Я их нашел

События, разворачивающиеся в рассказе Константина Чадова, поначалу вызывают отклик узнавания — они напоминают зачин любого взятого наугад из множества фильма ужасов, рефлексирующего над цифровым страхом, или многочисленные истории о «файлах смерти» — ужасающие кадры погребают под собой порядок повседневности, предваряя приход некоей сущности, воскрешаемой к жизни сетевым ритуалом. Снафф Чадова, возникающий посреди скайп-разговора или рабочей сессии в Word, однако не служит ни предвестником большего зла, ни инструментом его трансляции в реальность — он выступает как непосредственный агент; сила, обладающая потенциалом организовывать коммуникацию геров, в том числе и самокоммуникацию — и чудовищные сдвиги разлагают реальность до пресловутой «каши», белого шума. Сцены боди-хоррора, порождающие ассоциации с финальными страницами «Истории глаза» Ж. Батая или любым наугад взятым пассажем из романов П. Гийота, тем страшней, что они транслируются не извне, а изнутри здешнего мира — подготовленный читатель может опознать в описанных видеороликах действительно существующие: например, задокументированную жестокую казнь российскими наёмниками террориста в Сирии; отличает Чадова от Батая и Гийота и физически ощутимая грань между эросом и танатосом — убийство и членовредительство не сосуществуют в тёплой и липкой луже всеобщего табу, но оказываются конфликтны — насилие разружает витальный пафос секса. Секс этот, впрочем, виртуален, как виртуально и экранное членовредительство — «миллиарды битых, лопнувших, рассеченных, вскрытых <...> пикселей». Всё чувственно постигаемое оказывается мучительным фантазмом, призванным заявить о нашей позиции в реальности что-то, что мы не готовы услышать.

Максим Дремов

 

Впервые это произошло, когда он разговаривал со своей девушкой по скайпу. В последний раз они виделись три недели назад — они жили в разных концах города, а лишних денег платить штраф, если их остановят и спросят, они не ответят — робкие, ими легко воспользоваться — лишних денег не было. Каждый второй вечер они звонили друг другу, рассказывали, иногда мастурбировали вместе, говорили напоследок: «Я тебя люблю». Так было и сегодня, но на 47:18 их разговора он поморщился и на секунду отвернулся.

— Что такое? — спросила она.

— Вроде ничего, ничего, — он обшаривал монитор испуганным взглядом.

Тело, почему-то кажется, что это малазиец, затянуло в дробилку или под вал. Механизм отключили, тело перемололо только наполовину, внутренности облепили шкив, собрались в углублении. Их так много, столько не вместится в одного человека. Голова мужчины откинулась, у него большой кадык, лица не видно, виден только подбородок, он туго обтянут кожей, проступает челюсть, темные впадины. Руками мужчина как будто упирается в механизм, стараясь его остановить. Одна рука сжата в кулак, но в ней нет силы, другая, расслабленная, лежит на борте — так непринужденно она могла бы свисать со столика в кафе. Правый нижний угол заслонил чей-то палец.

— Ты ничего не видела?

Она убрала прядь волос за ухо, улыбнулась и покачала головой. Ему стало не по себе, и он попросил:

— Скажи что-нибудь, не молчи.

— Ты сегодня какой-то странный, — снова улыбнулась, немота прошла.

— Мне кажется, нас взломали, давай перезапустим.

Она пожала плечами: «Давай». Через двадцать секунд они снова видели друг друга.

— Нас что, записывали?

— Не знаю. У меня на экране на мгновение появилась какая-то картинка.

— А что на ней было?

— Не знаю, не запомнил, — он снова поморщился. — Хорошо, что ты не видела.

Они поговорили ещё минут 15, затем она встала, чтобы притушить свет, её большая тень мелькала на стене, но сама она долго не появлялась. Когда она вернулась, на ней была только водолазка, она натягивала её на бедра. Сегодня ему не хотелось.

— Хочешь, просто посмотришь на меня? — она спрятала лицо в ладонях, затем развела пальцы — хитрый игривый прищур.

Ему было неловко, странно, даже неприятно, но он смотрел, чтобы не обижать её. Они попрощались, окончили вызов. В душе он попытался её представить, прикушенную нижнюю губу, слегка покрасневшую кожу, подрагивающие веки, но перед глазами вставала другая картина —  откинутая голова, кадык, расслабленная рука, и ничего не вышло. Пришлось смотреть порно.

