Герой своего времени

«Он был не только большим поэтом,
но и человеком нового века, чуть
припудренным серебряной пылью древних
европейских дорог»

Илья Эренбург

 

Гийом Аполлинер — человек и поэт по-настоящему отважный. Что в жизни, что в поэзии он не боялся говорить и действовать прямо, открыто признаваться в любви и страдать за это. В этом плане Аполлинер не только «человек нового века», но и, вероятно, эталон романтика эпохи модерна. Он с лёгкостью готов воевать за человеческие идеалы на одной из самых антигуманных войн, не падать духом ни при каких обстоятельствах и искать, экспериментировать, привносить новое. Такой поэзии, как у Аполлинера, сложно найти аналоги в других странах — тем и интереснее может быть знакомство с ней.

Сразу оговорюсь, что писать о поэзии Аполлинера, не зная французского языка, — дело неблагодарное; а переводы в большинстве своём склоняются к классицизму: язык в них архаичен, порой не к месту пышен и содержательно неточен. Другое дело, что такие переводы куда проще анализировать в сравнении с текстами русских поэтов того же времени. Но ведь Аполлинер — авангардист, первый сюрреалист, поэт, не боявшийся экспериментов, друг Пикассо, знакомый Мейерхольда и прочее, прочее. Далее по тексту я постараюсь раскрыть смысл сюрреализма Аполлинера, отличного от сюрреализма Андре Бретона и последователей.

Следуя мысли Льва Толстого, стоит сразу же разграничить биографию автора и его произведение. Однако для полноты анализа творчества Аполлинера знать его жизнь необходимо — хотя бы в общих чертах. Один из самых популярных переводчиков Аполлинера, Михаил Яснов, писал: «…почти всё, написанное Аполлинером, — про него самого, и только про него самого». Жизнь в Париже, друзья писатели и художники, несчастливая любовь, война — всё это упоминается в стихах, обойти не получится.

Гийом Аполлинер в этом плане заметно отличается от другого французского поэта того времени — Поля Элюара, который в свои стихи собирал сильные слова (любовь, свобода, братство) и почти не иллюстрировал в текстах свою жизнь

Аполлинер, напротив, не стеснялся вкраплять в поэзию газетные заголовки, подслушанные реплики прохожих, однако в скудости художественных приёмов и тем более в незначительности посыла автора, разумеется, не упрекнуть.

Итак, Гийом Аполлинер родился в Италии в 1880 году, рос без отца, в 1899 переехал в Париж, где и развернул литературную деятельность. Во Франции, помимо многочисленных знакомств с художниками и писателями, Аполлинер успевает за свою короткую жизнь опубликовать с полдюжины романов и внушительное количество поэтических сборников.

В первую очередь, нас, разумеется, интересуют стихи; интересно, что от сборника к сборнику автор менял форму, постоянно экспериментировал. Так, например, первая книжица стихов имеет название «Бестиарий, или Кортеж Орфея» (1911) и написана в жанре бестиария, катренов в четыре строки с обязательной назидательной моралью. Аналогов в России такому я не нашёл. Следом вышел в свет сборник «Алкоголи» (1913) — одна из самых знаковых работ Аполлинера, где он собрал свои лучшие на тот момент стихи. В плане формы здесь интересен переход к объёмному, масштабному действию — некоторые критики причисляют эти стихи к эпосу; также здесь поэт отказался от знаков препинания, видимо, для большей вариативности прочтения. (Любопытно, что большая часть русских переводов зачем-то содержит в себе пунктуацию.) Несмотря на формальные эксперименты, тексты звучат мелодично и собранно, что, правда, является известной помехой для перевода.

Как в первой, так и во второй книге уже прощупывается единый нерв поэзии Аполлинера — это меланхоличные, глубоко интимные стихи, главной темой которых является любовь. Автор не боится осматривать её со всех сторон: в «Лорелее», напоминающей средневековую песнь, речь идёт о любовном искусе, о неземной красоте женщины; в сонете «Нагота цветов это их аромат и мнится…» — о природной страсти, которой подвластно всё на Земле; самые известные стихи «Мост Мирабо» повествуют о любви прошедшей, но не кончившейся, о её тщетности и величии. Таких примеров масса, и, конечно, их лучше читать, чем перечислять основополагающие мотивы.

К началу Первой Мировой войны вокруг Аполлинера собралась компания поэтов, окрестившая себя сюрреалистами. Среди них были уже упомянутый Бретон, а также Жан Кокто, Луи Арагон и другие. Почти все приходились друг другу фронтовыми товарищами.  Всеобщую известность сюрреалисты приобретут чуть позже, уже после смерти Аполлинера в 1918-м; сначала будет опубликовано сочинение Бретона и Супо «Магнитные поля», сделанное в новаторской технике автоматического письма, затем с шумом и скандалами пройдут первые презентации работ (сейчас бы это назвали «перфомансы»), и только к 1924-му году с выходом «Манифеста сюрреализма» течение полностью сформируется.

