СОН (3)

Первая часть.

Вторая часть. 

55 x/y

Я лежу в ванной, полной яблок, и разговариваю по телефону. На мне чужое и слишком короткое розовое платье в горошек. В наушниках — ведущий лаборатории снов, в соседней комнате — конференция идиотов. Кто-то открывает дверь, но я кидаю в него яблоко, и дверь снова закрывается. В ванной хорошо — она полностью белая, кроме розового коврика для ног с единорогом. У хозяйки квартиры маленькая дочь, на ее присутствие, кроме коврика, намекает коллекция разноцветных утят на стиральной машине и белые колготки на полотенцесушителе.

Конференцию идиотов модерирует Дима. Искусство быть идиотом, считает он, заключается в том, чтобы включить режим незнания, новизны, и, если нужно, следовать импульсам и паттернам, которые обычно тормозишь. Каждый сеанс идиотничества — мистерия, — гласил анонс сегодняшней конференции, — валяйте дурака честно, своего дурака, не чужого.

Я выключаю микрофон и повторяю все, что слышу от руководителя лаборатории снов. «Нам предстоит», — говорит он. «Нам предстоит», — говорю я. В этот момент снова открывается дверь, и я снова бросаю яблоко. Телефон садится, и я осторожно выбираюсь из ванной. Живот уже довольно большой, и я держусь за стену, чтобы не упасть.

Когда я возвращаюсь в комнату, разрозненная группа идиотов приходит к соглашению и постановляет хоронить тыкву. Где-то в углу раздается жужжание телефона, и идиоты воспринимают это как сигнал к похоронной процессии. Выключается свет, люди поют заунывные песни. Тыква, подготовленная к похоронам, выглядит усталой и круглой.

56 x/y

Мы находим квартиру. Она большая, светлая и обветшалая. Мебели нет, кроме кухни и одного стула. Высокие окна в гостиной смотрят на горы. От стен отошла краска, паркет расклеился, и на полу зияют дыры. Даже в вечерних сумерках (лампочки перегорели) видно пятна на потолке.

— Здесь жила семья с четырьмя детьми. Сами видите.

Говорит риелтор, мужчина лет тридцати в дорогой кожаной куртке. В лифте мы обменялись смолл-толком. Он тоже из России.

— Хозяйка хочет сдать на полгода, а потом продать. Ждет подъема цен. Можно делать тут что угодно.

Из дверей вырезаны ручки, а на туалете нет сидушки. Последняя фраза риелтора звучит многозначительно и явно произнесена не первый раз. Пока мы обходим квартиру, — притон, хостел, частный садик — варианты проносятся в моей голове помимо воли.

— Слишком много мороки.

Говорит муж, и я соглашаюсь.

Мы отказываемся, но через два дня снова заводим разговор о квартире.

— Много мороки, но не выходит из головы.

В четверг мы подписываем договор, а в пятницу переезжаем. Новое пространство требует вещей. Или вещи, еще не знакомые мне, начинают стремиться к открытой нами точке притяжения.

На блошином рынке муж покупает бюст Толстого. Бюст покрыт золотой краской, продавец уверяет, что под ней — стекло. Из магазина бывших в употреблении японских товаров я забираю красивую чашку, красивую вилку. Так вещи с неизвестным прошлым получают приглашение в мое будущее.

Хозяева разрешили нам не платить за первый месяц с условием, что мы покрасим стены и придадим квартире жилой вид. Среди многочисленных объявлений на сайте OLX — протертые диваны, убитые кресла, офисные столы — я отлавливаю непрактичные жемчужины: кресло из ротанга, абажур, собранный из маленьких янтарных бусин, розовый ковер с восточным орнаментом. Мы забираем холодильник из закрывающегося ресторана и получаем в подарок большие черные тарелки и золотую вилку. С каждой новой удачей моя уверенность растет. Вещи проводят нас за высокие заборы (леопардовая кушетка), в люксовые новостройки с окнами в пол (из глубины квартиры подозрительно смотрит пожилой мужчина в спортивном костюме, пока блондинка неопределенного возраста раскладывает для нас кресло-кровать), застают нас на улице (встреча на углу Сейфуллина и Шевченко — женщина с синими волосами и в длинной юбке раскладывает большое покрывало прямо на снегу). Грузчики спускают по лестнице частного дома круглый стол с пухлыми ножками, и женщина рассказывает, как муж украл ее, когда ей было семнадцать, вот уже сорок лет живут, а кресло покупали, когда еще сын не уехал. В ее большом трехэтажном доме блестят начищенные лестницы, и из разговора я узнаю, что она подрабатывает продавщицей в магазине.

