Летом тепло

Я только вылез из душа, как зазвонил телефон.

— Да! — кричу, мокрый, не проснувшийся ещё до конца.

— Что дакаешь? — бодрый голос, — не узнал?

— Не совсем, честно говоря.

— Рома это, дурак ты, как живёшь?

Хорошо живу, что ж тут скрывать. Рома обещался быть в Москве в следующие выходные. И мы, конечно, должны были увидеться. И он даже надеялся у меня переночевать, а я что — я не против.

Мы с Ромой были знакомы лет двадцать — с самого первого класса, а после девятого разбежались в разные стороны. Я даже не знал, куда он поступил, что делал, где работал. Так — что-то сумбурное говорили немногочисленные одноклассники, с которыми я иногда поддерживал связь. Мол, пошёл в шарагу, учился на кого-то там, устроился на завод. Всё это было так дико и странно — из нашей английской школы почти никто не уходил до 11 класса, все хотели получить высшее, стать экономистами, адвокатами, журналистами, физиками. Я и то на общем фоне со своим пединститутом выглядел аутсайдером, а что уж говорить про Ромкино ПТУ, или как это сейчас называется? Техникум?

А в детстве-то мы дружили: детям какая разница, кто кем будет. Бегали после школы играть в футбол — воротами служили две молодые осинки на пустыре. Теперь там торговый центр, брусчатка, парковка, девушки на высоких каблуках. Что-то бродили дворами, обсуждали, какие машины у нас будут, когда вырастем, как быстро будем ездить… Потом уже — какие у нас будут женщины. Нам нравилась тогда одна и та же девочка — младше на год — красивая, длинноногая, почти модель. На самом деле оторва, попавшая ещё в юности не в тот круг и потом, как я узнал недавно, выпавшая из окна. А я её провожал до дома, целовались даже. И Ромка тоже провожал, и тоже, наверное, целовались.

Встречаться с ним было страшновато, неуютно. Я один раз после школы был на пьянке одноклассников, случайно оказался в Питере и пошёл посмотреть. Собрались, правда, далеко не все, а преимущественно те, с кем и в школе-то я особо не общался. И вот они уже завели детей, устроились на путёвые работы, разговаривали неинтересные для меня разговоры — хотелось поскорее исчезнуть и больше не видеться. Но я в итоге напился и проводил даже девочку, вернее, женщину Вику до самого её дома, в котором ещё со школьных времен была детская библиотека. Проводил, чтобы выяснить, что она тоже замужем и ей пора кормить детей.

Ромки на том вечере не было — не знаю почему, — а тут он выскочил из автобуса на остановке, где я его ждал, и пошёл прямо на меня — большой, широкоплечий, пахнущий слегка пивом и улыбчивый. Обнялись, двинулись к магазину неспешно, закурили.

 

— Какой ты очкарик, — улыбнулся Ромка, — но я очень рад тебя видеть, — и он потрепал меня по плечу.

— Ты надолго в Москву?

— До вечера воскресенья. Что будем делать? — и не нуждаясь в ответе сразу предложил — А давай выпьем! Хорошо так, подружек каких-нибудь позови, отдохнём, а то устаю я что-то.

— Да я женился недавно, — говорю, — а выпить всегда можно.

Оказалось, что Ромка тоже женат, но его это в смысле развлечений никак не останавливает. Сам я расписался с Ларой всего месяц назад и ни о каких походах налево думать не мог — еле успевал поспать несколько часов перед тем, как пойти в гимназию в достаточно прибранном виде — чтобы ученики мои ничего не заметили.

Мы купили в магазине бутылку водки, селёдки, солёных огурцов и пельменей, пришли домой и сели беседовать. В основном, правда, говорил Ромка — и чем больше мы пили, тем меньше его интересовала моя реакция — он сам рассказывал, сам хохотал, сам хлопал себя по ляжкам, останавливая, и сам продолжал.

