Вера в слова

История XX-го столетия показала, что идеям было позволено слишком многое. Бесспорно, они и раньше меняли мир, но только в XX веке стал виден весь масштаб той власти, которой они обладают. Власть самого разного рода идей — этических, религиозных, политических, эстетических, каких угодно — густо замешанных на том, что человек больше склонен ко злу (ещё одной идеи) предопределила дробление мира на лагерь жертв и лагерь убийц. И, казалось бы, вырваться из этой жёсткой (по своей формулировке) и жестокой (по своим последствиям) ловушки представляется маловероятным, практически невозможным.  

Всё эти мысли пронеслись у меня в голове после того, как в фейсбуке, на страничке моей польской подруги, я наткнулся на стихотворение польского поэта Станислава Баранчака, который умер в Штатах, пережив всего один день после празднования Рождества 2014-го года. Но суть не в том, о чём было это стихотворение, важно другое — то эстетическое (этическое) требование, которое Баранчак выдвигал к поэзии. В манифесте «Несколько предположений на тему современной поэзии» (1970) он писал о том, что «поэзия должна быть недоверием. Должна быть недоверием, потому что только это оправдывает сегодня её существование. (…) От этого должны начать. От недоверия, которое очистит дорогу тому, в чём вы все так нуждаемся. Я имею в виду (…) конечно, правду».

Опыт жизни в условиях «реального социализма», когда белое объявлялось чёрным, а чёрное — белым, давал Баранчаку основание для подобного рода заявлений. Так, в стихотворении «Определённая эпоха» поэт высмеивал чудеса словообразовательной эквилибристики времён «реального социализма», когда одни и те же вещи меняли своё значение в зависимости от политической конъюнктуры, и, что самое важное, происходило обессмысливание слов: «Мы живем в определенную эпох (…), и я бы здесь подчеркнул, / неправда, что на этом основании будут определены / перспективы, вычеркнуты будут мнения, которые не / подчеркнуты достаточно, также зачеркнуты будут, / неправда, рассуждения (…) тех, которые. У кого / есть вопросы? Я не вижу. / Поскольку я не вижу, вижу, что буду выразителем, / выразив в завершение убеждение, / что мы живём в определённую эпоху, такая есть правда, / неправда, и другой правды нет».  

Можно долго спорить о том, какие отношения выстраиваются между «словом», «языком» и «идеей», в какой конфигурации эту триаду можно разворачивать, что в ней является главным. Всё зависит от того, какую аргументацию используешь или (и такой подход зачастую является более распространённым) что тебе больше нравится. Но утверждение, что в XX веке слово стало использоваться в качестве инструмента для манипуляции сознанием и его порабощения так интенсивно, как никогда ранее, оспорить сложно. 

Достаточно вспомнить «языковые практики» нацистской Германии, когда «окончательным решением» еврейского вопроса называли уничтожение евреев, а «медицинскими процедурами» —  убийство их в газовых камерах.

Как после такого не утратить веру в слова? Баранчак хотел верить, но верить не слепо, а с опорой на разум, допуская, как сказал бы Ясперс, «откровение как возможность». 

Подобный акт «поэтической веры» позволил Баранчаку сформулировать идею о необходимости и появлении (примеры тому — творчество Ч. Милоша, В. Шимборской, З. Херберта, И. Бродского) «скептического классицизма» в поэзии, в основе которого «лежит особый парадокс: тот факт, что современный человек одновременно наследует и не наследует многовековые европейские гуманистические традиции. Наследует, ибо только обращение к этим традициям позволяет ему… восстанавливать расшатанную веру в возможности рода человеческого. Не наследует, потому что как раз двадцатый век принес с собой такие радикальные испытания, что прежние представления о сущности человеческой природы, прежняя модель человеческой культуры поставлены под сомнение».

Баранчак предложил через поэтический поиск доверия к слову, исходя из недоверия к нему, разрушая его спекулятивный потенциал, помочь слову обрести свою истинную силу — ведь в том, что «вначале было Слово» всё-таки что-то есть. Таковы, в самом общем виде, взгляды Станислава Баранчака на роль поэта и поэзии в современном мире.

