биографический метод названный подход — так себе, он никак не объясняет индивидуальную психологию персонажа.

«Доказательная база концепции неизбежности Сталина и сталинизма стремится к нулю. Фактически она основана на сомнительном постулате “здравого смысла”: все, что происходит, — должно произойти обязательно, иного не дано».

Попытки автора пойти кардинально иным путём заслуживают уважения. Опираясь на известные источники, Олег Витальевич тонко подмечает, где мы можем с уверенностью сказать, что произошло именно так, и где нам следует быть не столь уверенными.

Вообще относительность выводов, о которой говорит сам автор, можно поставить ему в заслугу — «отрезвляющий стиль» книги заставляет читателя волей-неволей охладить свой публицистический пыл и подойти к анализу с нейтральных позиций.

Этот пыл охлаждает само наличие в книге следующей фразы: «Он непосредственно и каждодневно контролировал центральный узел власти при помощи патриархальных методов управления личным “политическим хозяйством”». А вот слова, располагающие, несомненно, к трезвому историческому анализу: «Й. Горлицкий назвал такое смешение регулярных бюрократических институтов и патримониальной власти диктатора неопатримониальным государством».

II. Как

Дореволюционный период в биографии — один из самых сильных разделов, так как позволяет посмотреть на Сталина с неожиданной стороны. Все мы худо-бедно представляем себе Иосифа Виссарионовича в роли диктатора, но мало кто знает о судьбе неудачника-революционера, вечно попадающего то под арест, то в ссылку. Данный период интересен в первую очередь тем, что позволяет найти причины дальнейшей патологической подозрительности и безжалостности Сталина. Или не позволяет.

Хлевнюк приводит интересные подробности жизни Кобы, начиная с момента его рождения, которая до последнего «гуляла» в историографии. Автор пишет: «Широко распространено мнение о том, что Иосиф Джугашвили пережил тяжелое детство, наложившее неизгладимый отпечаток на его психику. Грубое обращение и побои отца-пьяницы, нужда якобы озлобили мальчика, сделали его жестоким и мстительным. Однако у нас нет оснований утверждать обратное?».

Гипотеза о том, что вождь ещё в молодости показывал задатки политического монстра, остается недоказанной. И, мне кажется, никому уже не удастся её доказать. Любые аргументы становятся несерьёзными и натянутыми: в отношении кровожадности, радикализма и беспринципности эсеры дали бы сто очков вперед не только Сталину, но и вообще всем большевикам. Горе-революционер, довольно успешно недоучившийся, кстати, на священника, Сталин не был никаким фанатиком. И Хлевнюк, понимая, что попытки найти здесь нечто вразумительное бесполезны, уводит повествование к спорным эпизодам его дореволюционной биографии: учёбе в семинарии и вопрос о его исключении, периоду ссылок и связям с партийным руководством. Используя письма соратников и близких, автор реконструирует события 1900-1910-х гг. с убедительной точностью.

Период революции и Гражданской войны в книге отображен, скорее, интерпретационно. Исследуя психологию и логику действий Ленина и его соратников, Хлевнюк ищет место Сталина в новообразовавшейся иерархии вождей.

Читателю стоит обратить внимание на «царицынское дело» 1918 года, где проявились дурные качества молодого руководителя. Цитаты и ссылки на источники рисуют картину полного провала, который спешно прикрывают сталинские интриги и необузданная жестокость. «[Сталин] мало ценил политически подозрительных военных-профессионалов и полагался на энтузиазм и “здравый смысл” подлинных революционеров», — заключает историк.

Другой подход для вскрытия психологии позднего Сталина предпринимаются при анализе 1920-х годов. Этот период болезни Ленина и внутрипартийной борьбы довольно хорошо изучен, и Хлевнюк нередко начинает перечислять всем известные факты, почти их не комментируя. Однако, по моему мнению, именно ситуация 1925-1929 годов ярко показала, какое руководство страна может ожидать в дальнейшем.