— Нет, ты представляешь, — раскрасневшись и разливая, рассказывал он, — работаем мы как-то с Михалычем, такой заказ, что перекурить даже некогда, и тут приходит начальник производства с какими-то чистенькими пацанами двумя и говорит: «пойдём поглядите, что нам тут немцы привезли». Давай выпьем! Ну, селедочка хороша! Ох! Так вот, а они привезли ленты шлифовальные, ну шкурки такие, знаешь?

— Ага, — соврал я.

— Так  вот, привезли, ставят на станки, говорят на смешном таком русском, но понятно, хотя и каркают. Это, мол, новейший совершенно продукт, так будет шлифовать, что мы и не видели никогда, зер гут типа. Один даже порассуждал что-то про то, как у нас на заводах никаких технологий не внедряют. А у меня, знаешь, между прочим, я хорошо работаю, у меня болгарка Бош, а не какая-то там херня, я её берегу, работает — на мировом уровне. Ещё выпьем? Давай стопку.

Мы выпили.

— Так вот достают они эти свои ленты, показывают, а сами нарядные такие, в халатах, очки напяливают, собираются, значит, ленту на станок ставить. И тут мой Михалыч говорит: «Сынки, — это он немцам этим, — сынки, дайте-ка посмотреть шкурку». Ну они удивились, но дали, он в руках повертел: «Да, — говорит, — эта хорошая, у меня такая трофейная есть». Ну они посмеялись, стали ленту на станок ставить, а Михалыч пошёл, порылся в шкафчике своем, притаскивает шкурки кусок — ну точно, такая же — тоже красная, немцы заинтересовались, взяли посмотреть, переворачивают, а там на другой стороне их логотип и свастика нарисована — ты прикинь! Это Михалыч ещё в 60-е где-то на складе нашел целую палету такой шкурки, сберег. Застыдили, короче, немцев, — засмеялся Ромка, — ну, за победу!..

Я проснулся от того, что Ромка тряс меня за плечо.

— У тебя кофе есть? — спрашивает, а я с похмелья вообще не соображаю.

Выполз потом на кухню, сел на стул, глазами моргаю. Ромка нашёл растворимый кофе, поставил передо мной, чашка дымится. А он улыбается, смотрит на меня.

— Так приятно было вчера, что ты мне кровать разобрал. А то, знаешь, я выработал один закон жизни, работает стопроцентно. Я вообще много где сплю. Бывает, наработаюсь, где упаду, там и сплю. Бывает, потрахаюсь перед этим с нашей снабженочкой, а потом всё равно сплю. Так вот, главное перед сном успеть снять носки, потому что в носках сколько ни спи, все равно не выспишься, а без носков даже пять часов поспал — и уже хорошо, а тут я вообще весь разделся — красота! — он шумно отхлебнул кофе, а потом продолжил что-то говорить. Я отключил слух. Хотелось спать, а на крайний случай выпить пива. В окно со страшной утренней силой светило солнце. Как написала одна моя ученица в сочинении на свободную тему, «окна их парижской квартиры выходили на северо-запад, поэтому по утрам их будили тёплые солнечные лучи, бегущие по самым векам глаз».

— А поехали в деревню? — сказал я, когда Рома на несколько секунд прекратил болтать, — чего ты в этой Москве не видел? Не в Третьяковку же нам идти.

— Идти нам надо в магазин, — улыбнулся Ромка, — кофе я уже попил, можно приступать к пиву.

 

Ключи от дачи мне оставил один московский дружок, когда узнал, что всё лето я буду сидеть в городе. Сам он уехал то ли в Турцию, то ли в Таиланд кататься на досках, что ли, я не вдавался в подробности, меня больше интересовала подмосковная дача, на которой можно было проводить выходные с Ларой. Правда, с ней мы до дачи на тот момент так и не добрались, нам и в квартире, в смысле, в кровати, было неплохо, а с Ромкой в квартире становилось тесновато, хотелось в лес, на озеро.