На следующий день он проснулся рано, принял душ, быстро позавтракал и сразу же сел за работу — он редактировал книгу, перевод, долго вглядывался в плохой текст, его то выносило на поверхность, то затягивало в переломанный синтаксис, его тошнило. И тогда это произошло снова.

Полутемное помещение, слабо горит лампочка, её свет достает из-за кадра. Пол покрыт дешевой краской, она отстает кусками, стены — из закопченных досок. В углу комнаты лежит женщина примерно сорока лет, она тяжело осела и сползла на пол, плечами и затылком уперлась в стены. Стены в крови, у женщины изрезана одежда, штаны распороты, на ногах видны глубокие порезы, указательный палец на левой руке неестественно выгнут. У женщины раздроблено лицо, кости черепа смяты и сломаны, черт уже не угадывается, когда-то светлые волосы слиплись от крови. Рядом с ней, аккуратно уложенное на лавку, лежит ружье, его приклад испачкан кровью, на него налипли частицы мозга. Около лавки стоит полицейский, он повернулся вполоборота к фотографу, смотрит куда-то за кадр, у него приподнята верхняя губа, как будто он готовится заговорить, он взмахивает правой рукой, ладонь отогнута кверху. Подбитый мехом воротник, свет расплывается, отражаясь от его жетона, теряет форму.

И вторая фотография, ближе, наезд (последствия аварии).

То, что было лицом, ещё ближе.

Он отшатнулся и закрыл (своё) лицо руками. Осторожно выглянул, чтобы не застать это снова — экран вернулся к тексту. Его мутило, на подоконнике он нашел бутылку воды и отпил мелкими глотками. Картинка исчезла, но, как заноза, между глазом и миром засел остаточный образ, его не получалось сморгнуть. Он будто застрял в глазе, облепил яблоко и заглядывал внутрь него самого сквозь зрачок. Он отдышался; он не знал, что он такой впечатлительный.

«Значит, вирус», — так он подумал, опасливо подошел к ноутбуку и запустил полную проверку. Она должна была идти три часа — сколько же всего он тянул за собой. Он вышел на кухню, открыл окно и закурил. Три часа — это плохо. У него очень много работы, её нельзя останавливать, иначе всё сорвется, нельзя. Нужно искать новости, статистику, свидетельства, истории, его ждут; события, которых не стало, хотят, чтобы их сделали. У него тряслись руки, он потушил сигарету прямо о подоконник, прожег лак, оставив черное пятно. Смотрел, но ничего не сказал, ничего даже не подумал и выкинул окурок в окно.

«Какие же мудаки это делают», — вот его мысли. Он вспомнил, как в детстве поймал баннер с порносайта, который заслонял весь экран и требовал денег; как он плакал, тринадцать лет, как стыдно ему было говорить об этом старшему брату, программисту; как тот успел все устранить, пока не вернулись родители — это был их компьютер — и ещё посоветовал, куда заходить безопасно. А в прошлом году ему пришло письмо — попало не в спам, а почему-то в отдел «промоакций», смешно. Мы видели, куда ты заходишь, you’re so filthy, мы всё засняли, хочешь, все твои друзья и родители посмотрят на тебя? В письме адрес биткоин-кошелька — даже если бы захотел, не разобрался бы как. Мошенники, но стало неуютно — увидел, что письмо пришло месяц назад, а на оплату давали неделю.

Он сидел за столом на кухне, ему не хотелось возвращаться в свою комнату. Он пытался работать на телефоне, но это ему не удавалось. Он вспомнил, что у его соседа было два ноутбука. Он постучался, ему послышался ответ, но, когда он попытался войти, дверь оказалась заперта. Только сейчас он заметил, что в доме было очень тихо. Он написал соседу и спросил, скоро ли он вернется, но того уже давно не было в сети. Тогда он написал Кире, девушке, которая снимала третью комнату:

— Ты не знаешь, где Глеб?

Она ответила почти сразу:

— Он решил уехать домой, ему недалеко. В пути, наверное, нет связи. Как поживает Тоня?

Она разрешила воспользоваться её ноутбуком, но пароль, который она назвала, не подошел.

— Это очень странно, я ничего не меняла. Я вернусь с работы и всё посмотрю — ты потерпишь?

Почти сразу же написал арендодатель — у него в этом районе было сразу три квартиры, которые он сдавал в аренду:

— Я заеду сегодня за деньгами.