«По мере ожесточения борьбы в верхах и разложения института коллективного руководства происходило нарастание политического радикализма. Сталин, как традиционно считалось в историографии и что подтверждают архивные документы, был одним из инициаторов разжигания этой борьбы».

Автор останавливается на коллективизации и индустриализации и с цифрами в руках доказывает неразрывность этих явлений. Возможно, они являлись своеобразной подготовкой к широкомасштабным репрессиям 1937-1938 годов в плане организации. И здесь неплохо было бы провести прямую линию до главного камня преткновения сталинского периода. Но в книге период репрессий показан ограниченно — даже глава в книге называется «Террор и война». Существующие источники позволяют утверждать о целенаправленном и активном уничтожении советского населения при полном контроле Сталина. В виду актуальности темы и неутихающих споров по поводу оправданности репрессий автору следовало уделить вопросу отдельную главу.

Несомненной заслугой историка следует считать исследование проблемы голода 1932-1933 гг. Тема, которую редко встретишь в публичном пространстве, должна быть понята однозначно: вина советского руководства неоспорима — она подтверждается документально.

Как и период «умеренного Сталина»: короткая передышка в политической сфере, длившаяся до убийства Кирова в декабре 1934 года.

Но Хлевнюк переключается на внешнюю политику, которую оценивать даже сложнее, чем внутреннюю — многие внешнеполитические документы до сих пор находятся «под замком». Один факт обнародования секретного протокола Молотова-Риббентропа, существование которого упорно отрицала советская власть, в свое время наделал много шума. Что еще хранится под спудом — Бог знает, правила секретности в наших архивах иногда ничего не слышали о сроках давности.

Ещё одна загвоздка для сталинских биографов — период сближения с Германией — у Хлевнюка описан довольно коротко и без лишних домыслов. Обычно резкий поворот в сторону нацистского соседа историки пытаются объяснить с точки зрения высоких геополитических целей, исключая какой бы то ни было психологический фактор. На простом русском языке это звучит проще — «А вот захотелось так». Понятно, что для наукообразности данный довод является слишком блеклым.

Как сухо выглядит в книге военный период: он во многом состоит из перечисления военных действий и передвижения войск. Это одна из слабых частей книги, и здесь нет большой вины автора. Вопрос об уровне военного руководства Сталина остается открытым. Многочисленные мемуары военных превратили его в такую кашу, что сегодня уже не поймешь: то ли Сталин умело интриговал среди генералов, ни черта не понимая в военной науке, то ли был точь-в-точь как в эпопее Юрия Озерова «Освобождение». Делу не помогает опять же секретность документов военного периода. Остается ждать какой-то ясности.

Сейчас нужно упомянуть ещё об одной теме, которая наряду с репрессиями не дает покоя никому, так или иначе задумывающемуся о фигуре Сталина. Это победа в войне. Или Победа в Войне. По различию акцентов, думаю, всем уже понятны позиции сторон. И здесь найденный компромисс между личностью и контекстом проходит проверку на прочность. Иначе говоря: кому мы обязаны победой/Победой? Героизму советского народа/талантливому руководству вождя/провидению (правда, у такого подхода мало сторонников). Не самым корректным выходом из положения можно назвать комплексный подход «всем сестрам по серьгам/все молодцы». Но уровень ожесточенности дискуссии заставляет исследователей отдавать предпочтение только одной из сторон. Постановка вопроса, скорее, публицистическая, чем научная.

Послевоенный период мне кажется более основательным в разборе из всех представленных. Автор уделяет внимание как известным кампаниям «борьбы с космополитами», «ленинградским делом» и «делом врачей», так и неизвестным деталям жизни стареющего вождя. Проблема сталинской адекватности, которая начала уменьшаться особенно после грандиозного празднования его семидесятилетия в 1949 году, ещё одна монета в общую копилку. Слишком много воспоминаний осталось о том, что Сталин к концу жизни не вполне владел своим разумом — отсюда политическая вакханалия конца 1940-х годов. Но внешнеполитические документы говорят как раз об обратном: что Сталин был прозорлив в отношениях с Европой и Китаем в особенности.

