«...и время, как сердце, горит»

«Эта, с зелеными перьями»: [Стихи]/Галина Сергеева. — М. Метроном, 2017. — 56 с.: ил.

Ранние стихи Галины Сергеевой — локальная, но, тем более, внутри нескольких обозримых поколений, сильная легенда. Они принадлежат концу 1970-х и началу 1980-х годов — времени перемены участи целой страны, всего ветвистого языка русской поэзии и всей вместе литературы, — но стихи эти удивительным образом не несут на себе отпечатка общих заблуждений или пустых надежд. Они — редко случающееся в чистом виде напоминание о том, что поэзия — язык человеческой свободы, и в этой свободе нет места отвлечённостям или компромиссам. Для каждого человека что-то одно — родное, другое — чужое; на этом, можно сказать, пафосе различения и выбора строится пресловутый внутренний комфорт — но внутренняя свобода достигается совершенно иначе: выпрыгиванием из «чужого» и «своего» в ничьё.

Ранние стихи Сергеевой, целиком самостоятельные, как-то граничат с мироощущением Андрея Платонова или Ксении Некрасовой. Или, больше, чем кажется, с песнями Янки Дягилевой (позже, в другую микро-эпоху появившимися): в них живёт память о родном, не столичном, предметном и человеческом мире, но возникает (как фон и окликаемое «давай знакомиться!») пространство — тогдашняя Москва, которая для кого-то — сумма многих слоёв и узлов памяти, а для автора, тогда, — такая же ничья земля, такой же недоопределившийся кров, как везде. И поэтому в стихах вдруг делаются с редчайшей отчётливостью видны, чуть ли не «прописываются в вечности», элементарные составляющие города: старые стены красного кирпича, мокрые голые деревья, ничей кот — и взгляд автора, молодого и, как ветер, ничьего: взгляд с микро-уколами мгновенной привязанности или мгновенного суда и с, тут же, счастливым мгновенным отбрасыванием этих искушений «укоренённости».

В этих стихах происходит мимолётное и смущённое именование мира: ритмический рисунок каждой строки неповторим; подспудный и сильный, широко шагающий, ритм позволяет речи не переврать (не упростить или, на нужный лад, не «причесать») всё попадающееся на пути. Эта особая отвага прикосновения речью к встречному миру — не проверенному до конца, вообще всем собой намекающему на так и сяк спрятанную угрозу — производит такое впечатление, как если бы шёл юный девичий человек в Африку гулять и со счастливой радостью проводил рукой по спине сначала льва (и получается такая строчка: тут плавная линия, тут и тут — сломы), потом тигра (и получаются полосы интонационных бросков). Причём, ясное дело, ни лев, ни тигр, опешив, не обижают — а потом попадается и ёжится какой-то дикобраз, и строчка окончательно счастлива превратиться во что-то, чем она вообще, казалось бы, не может быть.

При этом ничего даже отчасти инфантильного в этих стихах нет. В них много той особой горечи, которой переполнено начало взрослой жизни: когда понятно, что придётся сделать вот такой выбор и такой, «войти в границы», и эти границы, пусть и сами по себе во благо, не стоят неповторимо мимолётной юной фазы жизни, когда жизнь имеет очертания вечно меняющегося, туда-сюда рвущегося облака, а осмысление всего, всем на удивление, вдохновенно и так обгоняет время, что граничит с вечностью.

Вот (целиком) не вошедшее в книгу стихотворение, наше со сразу несколькими поэтами-сверстниками любимое:

Новые стихи — 2000-2010-х годов — написаны как бы из большей ценностной и человеческой определённости, порождены мироощущением как бы более мягким и осторожным — но порождены, по сути, той же свободой «быть нигде», которая всегда результат и обстоятельств, и особого авторского своеволия, своего пути. Ранняя Галина Сергеева — поэт, как бы ничем не защищённый от любого нового, возникшего перед глазами, предмета или явления (например, такого космического, как собака) — и там оказывается наведён на резкость, буквально увиден раз навсегда, материальный мир, равно как и сопутствующий ему мир эмоциональный — область, по-старинному говоря, душевных движений, несложных и преходящих.

В новых стихах живёт и никак на себе-видимой не настаивает гармония за-предметная и за-событийная — в кажущихся небрежностях, в ненарочитых и всегда спасающих стихотворение ветвлениях повествовательной логики, даже в неожиданной тяге к тому, что считается поверхностным или ложно красивым. Вся книга вместе правдива (и буквально день за днём как целое растёт в моих глазах), потому что в ней помимо отдельных стихотворений, часто шедевральных, но часто и озадачивающих, живёт особый сюжет: первоначальная формирующая поэта стихия приходит и уходит, попутно что-то выжигая и в поэте, и в общем языке, и не повторяется, но на её место, на это расчищенное и отчасти буквально выжженное поле, приходит почти что рай, не достижимый никак иначе  — и оказывается виден, хотя вообще всё, по сути, против него. Ему не союзники ни язык поэзии, ни просто язык, ни, кто бы он ни был, читатель — а тем не менее, нечто (ни к чему не сводимое и ни к чему не применимое) не только неизвестно как светит, но и чем-то кормит, как хлебом.

Вот (тоже целиком) стихотворение 2012 года «В Калуге»:

Фотографии Насти Обломовой.