Придется отдать последние деньги, и то не хватит, чтобы расплатиться. Злой, испуганный, он попытался хотя бы разобраться с почтой, дописать письма, отослать почти готовые тексты. Действия распадались на все более мелкие движения: прикрыл выжженное пятно пепельницей, потом вспомнил, что Игорь не позволяет здесь курить, поправил затушенную сигарету. Не заметил, что стряхивает пепел на деньги, которые Кира оставила за аренду. Когда прошло уже почти три часа, он осторожно вернулся в комнату, издали посмотрел на экран: проверка была завершена на 98%, обнаружен один вирус. На 99% появился второй, он сразу же велел антивирусу всё исправить.

Он боязливо вернулся за работу. Он так и не понял, по какому принципу появляются изображения, с каким интервалом, после каких действий — чем он их провоцировал? С дикими зверями и то понятней как себя вести. Он глубоко вздохнул, задержал дыхание и шумно выдохнул. Снова открыл файл — все исправления на месте. Он вернулся за работу, у него уже устали глаза, пока он возился с телефоном, а теперь они заболели, как свежая рана, как сломанный палец, как химический ожог — и отпустило. Он уже почти не помнил боли, помнил только страх, что сейчас на него набросятся, вцепятся и прокусят до кости, минус-связки, минус-сухожилия, минус-суставы. Текст был почти готов, но он был другой.

На улице уже было темно, темно в комнате, прокручивая текст, он заметил, что буквы оставляют за собой след — если остановиться, он исчезал через пару секунд. Он протер глаза, они устали, они болели, он думал о Тоне и что лучше зажечь свет, полез под стол, включил лампу, но так и замер — на него как будто кто-то дышал сверху, теплое дыхание ложилось на волосы. Ему показалось, что в новом свете (новой темноте) гуляет тень, и даже если бы он захотел встать, то не смог бы: что-то пригибало его к земле, как будто тот же заряд, тот же магнит, как он сам, завис над ним. А затем его рвануло, как на леске, как из воды, он зажмурился, отстранился от монитора, но там ничего не было.

Что-то заставило его прислушаться. Раздавались звуки, тихие, они скреблись: как если бы кто-то забыл закончить вызов, спрятал телефон (это тайна), динамик трется о ткань, в звуке возникают полости; раздались гудки — кто-то гуляет снаружи, и голос. Затем что-то влажное, болотистое. Как будто под интерфейсом кто-то копошится. Громче зашумел жесткий диск, за чем-то протягивая руки, и все разогнал, волны не стало, внимание показалось.

Он ещё раз пробежался по тексту, и на середине документа слова вновь начали оставлять следы. Он игнорировал это, дошел до последней точки, сохранил все изменения, закрыл документы и попал на рабочий стол. Он не сразу понял, что произошло. Нет, сразу — поменялись иконки на рабочем столе. Почти ничего не было видно — мешанина красного и серого, — угадывались только очертания, но он и так знал, что там. У него почти не было свободного места на экране, оттуда вываливались сотни изображений, миллиарды битых, лопнувших, рассеченных, вскрытых, перетертых, раздробленных, иногда ещё живых, в агонии, пикселей. И тогда это произошло снова.

Обезглавленное тело на песке, повалено на живот, на правой ноге нет ботинка. Левая нога оторвана по колено. Затем то же тело, насаженное на арматуру, она разорвала трахею, справа виднеется оружейное дуло. Это последнее, что он увидел, потом кадры замелькали быстрее, с такой скоростью, что он только выхватывал отдельные части, разнимая и без того разъятые тела. Он вскочил с кресла, запнулся и упал, но это ему только показалось. Наконец — ему послышался щелчок, стон, смех — поток фотографий замедлился, пересох, остановился.

Половина, нет, четверть мужской головы, не хватает нижней челюсти, верхняя сохранилась частично, голова лежит на асфальте, хорошее освещение, равновесие ей придают оставшиеся зубы. Ресницы и брови обожжены. Одна из ноздрей порвана. Голова, её остаток, коротко выбрита, над левым глазом виднеется неглубокий шрам. Рядом часть татуировки, чернильная вязь, она спускается по скуле и обрывается на щеке — должно быть, татуировка сбегала ещё ниже, до самой шеи, оплеталась вокруг горла. Слева от головы тянется след из крови, какие-то ошметки. Позади всё размыто, виднеются контуры тяжелых машин, кажется, дым, война. В зрачке слабо отражается объектив фотоаппарата, только угадывается, в кадр попала нога фотографа — носок ботинка, удобная обувь. Глаза не закрылись, только распахнулись шире, зеленого цвета, смотрят прямо в объектив.