Стол покрыт двумя слоями защиты — прозрачная клеенка и белая скатерть под ней. «Строили дом, думали, дети с нами жить будут, а теперь все уехали, а мне убирать», — жалуется она. Ее муж немногословен, я замечаю, что у него нет одного пальца на руке. Жена соглашается сбавить цену, и он кивает.

На рынке, куда мы приезжаем за карнизами для занавесок, мужчина в шапке-ушанке громко развивает идею масонского заговора. Я тороплюсь пройти мимо, но слышу, как муж перебивает оратора: «Миром правит не тайная ложа, а явная лажа», — говорит он.

57 x/y

Я спрашиваю мужа, замечает ли и он, что Круг проявляет к нам романтический интерес? Мы с мужем сидим на нашей новой кухне, пьем чай и смотрим мемы. Помнишь, спрашиваю я, как он сказал, что мы ему очень ценны? «Это было странно», — кивает муж. «И что ты думаешь?» Очередное видео не загружается, и он откладывает телефон в сторону. «Я не очень ему доверяю», — говорит муж. — «Эта история с женой, что нужно такого сделать, чтобы тебе не дали видеться с детьми?» Я киваю, это подозрительно. «Но ты тоже это замечаешь?» — не унимаюсь я. «Да, я тоже это замечаю», — подтверждает муж. Застывшее видео отвисает: собака выразительно смотрит на поводок. Мы хихикаем, как маленькие, и я утыкаюсь мужу в шею. «Ты никогда не думал...» — «Нет, нет», — смеется муж. «Хорошо, но если подумать...» — «Если подумать...» Я целую его, он целует меня.

58 x/y

В конце января приезжает мастер падений. Новость о его приезде быстро распространяется по чатам. Он проводит два или три класса на зимней школе контактной импровизации. Почти все мои знакомые танцуют контактную импровизацию, поэтому я слушаю подробные рассказы о классе падений и мастере.

Мастер требует точности и дисциплины. Не пускает в класс с опозданием, даже если опоздание составляет минуту. Тех, кто не следует его инструкциям или делает это недостаточно решительно, он просит покинуть зал.

Мастерство падения, пересказывает его слова Дима, заключается в том, чтобы не падать специально. Его инструкции, говорит Никола, очень резонируют с тем, что сейчас происходит.

— С чем? — переспрашиваю я.

— С иммиграцией, с войной.

И я удивляюсь, что не подумала об этом сразу.

59 x/y

Мы неожиданно наталкиваемся на Круг в «Леруа Мерлен». Мы проходим мимо отдела осветительных приборов, и я совпадаю с собой двухлетней давности: жду, пока муж выберет лампочку правильной теплоты, а сама прикидываю, как бы смотрелся кованый уличный светильник на кухне. «Наверное, — говорит муж, — американцы чувствуют себя так в «Макдональдсе». Все эти ряды дверей со скидками, кондиционеры, половые покрытия, гайки и винтики, уже знаешь, что растения расположены ближе к кассам». Круг стоит у отдела декора и приглядывается к большой вазе для цветов. Увидев меня, он кивает.

«Настоящий ли это Круг или призрак капитализма», — шучу я, приобнимая его за плечи. Я ему рада, мы давно не виделись. «Иногда мне кажется, — говорит Круг, ставя вазу на полку, — что я призрак, призрак кого-то живого».