В электричке мы выпили пива, и Ромка стремительно заснул. Я даже не заметил, как это случилось. Вот он что-то говорил-говорил про завод, а потом раз — и спит. Осоловевший от утреннего пива и солнца, которое вовсю било в стекла пустоватой воскресной электрички, я смотрел на моего одноклассника и улыбался. Так это странно — я думал — мы знакомы ужасно много лет, да, давно не виделись, да, совершенно разные люди, но вот я смотрю на него, и как-то хорошо, как будто на брата смотришь. Может быть, родственные связи — это не общая кровь, а длительность знакомства? Может, мы так привязываемся к родителям и братьям с сёстрами только потому, что знаем их очень давно, что они видели нас совсем маленькими, писающими в кровать, а значит, нет стеснения, нечего, по большому счету, скрывать?.. Я вот помню, как классе в шестом или около того мы с Ромкой — подростки уже — ходили вместе из школы — и он всегда при переходе через дорогу делал такое неуловимое движение, как будто хочет схватить меня за руку, он стеснялся, а я всегда замечал. А он помнит что-то про меня, что-то, что не будешь рассказывать при чужих, не стыдное, а просто личное и родное. А может, так пробило на лирику потому, что я выпил с утра — редко это делаю — и потому, что Ларка где-то далеко-далеко со своим отцом? Уехала на неделю, а кажется — на год. Хорошо хоть этот дуралей приехал, всё веселее, всё человек. Даже когда спит.

— А у тебя удочек нет? — первое, что спросил Ромка, когда мы вышли из электрички и, щурясь, закурили.

— Я не рыбак.

— Как же так! Тут же есть озеро рядом, я чувствую, пахнет.

— Точно есть, сходим туда, только давай сначала до дачи дойдем и сожрём чего-нибудь.

 Дача была очень маленькой и тесной. И пока я искал всякие нужные вещи, открывал окна и бродил по участку, Ромка соорудил нам по мощнейшей яичнице с луком, открыл ещё по банке пива. Он вообще был очень способный к выживанию, кажется, в любых условиях — сразу осваивал местность, и это было комфортно и приятно — позволяло ни о чём не думать.

Я почти и не думал — только о том, как хорошо, что мы встретились и совершенно не разговариваем о происходившем в наших жизнях всё то время, что не виделись, как будто расстались на прошлой неделе — и вот совершенно естественно поехали на дачу и сидим на берегу озера и пьём пиво. Но тут Ромка достал откуда-то плоскую бутылку коньяка, хлебнул и спросил:

— Когда ты успел жениться? Мне рассказывали, что ты вообще живёшь как монах, со школьничками своими возишься. И школьницами.

— Ну что за сальности? — поморщился, — женился как обычно. Ну то есть влюбился, пожили немножко, поехали в Питер и расписались.

— А чего не позвал?

— Так я даже номера твоего не знал, а то бы позвал, конечно, — я помолчал немного и понял, что покривил душой, поправился, — а вообще у нас маленькая совсем была свадьба, несколько друзей, родители в ЗАГСе, и всё.

— А ресторан?

— Да никакого ресторана, посидели в баре потом с друзьями опять же, хорошо было, — я улыбнулся, вспоминая, а Ромка нахмурил брови, выпил ещё, даже мне не предложил.

— Как так? Событие же всё-таки. Надо по-человечески отметить. Ресторан, все дела. Мы вот, когда женились, всё красиво было, в «Англетере» отмечали, пятьдесят гостей, красота! А у тебя фотки есть? Покажи хоть невесту.

Я достал телефон и нашёл фотографии со свадьбы. Ромка нахмурился ещё больше.

— Это что, платье такое было?

Надо сказать, что мы сделали, как заметил один из друзей, целенаправленно нищебродскую свадьбу: платье Ларке купили в простом магазине — белое, но короткое, ноги у неё — красота, туфли тоже не то чтобы очень свадебные, она и сейчас в них с удовольствием ходит.