Он заслонил ладонью рот, источник крика, другой рукой зажал глаза на фотографии. Она не пропадала, смотрела, смотрела, прожигала кожу, мясо, кости, рвала вены, артерии — он захлопнул крышку ноутбука. Он добрел до постели, его взгляд то лип к предметам, то отскакивал от них. Что со мной — что такое? Кто со мной? Мне что-то ввели или что-то в воздухе? Глаза стали чувствительными до боли, всё сразу в самый мозг, потом разливается по телу, дышать тяжело. Он выбрался из комнаты и кинулся в ванную. Его пыталось тошнить, но ничего не случалось. Он сидел на полу, боролся с отдышкой, слюна опрокидывалась на кафель, мысли были неловкими, сломанными. Он встал, но отвернулся от зеркала. Он вернулся к себе, отодвинул кровать на другой конец комнаты, упал в неё и был в потолок. С трудом поднялся, нашел градусник и вернулся в постель — так и заснул, не узнав.

Во сне он слышал движения комнаты, ловил их последние слова. К нему склонились и прошептали: я держусь за этот взгляд, как за путеводную нить — если бы он тогда мелькнул первым, мне было бы легче поверить, что во всём этом есть смысл. Тогда он очнулся, ему стало легче, но первые несколько секунд он не понимал, где он. В комнате была плотная темнота, лампа не горела, градусника не было. Он вышел на кухню выпить воды. Кажется, никого не было дома. На кухне горел свет, который он забыл выключить, на столе так и лежали деньги, оставленные Кирой, но не осталось выжженного пятна. «Так не может быть, — подумал он. — И сколько сейчас время?». 

Он долго шарил в темной комнате, пытаясь найти телефон, и вдруг тот мигнул, открылся экран. Часы показывали 03:41, четыре пропущенных вызова и два сообщения. Одно из них:

— Глеб, здравствуйте. Где перевод? Вы обещали выслать его до 19:00. Нам срочно нужно!

Он заблокировал телефон и дал глазам привыкнуть к темноте. Тогда он увидел маленький свет — горел индикатор батареи. Он не успел отправить готовый файл — всего-то надо открыть ноутбук. Но он вспомнил взгляд — он никогда его не забывал, он вел его из комнаты в ванную, оттуда обратно, на кухню и снова, почти незаметные передвижения, движения, и поведет его дальше — и если он еще там.

Он на это рассчитывал — Илья в сети:

— Можно тебе позвонить?

Он всё ему рассказал, попросил помочь, приехать прямо сейчас или хотя бы с утра — разобраться со всем и одолжить ноутбук.

— А ты ничего не гуглил такого, ни о чем таком не беседовал? Может, это контекстная реклама?

жестокие фотографии недорого расчленение купить кровавое месиво заказать медвежий фарш автокатастрофы фото вскрытие китайская казнь казнь купить замедленная съемка казни фото убийств сравнение военные преступления бытовое насилие вернуть деньги переломы осколочные ранения раздавленные черные лебеди полевая хирургия гайд останки высокое разрешение форумы хирургов травмы на производстве последствия суицида мвд сливы как умирают мужчины и женщины трансгендеры сравнение где хоронят трудовых иммигрантов переселенцев интернированных обезглавленный своими руками

— Ты что, объебанный?! — разозлился он.

— Ты знаешь, кем ты работаешь?  

— Не начинай снова.

— Ты знаешь больше, чем говоришь. Зря мы с тобой шесть лет учились? Ведь сам можешь все исправить. Заманиваешь? Это теперь твоя работа?

— Ты меня ни с кем не путаешь?

— Кажется, нет. А ты сам туда попал?

— Слушай, это ты мне говорил? — вдруг вспомнил он из ниоткуда. — У меня есть доказательство того, что мы живы: тела не пропадают, как в слабых играх, тела предъявляют себя. На больничных койках, уложенные в бассейны или около дороги — в мусорных мешках вместо гробов, черная полость, заевший графический сгусток.

— Точно не я.

Он не знал, что ещё сказать, но Илья ему помог:

— Ладно, я приеду, как только смогу.

С заказчиком он как-нибудь договорится. Куда же все пропали? «Я должен помнить о ком-то ещё». Он снова посмотрел на ноутбук, отвернулся и попробовал заснуть, но ему не дали. Через двадцать минут раздался ещё один звонок.