60 x/y

Старая краска на стенах облупилась, и прежде чем наносить новый слой, нужно устранить дефекты. Я открываю маленькую баночку с густой кашицей и прохожусь по проплешинам. Мы забыли купить маленький шпатель, так что излишки раствора я убираю просроченной банковской картой. Я ровняю посыпавшиеся углы и следы столкновения стены с хозяйским велосипедом. Мне нравится это занятие — своей незатейливостью и тем, что каждый раз я наблюдаю восстановление урона. Вскоре вся квартира покрывается, словно пластырями, белыми пятнами.

61 x/y

— Гениально, — говорит муж, — ремонтотерапия для пар. Мы стоим голые перед стеной с идеальной декоративной штукатуркой, которую только что нанесли своими руками. Наносить рисунок гораздо удобнее, перемазавшись в штукатурке по локоть. К тому же это массаж стены, — говорю я. — Польза в обе стороны, — продолжает муж, — человек лечит стену, а стена лечит человека. Главное, не забыть раздеться.

62 x/y

В субботу мы впервые зовем гостей на обед. С утра пытаемся повесить люстру, но она слишком тяжелая, чтобы я могла удерживать ее, пока муж устанавливает крепления. Гости приходят по одному, с опозданием. Мы снова пробуем установить люстру, но оказывается, что не хватает нескольких гаек, так что люстра остается лежать в углу комнаты. Мы пьем и едим, а наш кот играет — псевдохрустальные подвески позвякивают от прикосновения его хвоста.

— А говорят, хомячки учат детей смерти. Тебя, получается, бессмертию?

63 x/y

Философ отправляет нам две открытки: сюрреалистическую из Аргентины и наивную из Бразилии. Аргентинскую — черно-белое фото человека в деловом костюме, рука которого раздваивается от предплечья на множество лепестков — мы вешаем рядом с распечаткой «Riding on Death» Баскии. Бразильскую — оранжевый картон с крупными мазками акрила, в которых угадывается пара с ребенком, ребенок завернут в красную ткань — над пока пустой детской кроваткой.

64 x/y

На общий танцевальный джем — сборище, где контактные импровизаторы танцуют, словно на дискотеке, свои танцы — мастер падений приходит в костюме единорога. Он медленно проходит от начала к концу зала, а затем ложится прямо на входе. Все, кто заходят в зал, переступают его, чтобы не споткнуться.

65 x/y

Я совсем забросила сны. Не пишу о них, не вижу. Записываюсь на лабораторию снов, прошу мастера сновидений дать мне интервью, иду на буто.

В лаборатории снов собираются мастера визуального сторителлинга. Они снимают на телефоны кусочки реальности, а потом компилируют и обрабатывают их так, что получается оживший сон: бабочки, летящие в космосе, песочные люди, говорящие деревья.

Мастер сновидений, узнав, что я пошла в лабораторию, огорчается. Он предполагает, что я увлечена содержанием снов, но не их природой. Вместо интервью он рассказывает мне притчу про индийское божество, которое, разочаровавшись в земной жизни, попробовало жизнь в сновидениях. И, хотя сонная жизнь была лишена рождения и смерти, она также не удовлетворила божество. Во сне были те же страдания, что и в «реальности». Он говорит, я засыпаю и продолжаю разговаривать с ним во сне. Он превращается в плоскую фотографию, которую подхватывает и уносит порыв ветра.

Преподавательница буто показывает упражнение: телесное движение по четырехчастному циклу — собирание, рост, распространение, увядание.

— Буто, — говорит она, — танец отелесненного ума.

— Буто, — говорит она, — танец тела, отказавшегося от ума для того, чтобы стать ближе к тому, что слишком сложно, некрасиво, вечно, мимолетно, для того, что ум не может раздробить или что слишком ценно, чтобы дать это на усечение уму.

— В буто, — настаивает она, — нет времени так, как оно есть в реальности. Время буто ближе к времени сна. Время слоится, выходит из берегов, кипит.

Она говорит это молча, пока я смотрю, как она демонстрирует движение — собирание, рост, распространение, увядание.

66 x/y

Мама присылает фотографии бабушки с крестного хода. Кажется, что священники и кресты выходят прямо из бабушкиного лба. На следующий день новая фотография — бабушка на фоне песчаной горы, «ХВ» начертано на горе, видимо, палкой. Гора похожа на самодельный куличик в песочнице, только размер ее непропорционально большой.