На русский язык Баранчака переводили мало. Я встречал переводы Владимира Британишского и Натальи Горбаневской, да пару-тройку безымянных переводов на просторах Сети. Представленные ниже переводы подготовил я, балансируя между построчником, попыткой сохранить изначальную форму и ритмику стихотворений и желанием кое-где подобрать другие слова-синонимы, держа при этом в голове то, что «для большинства переводов стихов нет объяснения» (Станислав Баранчак, «Малый, но максималистский манифест переводчика»). 

---

Текст для гравировки на браслете из
нержавеющей стали, носимом
постоянно на запястье на случай
внезапной потери памяти

Если что-то у тебя болит:
— хорошая новость: ты живёшь.
— плохая новость: эту боль
чувствуешь только ты.

Всё это вокруг,
что плотно тебя окружает
не чувствует твоей боли,
это есть так называемый мир.

Рассмешит тебя, что есть он
реальный и единственный
и лучшего не будет,
по крайней мере, до тех пор, пока ты
живёшь.

Когда уж закончишь смеяться,
отбрось логичный вывод,
что такой мир должен быть
миражом или сном.

 

Tekst do wygrawerowania na
nierdzewnej bransoletce, noszonej stale
na przegubie na wypadek nagłego zaniku
pamięci

Jeżeli coś cię boli:
— dobra wiadomość: żyjesz.
— zła wiadomość: ten ból
czujesz wyłącznie ty.

To wszystko dookoła,
co cię szczelnie otacza
nie czując twego bólu,
jest to tak zwany świat.

Ubawi cię, że jest on
realny i jedyny,
a lepszego nie będzie
przynajmniej póki żyjesz.

Gdy już skończysz się śmiać,
odrzuć logiczny wniosek,
że taki świat być musi
przywidzeniem lub snem.

Traktuj go całkiem serio,
jak on przed chwilą ciebie —
dokonując wyboru
specjalnej ciężarówki,

By w określonym miejscu
i ułamku sekundy
potrąciła cię, kiedy
przechodziłeś przez jezdnię.

 

Если бы люди не существовали

Если бы люди не существовали

такие надоедливые, со своей перхотью,
паранойей,

рваными брюками, антисемитизмом,

проблемами на работе, химической
завивкой, склонностью к упрощению и
одышкой,

если бы вообще не нужно было их
узнавать,

протирающих запотевшие очки,
чистящих
размашисто обувь — «страшная грязь
сегодня»,

утирающих бессильные слёзы,

если бы не открывали перед каждым
сразу

своих разжиревших сердец и засаленных
портфелей

с затёртыми на сгибах бумагами

«минуточку, где я дел эту справку»

если бы вообще их не было, тех слишком
таких самых

и слишком различных жизней с
повышенным давлением,

с чрезмерными требованиями «вы
должны мне помочь»,

чересчур громко говорящих, чересчур
явно живых,

чересчур утомительно человечных,

насколько легче было бы сказать «ничто
человеческое…»

 

Gdyby nie ludzie

Gdyby nie ludzie, gdyby nie istnieli

tak natrętnie, ze swoim łupieżem, paranoją,

wystrzępionymi spodniami,
antysemityzmem,

kłopotami w pracy, trwałą ondulacją,
skłonnością do uproszczeń i zadyszki,

gdyby wcale nie trzeba ich było poznawać,

przecierających zamglone okulary,
wycierających zamaszyście buty —
«straszne dziś błoto»,

ocierających bezsilną łzę,

gdyby nie otwierali przed każdym tak od
razu

swoich otłuszczonych serc i
wyszmelcowanych teczek

z przetartymi na zgięciach papierami

"chwileczkę, gdzie ja podziałem to
zaświadczenie",

gdyby w ogóle ich nie było, tych zanadto
takich samych

i nadmiernie odmiennych światów z
podwyższonym ciśnieniem,

z wygórowanymi żądaniami "panie musisz
pan mi pomóc",

zbyt głośno mówiących, zbyt naocznie
żywych,

zbyt dotkliwie ludzkich,

o ile łatwiej by się mówiło "nic co ludzkie
nie jest..."