— Я хочу тебя видеть, пожалуйста!

В трубку плакала его мать.

— Что случилось?

— Папу увезли в больницу, ему плохо!

— Почему ты не поехала с ним?

— Мне не дали! — она заикалась от плача: — Я хочу тебя увидеть, пожалуйста, я с ума схожу, умоляю.

Он не хотел спорить, но не мог не думать: «Манит, затягивает, настаивает в ловушку, все не спроста». Он резко распахнул ноутбук, его встретил пейзаж — гора, солнечные лучи, за ними тоже ничего не было. Он вышел в скайп — у нее были заплаканные глаза, свет лампы лепил из нее что-то обрывочное, массивное.

— Не отворачивайся, пожалуйста.

Он не отворачивался.

— Не отводи взгляд. Тебе стыдно? Смотри в глаза.

Он смотрел в глаза и что-то отвечал, он видел, как из этого лица выпрыгивает развороченное, но оно выжидало. Он зафиксировал взгляд и отключил дисплей. Её речь превратилась в редкие слова, заикания, шумы, легкий треск и провалы без источника. Он отзывался почти автоматически, реагируя на то редкое, что получалось распознать.

— Он умрёт? — услышал он сквозь голос-помехи.

И тогда это произошло в последний раз.

Тело подвешено за разведенные ноги, распято звездой, руки отрублены по локоть, вместо головы и шеи какие-то лохмотья. Всю кровь уже слили. На груди надпись: «За ВДВ и разведку». Руки, подмышки и остаток шеи образуют что-то похожее на лицо. Рядом стоят люди, мы их знаем. «Сухие» фотографии, на которых не видно разлившихся жидкостей, влажных масс, пугают куда меньше, особенно если они сделаны в пустыне. Картинка иногда оживала, прокручиваясь назад, и он видел, как все произошло, но движение тонуло и на поверхность всплывали статуи. Он вглядывался в лицо со странным любопытством, отвращение едва теплилось, лицо оторвалось от своего носителя, он ушел на задний план. Тогда его окликнули:

— Куда ты смотришь?

Он как будто очнулся: фотографии уже не было, за окном светало, был темный экран, он тут же его разблокировал. Приложение все еще работало, но кресло, в котором сидела его мать, было пустым. Он подождал минуту, вторую, осторожно позвал её — никто не отозвался. Он испугался, что с ней что-то случилось, нервный срыв, она убежала, или приступ — сползла с кресла, скрылась там, где он её не заметит, притаилась. Он позвонил ей — она ответила почти сразу:

—

Он завершил вызов.

Он что-то ответил заказчику, случайно написал ему с настоящей почты, не знал, что с этим делать. Он описал ему проблему, сделал предположение — пусть защитят его. Думал попросить Илью не приезжать, но оставил всё как есть.

Он проснулся в 11 утра, бродил по квартире — в прихожей не осталось вещей Глеба, как будто он решил совсем съехать. У Киры сегодня выходной, обычно она сидит на кухне, но теперь её нет. Илья написал ещё в 8, что будет через полчаса — наверное, он и не ложился спать; звонков от него не было, ни сообщений — ничего. Снова курил, заглядывая в глаза своему отражению в стекле. Позвонили родители Тони:

— Она не у тебя? Она пропала из дома.

Раз так надо… — подумал он.

 — Я помогу вам её найти, сейчас приеду.

В 05:53 ему написал его знакомый. Они редко общались, познакомились на дне рождения у общего друга. Наверное, больше никого не было онлайн. Сообщения остались непрочитанными — я не знаю, почему.

«Пиздец. Извини, что пишу, но правда пиздец. Я сижу играю слышу какой-то шум снимаю наушники это соседи сверху, ссорятся прямо пиздятся орут. Потом тихо стало я снова играю и тут крик такой я через наушники услышал у нас двор колодец звуки громкие, он начал орать ещё когда не выпал я поворачиваюсь, а у меня прямо перед окном сосед пролетает. Я вскочил подбежал вижу лежит но не видно ничего у нас одиннадцатый этаж. У меня есть бинокль я попытался в него посмотреть но он слишком мощный, я не знаю можно его настроить или нет. Он так приближает что получается просто каша — что-то красное, серое. Я думал спуститься, но там уже собрались люди и как-то неловко. Извини если напряг, у меня в первый раз такое. Очень нервно. Его жена ещё кричит, ну или не жена не знаю».

Фотографии Азата Галиева.