67 x/y

Круг говорит, что ему нужно вернуться. Мы сидим в недавно открывшемся кафе рядом с нашим домом. Мне нравится, как Круг выбирает и ест еду. «Мне пора возвращаться, дела». В уме я представляю, куда и зачем ему нужно вернуться, и у меня сжимается сердце. Я представляю его одного — там, где-то очень близко к Квадрату, где-то, где проходит их линия соприкосновения.

«Мне надо возвращаться, — говорит он, макая хлеб в сливочный соус для салата, — я и так довольно долго провел времени не там». — «Тебе не обязательно», — говорит муж, и я внимательно вглядываюсь в его лицо. С тех пор как мы поговорили про Круг на кухне, муж подарил Кругу чайник и несколько упаковок чая, а еще маленький ножичек, который давно хотел сам, и книгу — «Тысячу и одну ночь». — «Нет, нет, — говорит Круг, — мне надо». И видно, тут не поспоришь. Нам приносят десерт — два моти, и мы делим их на троих.

68 x

— Больше всего мне нравились такие, которые спали, как убитые. Лежали тряпочкой, а я их крутила так и сяк, на голову положу, подброшу, как блинчик, а они спят. Редкие экземпляры. Один или два из всех, берегла их.

— А сколько у тебя всего их было?

— Штук четырнадцать...

Ирина заливается смехом.

— Сначала было два, потом я долго соображала, как у них мальчики и девочки отличаются, а когда сообразила, уже было четырнадцать.

— Мне, кстати, часто снятся кошмары с хомяками. То я их не покормила, то забыла убрать со сквозняка...

Поздний вечер, на улице давно стемнело. Мы впятером сидим за столом у окна в квартире Николы. Гирлянды освещают лица нерезко, придавая всему, что говорится и делается, оттенок новогодней паузы, хотя на дворе конец февраля.

— И вообще они были живучие, — продолжает Ирина. У нее красивое лицо с высокими скулами, темные прямые волосы. — Иногда кто-то из них падал с балок второго этажа, терял сознание. Я пальчиком делала массаж сердца.

Она рисует на ладони кружок указательным пальцем.

— И они оживали.

— А говорят, хомячки учат детей смерти. Тебя, получается, бессмертию?

— Смерти тоже. Я своего любимого, первого хомячка, самого смышленого... Он умел, например, вылезать из клетки и гулять по квартире. Можно было подергать ручкой двери, и он выбегал. Так вот, я его дверью балкона прихлопнула. Очень переживала, раскапывала его потом раз десять, пока на нем личинки не появились.

— Выкапывала? Ты его похоронила, а потом откапывала? Зачем?

— Не знаю, скучала по нему. Тянуло меня посмотреть.

Я представляю маленькую могилку, игрушечную лопатку, полуразложившийся труп хомяка.

Лена рассказывает, что у нее была гусеница, которая умерла от голода. Она давала ей не те листья. И были еще крапивницы, которых она посадила в банку с крапивой, и те, действительно, превратились в бабочек. Очень красиво.

69 x/y

В детстве бабушка очищала мне гранат, вязала мне шарфы и шапки, грела руки. Потом я ездила к ней в гости, не часто, раз или два в месяц. Бабушка накрывала на стол, показывала фотографии, выращивала цветы.

Когда она заболела и стала забывать купить продукты, выбросить мусор, забывать, как ее зовут, сколько ей лет и кто эти люди, мама перевезла бабушку к себе.

— Большая квартира, — говорит бабушка по телефону. — Все тут не мое.

Этим летом мои родители на две недели уехали в Переславль, и мы с бабушкой побыли вместе в большой квартире. Утром играли в дурака, днем гуляли по короткой аллее рядом с домом и ели мороженое. Бабушка радовалась, иногда принимая меня за ребенка, иногда за подругу по работе, иногда, мне кажется, за меня саму. Каждый раз, когда мы выходили на прогулку, она обращала внимание на березы.