Однако предпосылки к автоматическому письму встречаются уже в третьем знаковом сборнике Аполлинера «Каллиграммы» (1918), где строчки собираются в фигуры, как в ропалическом стихе: то выходит Эйфелева башня, то птица, порхающая над фонтаном. (Любопытно, что этот приём спустя полвека переосмыслит на пишущей машинке Дмитрий Александрович Пригов, и миру явятся «Стихограммы».) К этому времени Аполлинер уже был комиссован с фронта с осколочным ранением головы и перенёс трепанацию черепа; война — основная тема «Каллиграмм». Точнее, война и безответная любовь к светской даме Луизе де Колиньи-Шатийон — послания к Лу занимают немалую часть сборника.

Что характерно, при общей меланхоличности тексты призывают к внутреннему духовному подъёму, стихи обращены к высоким материям, к настоящим ценностям добродетели — сочувствию, всепринятию, а также к эстетическим идеалам. Аполлинер, кажется, был настоящим неунывающим романтиком и сумел пронести веру в лучшее через войну.

Поздняя поэзия, изданная посмертно, также содержит в себе свежие авторские эксперименты — местами она словно навеяна творчеством Эзры Паунда; как иначе объяснить склонность к верлибру и отсутствие размера? Но, как ни странно, даже в верлибрах Аполлинеру удаётся сохранять мелодичность стиха — возьмём, к примеру, произведение «Окна». Оно является прекрасной иллюстрацией до-автоматического письма: в тексте ассоциативными рядами выстраиваются разные образы, подсмотренные из обычной жизни. Здесь перечисляются города, животные, возникают юноша и девушка, баран и овца и так далее. Везде кипит жизнь — это подчёркивает автор — везде есть любовь. Помимо создания образов, Аполлинер также смешивает краски (и здесь видна его маниакальная заражённость творчеством Сезанна): «Меж зелёным и красным всё жёлтое медленно меркнет», «Бледность и красота фиолетовы непостижимы», «Перед окном пара стоптанных жёлтых ботинок» и напоследок сюрреалистичные строки «Окно раскрывается как апельсин // Спелый плод на дереве света».

Да, безусловно, смелостью образов Аполлинер близок русским футуристам, но если браться сравнивать, то налицо серьёзные разногласия. Образы того же Маяковского более хлёсткие и нарочито неэстетичные (хотя в лиричных стихах траектории мысли Маяковского и Аполлинера сближаются); «заумь» Кручёных, возможно, является троюродной сестрой «Каллиграмм» по форме (известно, что Алексей Кручёных издавал только рукописные книги), но не стоит притягивать за уши; Северянин своими пышностью и мелодичностью, вероятно, ближе всего, но опять же — это только формальные сходства. Стихи Северянина — выдумка, фантазии о лучшей жизни, в них нет человеческого лица (в «Петербургских зимах» Георгий Иванов упоминал, что на самом деле поэт жил в коммуналке, тогда как писал о рябчиках и шампанском). Всё же Аполлинер в своих экспериментах не уходил в крайности, форма для него имела второстепенную важность.

Некоторые критики находят сходство поэзии Аполлинера с Ахматовой. Вышеупомянутый Михаил Яснов пишет: «“Скажи: ты слышала, что смертны наши души?” — восклицает Аполлинер, странно перекликаясь с неведомой ему Анной Ахматовой, буквально в то же время восклицавшей: “Знаешь, я читала, // Что бессмертны души”». Но это сходство также не слишком обосновано.

На мой взгляд, из русских поэтов к Аполлинеру ближе всего оказывается Есенин. У обоих авторов одними из главных тем являются несложившиеся любовные отношения и рефлексия над ними; также нельзя откинуть из поля зрения музыкальность стихов при вольном обращении с формой и духоподъёмный настрой при общей меланхоличности текстов. Но там, где Есенин берёт нахрапом и не брезгует с имажинистской насмешкой чередовать высокие и низкие материи, Аполлинер, напротив, тонко и, может статься, несколько наивно показывает, к примеру, жизнь рабочих на фоне пасторали города. У Есенина: «Я люблю, когда синие чащи, // Как с тяжёлой походкой волы, // Животами, листвой хрипящими, // По коленкам марают стволы». У Аполлинера: «И мыча навсегда покидают коровы // Луговину в осенней отраве лиловой». Но в целом, образ хулигана (который и не хулиган вовсе, вспоминая Мариенгофа) не близок парящему, грустному романтику, каким выступает Аполлинер в своих стихах.