И о какой степени адекватности следует говорить, если перед этим рассматривался 1937 год? Психотип или индивидуальные особенности психики Сталина так и остаются чем-то неподдающимся окончательной рефлексии.

Для историков не хватает психологического образования, а попытки хотя бы как-то объяснить психологию диктатора выглядят сомнительными — психологам не хватает исторического обзора. В западной историографии аналогичной можно назвать ситуацию с фигурой Гитлера, но там существует более-менее консенсус по поводу его психического здоровья. Точнее, его отсутствия. С нашим персонажем до сих пор непонятно, и толковой дискуссии мешает пресловутая демагогия бульварной литературы. Почти каждый публицист считает себя и историком, и врачом.

Тут не могу не упомянуть апокриф с академиком Бехтеревым, которого якобы попросили обследовать Сталина и поставить диагноз руководителю страны. Паранойя был ответ. И после академик Бехтерев стремительно скончался, что, конечно, многие неравнодушные связали с его ответом.

Уровень обсуждения остается примерно на таком уровне.

III. Кроме

Неслучайно, рассуждая о книге, я останавливаюсь на подходах и мнениях исследователей сомнительного качества. Проблемой, выходящей за рамки исторической науки, является градус общественной дискуссии. Говоря о национальной травме, я подразумевал степень пристальности общественного внимания к данной персоне. Как под увеличительным стеклом, любой эпизод сталинской биографии, любая деталь приобретает символической и даже сакральный смысл.

То же случилось с агонией диктатора. Смерть Сталина стала показателем публичной литературной истерики. Почти в каждой биографии вождя нескольким мартовским дням 1953 года, которые в историческом плане не играют ровным счетом никакой роли, уделено то самое сакральное значение, какое общественное мнение придало расстрелу семьи Николая II: Сталин умер бы годом раньше или позже.

Олег Хлевнюк не сделал для своей работы исключения. И по ходу повествования перемежал периоды биографии Сталина с главами, посвященными тем нескольким мрачным дням. Исходя только из их объёма, можно решить, что автор следует тому же правилу принципиальной значимости последних дней его персонажа.

Правда, Олег Витальевич утверждает, что применил в работе метод своеобразной матрёшки: «один текст исследует личность и систему власти Сталина на фоне последних дней его жизни. Другой — привычно хронологически следует за основными этапами биографии вождя». Приём, согласитесь, вышел драматургический.

Нет ничего удивительного в том, что как грибы после дождя появились многочисленные теории убийства Сталина. Все они идут в киселёвской парадигме «Совпадение? Не думаю». И рассматривать их как адекватные версии кончины вождя — просто дурной тон. За это отдельная благодарность.

Ещё одним следствием публичной литературной истерики является особый драматизм текстов исследователей. Для понимания я могу сослаться на талант рассказчика Эдварда Радзинского, который нашёл в «сталиниане» хорошую тему для представления своих способностей.

Сталин и Запад, Сталин и писатели, Сталин и музыка и т. д. Это дробление «по интересам» создают образ монолитного колосса, многоликого Януса, которого еще Масс с Эрдманом высмеяли в бытность его живым:

«Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле».

Исторических деталей, которые следует/не следует считать многозначительными, — довольно много; над их важностью потрудились сполна современники Сталина в собственных воспоминаниях. И сегодня таких преданий наберется не на одну серию. Навскидку: звонок Сталина Булгакову, записки Сталина Станиславскому, «Вы заставляете летать нас на гробах!», «Других писателей у меня для вас нет», «Жить стало лучше, жить стало веселее» и т. д.