— Высокие, ишь какие вымахали, в самое небо тыкают, аж страшно, — говорила она, — трухлявые. А вот эти вообще расколотые.

Она указывала на раздваивающийся ствол у оврага.

— Есть и хорошие деревья, — отвечала я. — Да и вообще очень чистое место.

— Убирают, да. Но больше больных деревьев, больше.

В сентябре, когда я приехала в гости к родителям и мы вышли, как летом, пройтись по аллее, я сказала, что уезжаю в Казахстан. Было уже прохладно, но пока что хватало легкой куртки, чтобы уберечься от холода.

— Зачем? Надолго?

— На пару месяцев точно. Сейчас такое время, когда мужчин могут призвать в армию. Мы решили пока уехать.

— Правильно, — легко отозвалась бабушка. — А что твои?

— Мои нормально, Леша, муж, поедет со мной. Я беременна.

— Зачем?

Я не смогла ответить, хотя знала, что бабушке важно услышать ответ. Она была первым человеком, который спросил меня, зачем я беременна.

Этот разговор повторился в тот день и еще через пару дней, повторился пять или шесть раз, продолжает повторяться сейчас, когда я звоню ей. Уехала. Беременна. Надолго.

После переезда она стала сниться мне чаще. Чаще всего — на этаже псевдояви, среди узнаваемых вещей и предметов. Ее присутствие во сне несет след встречи, будто мы действительно видимся, два человека из плоти и крови.

В моем детстве мы спали в одной комнате. Это была эпоха манной каши, обоев в цветочек, еще до того, как нас залили соседи и стены в моей комнате стали рыжими. Мама заплетала мне в полутемной комнате колосок, на завтрак я ела шоколадные шарики «Несквик», их привкус оставался со мной до школьного перекуса.

Пару раз ночью бабушка будила меня, и я находила себя в неожиданном месте: у стола, будто собиралась делать уроки, или у книжного шкафа, вроде как намереваясь достать с полки книгу.

За секунду до пробуждения сознание подсказывало отговорку — встала, чтобы открыть окно, проверить портфель, выйти в туалет.

Алиби были зыбкими. Вырастали за несколько секунд и столько же мгновений стояли плотным сюжетом, ожидая от меня чего-то: одобрения или веры, и, не находя ее, опадали.

Иногда мы менялись с бабушкой ролями, и свидетелем беспокойного сна становилась я. Она бормотала и кричала, я не будила ее.

Уязвимо спать рядом, вот что я поняла в детстве. И пусть никто не может залезть в мою голову, колыхания поверхности достаточно. И они, эти приветы из колодца, могут прорваться в любой момент, хочу я этого или нет.

Долго мне снился кошмар, что кто-то заходит в комнату и убивает меня ножом. Я пряталась под одеяло. Бабушка заметила это, сказала маме, и та отвела меня к психологу. Помню, как мне было неловко перед молодой женщиной с акварельным лицом за свои страхи. Она попросила меня нарисовать то, чего я боюсь, и я тут же поняла, что должна нарисовать что-то нормально страшное, а не то, что действительно пугает меня. Когда рисунок был готов, психолог предложила мне сжечь картину, и мне было немного жаль, что такой подробный рисунок (я старательно вывела ожерелье из черепов и острый блестящий нож) исчезнет. Упражнение не помогло, я продолжала бояться, но как-то иначе, теперь оберегая свой страх от всех, даже от бабушки.

На даче мы с бабушкой спали в разных комнатах. Я ложилась поперек большой кровати, долго не выключала свет, перелистывая книги, и, когда свет все-таки тушила, снова боялась: темноты, шорохов, пойти в туалет, человека с ножом.

На даче мне иногда снились яркие, осязаемые сны, шлейф которых тянулся в день. Однажды мне приснилось, что я стою посреди облаков по дороге к китайской пагоде, и мальчик, похожий на моего брата, убивает меня кинжалом в спину. Я проснулась, лопатка болела.

Бабушка боялась грозы. Когда на улице начинали слышаться раскаты грома, она выключала во всем доме свет и садилась на лестницу. Однажды в юности к ней в комнату влетела шаровая молния. Повисела над ее головой и улетела обратно в форточку.