— А это где вы? — опять оторвал меня от воспоминаний Ромка.

— В трамвае! — засмеялся я, — мы приехали в ЗАГС на трамвае, представляешь?

Ромка, судя по всему, не поддерживал моих восторгов. Он посмотрел ещё фотографии, поднимая брови и качая головой — такое выражение лица было у моего отца на нашей свадьбе, да и в другие моменты, когда я делал что-то, не укладывающееся в его голове. Он ничего не говорил, просто вот так качал головой, а я в эти моменты хотел кричать о том, что я тоже взрослый, я тоже человек, и значит, могу делать всё так, как считаю нужным. Но никогда не кричал, а чаще заискивал. В этот раз я просто выдернул у Ромки из рук телефон и улегся на траву, закрыв глаза. А он встал, отряхнулся и пошёл куда-то в лес.

 

— Ну и чёрт с ним, — подумал я, чувствуя, что пьянею.

Солнце уже висело над самыми верхушками деревьев, но все равно было жарко. Я лежал и вспоминал ларкино сосредоточенное личико, когда она надевала мне на палец кольцо, нашу поездку в солнечном весеннем трамвае, наших пьяных друзей, всё это. И я представлял тяжёлую и мощную свадьбу Ромки, его жена казалась мне похожей на кремовый тортик, хотя я никогда её не видел, а он казался мне насупленным придурком. Ну конечно, он придурок! Зачем звать на свадьбу пятьдесят человек, устраивать её — не её, а его — торжество — в гостинице, где повесился Есенин (если Ромка, конечно, знает, кто это такой), а потом приезжать в Москву и предлагать мне позвать каких-то девочек, зачем весь этот цирк и глупость? Я понял тогда, что мы живём в очень разных мирах, и ничего у нас нет, кроме туманного общего прошлого. И вся эта идея — поехать с ним на дачу — показалась мне бессмысленной, мы даже не поговорили толком ни разу. Захотелось нормального разговора с нормальными людьми, возвращения в свой мир, своих шуточек, своей жизни.

Я достал телефон и набрал Ларе. Она не отвечала. Ну что же ты, мне так хочется с тобой поговорить именно сейчас, так хочется услышать, как ты улыбаешься! Пиво кончилось, я пошёл домой.

Ромка сидел на кухне и смотрел «Убойную силу». В сковородке что-то шипело и лопалось.

— Картофан будешь? — спросил он. И я понял, что ужасно проголодался.

Картошка оказалась очень вкусной, а сериал — интересным. Из-под стола Ромка достал мутную литровую банку самогонки.

— Она здесь, что ли, стояла? — поинтересовался я, когда мы выпили.

— Не, соседка подарила.

— С чего это?

— Я ей забор починил, пока ты на берегу спал. Рассказал про тебя. Она попросила научить внучку читать, а то ей в первый класс скоро. Они так обрадовались, что ты учитель.

— Но я же не первоклассников учу.

— Да какая разница, читать же умеешь, — засмеялся Ромка.

И мы пошли к соседям. Самогонка колыхалась под самым сердцем, солнце садилось, и тени были большими, особенно Ромкина. Калитка скрипнула и поддалась. На дворе мелькнуло что-то яркое. Это маленькая девочка выбежала из дома, девочка в оранжевом платьице. Остановилась, с опаской глянула на нас. Мы замерли, опрокинулись, остановились, разулыбались, почувствовали что-то одно на двоих, одно на двоих счастье. Такое у неё было лицо, лицо в кавычках бровей, черные волосы торчком, ладони испачканы.

Я нашёл в траве под яблоней большую палку и написал на земле букву «А».

— Это первая буква, — сказал, боясь дохнуть на неё всем, что вдохнул за 25 лет.

— Я знаю, — сказала она.

И рассыпалась смехом.

---

Фотографии Азата Галиева.