 

Если фарфор, то только такой

Если фарфор, то только такой

Которого не жаль под башмаком
носильщика или гусеницей танка,

Если кресло, то не слишком удобное,
такое, чтобы

Не было досадно подняться и уйти;

Если одежда, то столько, сколько можно
унести в чемодане,

Если книжки, то те, которые можно
унести в памяти,

Если планы, то такие, о которых можно
забыть

когда придёт время следующего переезда

на другую улицу, континент,
историческую сцену или свет

Кто вам сказал, что вольны привыкать?

Кто вам сказал, что что-либо навсегда?

Неужели вам никто не сказал, что вы
никогда не будете

в мире

чувствовать себя как дома?

 

Jeżeli porcelana to wyłącznie taka

Jeżeli porcelana to wyłącznie taka

Której nie żal pod butem tragarza lub
gąsienicą czołgu,

Jeżeli fotel, to niezbyt wygodny, tak aby

Nie było przykro podnieść się i odejść;

Jeżeli odzież, to tyle, ile można unieść w
walizce,

Jeżeli książki, to te, które można unieść w
pamięci,

Jeżeli plany, to takie, by można o nich
zapomnieć

gdy nadejdzie czas następnej przeprowadzki

na inną ulicę, kontynent, etap dziejowy

lub świat

Kto ci powiedział, że wolno się
przyzwyczajać?

Kto ci powiedział, że cokolwiek jest na
zawsze?

Czy nikt ci nie powiedział, że nie będziesz
nigdy

w świecie

czuł się jak u siebie w domu?

 

Если уж должен кричать

Если уж должен кричать, делай это тихо
(у стен
есть
уши), если уж должен любить,

погаси свет (у соседа
есть
бинокль), если уж должен

квартировать, не закрывай двери (у
власти есть
ордер), если уж

должен терпеть, делай это в собственном
доме (у жизни
есть свои права), если уж

должен жить, ограничь себя во всём
(всё
имеет
свои границы).

 

Skoro już musisz krzyczeć

Skoro już musisz krzyczeć, rób to cicho
(ściany
mają
uszy), skoro już musisz kochać,

zgaś światło (sąsiad
ma
lornetkę), skoro już musisz

mieszkać, nie zamykaj drzwi (władza
ma
nakaz), skoro już

musisz cierpieć, rób to we własnym domu
(życie
ma swoje prawa), skoro

już musisz żyć, ogranicz się we wszystkim
(wszystko
ma
swoje granice)

 

31.12.79: Уже скоро

Уже скоро возьмусь за себя, возьму

себя в руки, наведу порядок в столе,

продумаю всё до конца, запломбирую
зубы,

восполню пробелы в образовании, начну

делать гимнастику по утрам, в словаре

проверю несколько слов, значение
которых для меня всё ещё неясно,

больше прогулок с детьми, нормальный

образ жизни, отвечать на письма, пить
молоко,

не отвлекаться, больше работы над
собой, вообще

быть самим собой, быть, в конце концов,
больше

собой

но как собственно это сделать, если

уже,

и уже так давно, так сильно

им являюсь.

 

31.12.79: Już wkrótce

Już wkrótce wezmę się za siebie, wezmę

się w garść, zrobię porządek w szufladzie,

przemyślę wszystko do końca, zaplombuję
zęby,

uzupełnię luki w wykształceniu, zacznę

gimnastykować się co rano, w słowniku

sprawdzę kilka słów, których znaczenie jest
dla mnie wciąż niejasne,

więcej spacerów z dziećmi, regularny

tryb życia, odpisywać na listy, pić mleko,

nie rozpraszać się, więcej pracy nad sobą, w
ogóle

być sobą, być wreszcie bardziej

sobą

ale właściwie jak to zrobić, skoro

już,

i to od tak dawna, tak bardzo

nim jestem 

Фотографии Лены Стрыгиной.