Бабушка помнила, что когда началась война, она мыла окна.

Когда я спрашиваю, какие сны ей снятся, она отвечает, что не помнит. Мне жаль, что я мало разговаривала с ней про сны.

70 x/y

До сих пор науке мало известно про природу шаровых молний. Есть несколько гипотез, но единой теории, подобной той, которая есть для молний обычных, не шаровых, нет. Шаровые молнии отличаются от обычных не только формой, но и резким серным запахом. Иногда она оставляет на месте россыпь металлических шариков. Эта особенность давала повод людям древности называть шаровые молнии церберами ада, спускающимися на землю, чтобы покарать людей за их грехи. Шаровая молния пугает не только своим видом и смертоносностью, но и чем-то вроде проблесков сознания, которые можно увидеть в ее действиях.

Например, в 1753 году изобретатель атмосферного электричества Георг Рихман погиб, проводя измерения во время грозы: из прибора вылетел шар и ударил его в лоб. «На лбу учёного осталось маленькое темно-малиновое пятнышко, дверные косяки разлетелись в щепки, а саму дверь снесло с петель», — Википедия.

71 p

Падать как убитый, падать, как пораженный, падать, как убивший, падать, как пропавший, падать — зачеркнуть, падать — чирк, падать — черт

Мастер падений берет у мужа взаймы — он хочет сделать для капустного сына люльку из дуба. Он прочитал, что капустные дети любят спать именно в дубовых люльках.

72 x/y

Всю следующую неделю я тщетно пытаюсь снять материал для лаборатории снов.

Я вижу, но не снимаю, как на перекрестке сталкиваются две одинаковые машины.

Я вижу, но не снимаю, как дерево вдруг опадает снегом.

Я вижу, но не снимаю, полупустой магазин одежды с голыми манекенами.

Я вижу, но не снимаю, как на запястье выступает синяк от укола (как вы? не кружится голова? еще одна колба).

Фотографирование напоминает мне охоту, но я — не охотник.

Попадая в предместье бодрствования, сны интерпретируются и искажаются. Они становятся историей, утрачивая бытие. Сны не могут оставаться дикими здесь, им выдают не дикие лица.

Не пытаюсь ли и я приручить, присвоить, уменьшить то, что принадлежит всем? Что делает мое внимание, что делает моя власть по отношению к живому сну — самоутверждается, потакает, служит?

На следующее занятие лаборатории я прихожу без материала. Еще через неделю пропускаю урок. В конце месяца бросаю.

73 x/y

Когда Круг покидает ареал нашего обитания, дом немного потряхивает. «Наше первое землетрясение», — комментирует муж. Мы живем на двенадцатом этаже, и, когда мы спрашиваем у консьержки, какой степени сейсмоустойчивости наш дом, она не понимает вопроса. Я отгоняю навязчивую мысль о тяжелых бетонных блоках и сосредотачиваюсь на поиске роддома. Выбираю топ-3, и мы отправляемся на экскурсию.

Пока я натягиваю бахилы при входе в роддом и наблюдаю, как в двери больницы заносят и выносят кульки и цветы, приходит кружочек от Круга. Он сидит на вокзале, ждет поезд. Спрашивает меня, не успела ли я родить. «Не успела», — отвечаю я. — «Напишу тебе, как только». Я отвечаю и ловлю себя на том, что успела засомневаться в его реальности, но вот он — живой, настоящий. Но он — настоящий.

74 x/y

Мастер падений стал захаживать к нам на чай. У нас четыре стула, поэтому один обычно остается пустым, обозначая то ли отсутствие, то ли присутствие. Стул смотрит умолчанием, пока мастер падений высказывает свое убеждение — нет ничего не политического.

«Мои классы, — говорит он, — мои занятия, теперь я не уверен, что имею право передавать свой опыт, опыт, который я растил среди тоталитаризма. Я обнаружил, — говорит он, — что во мне есть Чужой, которого вырастил Путин. Раньше я знал своих чужих, давал им работу, менял. Не все они остались со мной, но многие. Чужой Путина — другой. Он как дыра. Могу ли я падать на землю, быть прозрачным и невидимым, если во мне Чужой Путина?»