Логика современников понятна — упоминанием близости «к телу» они подчёркивали историчность и важность собственных воспоминаний. Но вкупе с остальными текстами появился «эффект Раневской»: этим термином я называю ту ситуацию, которая случилась с Фаиной Георгиевной. Сегодня крайне популярны её биографии, состоящие, скорее, из баек, которые касаются жизни гениальной актрисы. Истории в большинстве представляют биографический хлам: в них нет ни капли правды, и Раневская превратилась в массовом сознании во что-то между анекдотичной фигурой и легендарным острословом. Для поддержания мифа правдивость совершенно не важна.

Из «сталинианы» укажу лишь один расхожий «факт». После смерти Сталина на его даче из личных вещей обнаружили истертое пальто, старые сапоги да папаху. Детали одежды варьируются (их я лично видел на посвященной вождю выставке), точность не принципиальна. Иногда исследователи добавляют: «Вот он, принявший страну в лаптях и оставивший с ядерным оружием». Намекая, что, дескать, бессребреник был..

Правда, не добавляют другого: многочисленные дачи с безразмерным штатом, который не распускали («Хозяин» мог приехать в любой момент), стоили бюджету миллионы и миллионы рублей. И это только обеспечение самого Сталина.

IV. Зачем

Биография, написанная Хлевнюком, при всех перечисленных недостатках, сегодня является наиболее авторитетным изданием, если присовокупить к упоминаемым автором источникам «историческое чтиво». На его фоне данная работа становится ценнее благодаря её «моральной актуальности». Стремление охватить весь спектр добытых знаний о личности не заканчивается их сухим перечислением. Олег Хлевнюк с переменным успехом даёт объективную и современную характеристику персонажу.

Историк замечает: «Созданная Сталиным умозрительная конструкция мира была на самом деле достаточно хрупкой и ненадежной. Слишком простая и неэффективная, она не выдерживала испытания практикой, порождала многочисленные противоречия и провалы».

Проблемой биографической прозы остается её быстрое моральное устаревание: к тому же Сталину лет двадцать назад относились совершенно не так, как сейчас. И хотя Олег Хлевнюк сделал биографию наукообразной, нетрудно заметить в повествовании беллетристические моменты, и по ходу чтения чувствуется эта раздвоенность стиля автора: желание следовать строгой сухой научной логике иногда входит в противоречие со стремлением увлечь читателя. Но нельзя назвать эту раздвоенность недостатком книги: все-таки её писал ученый, а не литератор.

Книга полезна как и самим историкам для систематизации знаний, так и простому читателю, не искушенному в описанных выше исторических проблемах. Начинать нужно с лучшего и не разбрасываться на тот ширпотреб, который легко принять за серьёзную позицию. Возвращаясь к «национальной травме», добавлю, что биография Хлевнюка может быть лакмусовой бумажкой в любых спорах о Сталине и его периоде. Спросите оппонента, читал ли он Хлевнюка — и это сразу выдаст уровень его компетентности. Также книгу необходимо вводить как превентивную сыворотку в любую дискуссию, неизменно затрагивающую вопрос о «цене Победы», «великой стране, которую мы потеряли» и «сильной руке и эффективном менеджменте».

***

Огромное количество написанных работ по данной теме может ввести в ступор даже сведущего человека. Рекомендую три книги, которые могут оказаться полезными:

Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина. Кн. 1-2. — М.: Эксмо, 2013. — 1024 с. Переиздание первой серьезной работы, с которой началось научное исследование «феномена Сталина» в нашей стране.

Монтефиоре С. Молодой Сталин. — М.: Corpus, 2014. — 576 c. Книга известного британского историка — специалиста по сталинской теме. Как написано в статье, период интересен в первую очередь множеством историографических «пробелов».

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. — М., 1989. — 216 с. Пристрастные воспоминания дочери Сталина Светланы, которые описывают родственное и близкое окружение отца. Как исторический источник книга вызывает вопросы, но, несомненно, это талантливое произведение.

Фотографии Марка Заевского.