Заводные иконы некрополиции

 Манинг

 Найденное тьмой.

 Просторная речь.

 Смотри — это ты искал? Глядя глазами белого черепа, что ты нашёл? Кто смотрит тебе в ответ восемью белыми черепами? Манинг — ни мужчина, ни женщина[1].  Мужчина и женщина — лишь снятая кожа.

 Правители не найдут твою речь, только эту фразу. Они глохнут, когда говорит Манинг.

 Снятые лица расползаются на червей и двухвосток, идут в землю.

 Страшно? Ты хотел памятник своему лицу на земле.

 Страшно то, что умирать не страшно, если это действительно смерть.

 Эта смерть устарела, человек подбирается к другой, и другой защитник дхармы смотрит на него, не двигаясь с места, как связанное солнце, когда говорит Манинг.

 Бодхисатва — тот, кто держит твою снятую кожу, как связанное солнце, пока ты возвращаешься, слог, втиснутый в лишнее слово, пока ты найденная тьма, потом тебя снова утратят.

 Смотри на защитника, речь.

 

 Шёл по улице свободы, вышел на улицу снятой кожи. Волны речи клубились, как туман.

 

Королева Милленния

 я хотел ходить по чёрной земле

а эта земля — будто серая вода

на противоположном берегу валялся окурок

величиной с завод

бесполезно работать здесь

разбивается стекло бумаги

мужики пьют чёрную водку

бабы тащат что-то, кажется, всё

и тогда я увидел тебя. ты будто закрывала глаза

окружающим золотыми монетами

чтобы они умирали спокойно

потому что сил у них оставалось только на спокойную смерть

и то — в твоей голове

твои же глаза были зелёными

как у моей кошки хинаты

кошка хината, похожая на японскую школьницу

три дня и три ночи жила под открытым небом

школьницы, сбегая из дома, уносят вещи

кошке не унести

девочка, не рассказывай мне, что такое открытая россия

и я не расскажу тебе, что такое открытое небо

 

целлулоидная радуга

над собором, который хочется съесть[2]

я из поколения, которому хотелось есть соборы

ты королева милленния

пока вы не появились, я думал: милленниалы —

это подданные королевы в манге мацумото

не рассказывай мне, кто такой мацумото,

девочка, не рассказывай мне, кто такой эдвард элрик

и я не расскажу тебе, кто такой эдвард эстлин

 

я не закрою чёрные глаза земли

вместе с тобой. было бы у меня сердце

величиной с завод

была бы только ночка

да ночка потемней

но такие бывают только в другой стране

и когда другая страна изменит мою голову, а другие препараты — моё тело

ты унесёшь себя, словно вещь

самую дорогую на свете вещь, от меня

заведи себе кошку, королева милленния

 

Стихи с некорректной лексикой

сыплется и крошится покой

 

воображаемые насекомые

 

человек — существо для уничтожения

насекомых. по большей части, воображаемых

как ты там звучишь? повтори ещё раз

 

глазам этого существования

всё непривычное кажется безжизненным

как будто они попали

в death valley ’69

в иллюзорный партком, где за красным столом

восседают скелеты

 

глаза бегут по стенке парткома

она всё никак не закончится

 

они видят нас существами уничтожения

комиссарами в пыльных дредах. они рассмотрели

среди татуировок одного из нас

пятиконечную звезду

 

они читают «политкорректор» как «секатор»

 

привет, мразьи глаза, вы всматривали в меня сорок лет

пустыню

 

вы говорили мне: хач, вы говорили мне: жид, вы говорили мне: цыган

вы говорили мне: блядь, вы говорили мне: быдло

а сейчас перед вами всего лишь летает секатор

да и того нет, это воображаемое насекомое

да и тех нет, лишь воображаемые скелеты

на красном фоне, как на тибетской тханке

снятая кожа — это хач, снятая кожа — это жид, снятая кожа — это цыган

снятая кожа — это блядь,  снятая кожа — это быдло

вот и нет её, не на что ставить клеймо

нет глаз, в которые ваши зрачки

всматривают уродство

 

Заводные иконы некрополиции

Сведённые к ночи, они не прошли.

Их дневное лицо должно было стать общим. Не согласились.

 

А так это замечательное место. Возьми с полки раковину, услышишь море.

Берёт с полки раковину, она говорит: щас как ёбнет.