Необходимо подводить какие-то итоги, попытаться резюмировать наследие поэта, охарактеризовать его как человека… Для Франции Аполлинер — герой своего времени, великий поэт. Он грустен, но (в отличие от тоски «проклятых поэтов») открыт жизни; он бесконечно пишет о любви, но умудряется не повторяться и избегать штампов; он новатор, но все его намётки созрели в художественные приёмы уже после смерти. И я не уверен, что могу в полной мере рассказать о его поэзии — и не потому что гляжу со своей колокольни, а просто потому, что, думаю, стихи должны говорить о себе сами. Может, сейчас стихи Аполлинера выглядят несколько старомодно (особенно переводы!), но есть два фактора, которые могут подвигнуть на чтение (кроме того, что это — классика). Во-первых, наше массовое сознание ещё, видимо, не до конца усвоило поэзию начала 20-го века — иначе как объяснить повальное увлечение, казалось бы, устаревшим Серебряным веком? Тут я вижу проблему глубже: культурный пробел в истории и образовании, когда настоящая поэзия была запрещённой в течение века, а памфлеты, прославлявшие социализм, всеми забыты. Так что лексика, язык Аполлинера всё так же доступны и ясны со скидкой на возраст. И, во-вторых, сегодня с трудом можно отыскать среди трудов современных авторов такие духоподъёмные, светлые, по-хорошему меланхоличные стихи. 

Ниже — несколько стихотворений Аполлинера.

Мост Мирабо 

Под мостом Мирабо вечно новая Сена.
Это наша любовь
Для меня навсегда неизменна,
Это горе сменяется счастьем мгновенно.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
И глазами в глаза, и сплетаются руки,
А внизу под мостом —
Волны рук, обреченные муке,
И глаза, обреченные долгой разлуке.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
А любовь — это волны, бегущие мимо.
Так проходит она.
Словно жизнь, ненадежно хранима,
Иль Надежда, скользящая необгонимо.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
Дни безумно мгновенны, недели мгновенны.
Да и прошлого нет.
Все любви невозвратно забвенны...
Под мостом круговерть убегающей Сены.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.

(пер. П. Антокольского)

***

Нагота цветов это их аромат и мнится
Он как женское лоно томит от любви томится
А цветами без запаха словно владеет стыд
Будто тот кто вдохнет аромат его осквернит

Наготу небес прикрывают крыльями птицы
В лихорадке парят без оглядки летят в зенит
Нагота озер будоражит и не таится
Плоть воды трепещет и пылких стрекоз манит

Наготу морей парусами прикрою зная
Как безумен шквал как бушует волна морская
В вожделении пену срывая в страсти сплетясь

Вынося на поверхность всю похоть и гниль и грязь
И насилуя тихие бухты невинные пляжи
В сладострастном своем и животном и яром раже

(пер. М. Яснова)

Окна

Меж зеленым и красным все желтое медленно
меркнет
Когда попугаи в родных своих чащах поют
Груды убитых пи-и
Необходимо стихи написать про птицу с одним
одиноким крылом
И отправить телефонограммой
От увечья великого
Становится больно глазам
Вот прелестная девушка в окружении юных туринок
Бедный юноша робко сморкается в белый свой
галстук
Занавес приподними
И окно пред тобою раскроется
Руки как пауки ткали нити тончайшего света
Бледность и красота фиолетовы непостижимы
Тщетны наши попытки хоть немного передохнуть
Все в полночь начнется
Когда никто не спешит и люди вкушают свободу
Улитки Налим огромное множество Солнц
и Медвежья шкура заката
Перед окном пара стоптанных желтых ботинок
Башни
Башни да это ведь улицы
Колодцы
Колодцы да это ведь площади
Колодцы
Деревья дуплистые дающие кров бесприютным
мулаткам
Длинношерстный баран тоскливую песню поет
Одичалой овце
Гусь трубит на севере дальнем
Где охотники на енотов
Пушнину выделывают
Бриллиант чистейшей воды
Ванкувер
Где белый заснеженный поезд в мерцанье огней
бежит от зимы
О Париж
Меж зеленым и красным все желтое медленно
меркнет
Париж Ванкувер Гийер Ментенон Нью-Йорк
и Антильские острова
Окно раскрывается как апельсин
Спелый плод на дереве света

 (пер. М. Ваксмахера)

Безвременник

Ядовит но красив луг порою осенней
Отравляется стадо
В умиротворенье
Распустился безвременник синь и лилов
На лугу И глаза твои тех же тонов
В них такая же осень с оттенком обманным
И отравлена жизнь моя этим дурманом

Высыпает из школы ватага ребят
Безрукавки мелькают гармошки гудят
А цветы на лугу словно матери схожи
С дочерьми дочерей и озябли до дрожи
Как под ветром неистовым веки твои

Пастушок напевает в полузабытьи
И мыча навсегда покидают коровы
Луговину в осенней отраве лиловой

(пер. Б. Дубина)

Также рекомендуем к прочтению поэму «Зона», которую из-за большого объёма мы не публикуем.

Фотографии Марка Заевского.