 

Яромир Ногавица был стукачом, а ты всю жизнь писал одну песню и умер.

Наверное, надо кому-то из вас посочувствовать?

Ты считал себя гением, он считал себя гением, а мы считали овец,

чтобы заснуть. Гениев пускают на край ночи без всякого сна,

а ты не прошёл. Возьми с полки Селина, он говорит, что край ночи всё-таки существует.

6667-я страница Селина говорит: щас как ёбнет.

 

Мы родились у затопленных городов, среди которых

ни одного китежа. Воздух сырой, как дрова.

Угро-финская грязь прикрывает заводные иконы некрополиции.

На улице дождик сильно поливает, небрат несестру не качает.

Оттуда легко попасть в это замечательное место, возьми с полки воздух,

не бери больше ничего — щас как ёбнет.

 

Наша азбука объединилась в букву дохлого алфавита и прыгает, как овца.

Твоя буква — дохлая овца стукача, ты всю жизнь

писал донос на себя, а потом умер. Живи быстро, говорила полка,

быстро, как овца прыгает, как она живёт,

а так это замечательное место. Я закрыл глаза,

а когда открыл, они были того же цвета, что и твои.

Если тебя свели к ночи, как плохие треки, ты найдёшь её край.

Левая сторона как плохая песня, правая сторона как плохая песня,

а посередине край ночи. Щас как ёбнет.

 

Patricia Kylyna

 Cны-деревья окутывают линию смерти.

 Как говорить на твоих языках, Патриция, — на твоём чужом и твоём родном?

 Государство-цезура в тексте, где запрещены другие знаки препинания.

 Если попробовать срезать её половину, будет /. Крест да крест кругом.

 Наклонная линия смерти, которую видят прямой вертикалью. Патриция твоего языка молчит.

 Человек — это «черепок с чёрным узором».

 Человек сложил вещи возле двух линий смерти — своей чужой и своей родной.

 Бегство от языка ядовитой родины ему не удастся. Не хватит ума.

 Там, где каменные струны цезур склоняются, чтобы снести половину тебя, человек просыпается как острый нож — не как стихотворение.

 

Сбитые формы

 Cбитые формы должны быть похожи на кегли. Старей, как вещь, падай, как форма, но вместо вещей тут лишние буквы, но форма тут падает только одна — полицейская с вешалки.

 Форма прозрачна, как дёготь. Сквозь неё просвечивают ворота — глиняные ворота земли.

 Сбитые зéмли должны быть как воры, но падает тут только одна — твоя модель обращения в лишнюю букву.

 Всё было так же просто, как ты. Когда-то всё было так просто, как ты: земля шла прямо. Не старей, не падай, говорили обращённые-хор, а то мы напишем на всех воротах прозрачную полицию, натюрморты с дёгтем. Но кто-то учил тебя плыть по глине, когда ты не помнил своё нынешнее лицо. 

 

Фуга несмерти

 Дощатые полы подогреваются льдом.

 Тепло ли тебе от несмерти? Она так дорого стоила, что жжёт, словно лёд, а бросить жалко. Ты не хотела умирать, и теперь мастер из России называет твой дом своим, твои чёрные волосы, Маргарита,

пеплом.

 Он пишет, когда пьянеет, играет с Исусом Христом, а женщины удавились носовыми платками и молчат, как живые. Хотя иногда мёртвые говорят громче всех:

 «Маргарита, стань мастерицей».

 

 Он требует: «Пей мою книгу, пока я пью водку».

 А собственных книг у тебя не нашлось: тебе уже тридцать, твои волосы — пепел.

 Если не прыгнешь в последний вагон — умрёшь. Тебе говорили: «Мужчина — дворец», — а это вагон электрички без туалета.

    

 Несмерть — это мастер россии, чёрной, как молоко рассвета.

 Дай, мастер, на счастье россию мне, такую россию не видал я сроду.

 Давай на неё повоем при луне — действительно, замечательная россия.

 Там, в россии, вам найдутся облака и голая женщина для каждой мужской компании.

 

 Есть два выхода, золото и пепел: 1) рожать; 2) жрать книги мужчин.

 Других сюда всё равно не завозят, зато это Арбат.

 А могла бы сидеть в Якутии, там даже носовой платок не купишь, чтоб удавиться.