Стул продолжает смотреть умолчанием, отсутствием или присутствием, даже когда мастер падений уходит.

На следующий день мастер падений раздваивается.

Мастер падений 1 показывает имперское тело: в теле есть центр, все части стянуты и подчинены. Иерархия, эффективность, управление.

Мастер падений 2 показывает равностное тело: центра нет, все части равны, каждая откликается на внешние раздражители, общаясь с другими. Расслабленность и тонус, отзывчивость, адаптация-сообщение.

Падение, говорит мастер падений 2, всегда противоположно тоталитаризму, хотя бы потому, что тоталитаризм всегда хочет держать правильную осанку и если и падать, то никогда.

Их разговор начинает множиться, слова превращаются в светящихся синих муравьёв, которые расползаются по столу и исчезают в щелях паркета, как только звук речи смолкает.

В лаборатории снов собираются мастера визуального сторителлинга. Они снимают на телефоны кусочки реальности, а потом компилируют и обрабатывают их так, что получается оживший сон: бабочки, летящие в космосе, песочные люди, говорящие деревья.

75 x/y

Медсестра наносит на мой живот прозрачную жидкость и устанавливает датчик. Когда он касается моего тела, комната заполняется ритмичным стуком сердца. Медсестра дает мне в руки пульт, похожий на шариковую ручку. Нужно нажать на кнопку, как только я почувствую шевеление.

Когда я нажимаю на кнопку, аппарат, к которому привязан пульт, отзывается звуком. Возможно, мне кажется, или действительно это происходит, но ребенок реагирует на каждое нажатие повторным ударом, как бы отзываясь на акт обнаружения или проверяя, может ли управлять появлением звука. «Очевидно, — говорит муж, когда я рассказываю ему об этом, — это тот случай, когда само наблюдение влияет на результат эксперимента».

76 x/y

В детстве бабушка жила рядом с домом чая на Мясницкой. Ее сестра была старше, к ней ходили подруги, и те пускали ее посидеть рядом, послушать. Была среди подруг одна, имени не помню, мать которой работала в ГУМе. Носила дочери красивые вещи. А потом на чем-то попалась, а дочь просила за нее. Дошла до Берии. Он обещал, что выпустит мать, если та переспит с ним, она согласилась. Мать выпустили, и они переехали.

77 x/y

Отец ловил рыбу, мать рыбу вялила, она рыбу ела. Иногда она относила рыбу учительнице немецкого. Учительница только и спрашивала ее, что прочесть одно и то же место на десятой странице учебника. Сложное место, со временем оно стало отлетать от зубов. Немецкий бабушке не нравился, рваный язык, чужой, их.

Во время войны они жили на берегу озера, рядом с церковью. Мелкий берег тянулся вдаль: нужно было идти минут десять сквозь невысокую воду, чтобы попасть к воде высокой.

78 x/y

Мы с мужем снова едем в ущелье. Теперь мы знаем дорогу. Круга с нами нет. «Где он, как думаешь?» — спрашиваю я мужа. «Не знаю, — отвечает он, — может быть, его вовсе и не было». «Был», — отвечаю я, вспоминая поездку в роддом.

Машин заметно больше. Наше место перед тропой занято, и нам приходится проехать выше, примерно туда, откуда мы начинали спуск в прошлый раз. Весна изменила дорогу, сделала ее простой для преодоления — не нужно думать, куда и как поставить ногу. И тропа, на которую мы ступаем, изменилась. Вода разлилась, и туристы перескакивают с камня на камень, перенося на себе детей, еду и одежду. Я пробую воду рукой — ледяная.

Я стою в нерешительности, обнимая живот. «Наверное, я постою здесь», — говорю я. Муж забирается на ближайший камень, расстилает на нем покрывало. «Залезешь?» Я залезаю. И мы сидим наверху, наблюдая за входящими на тропу людьми. Солнце то выглядывает из-за туч, нагревая плечи и спину, то скрывается, заставляя ежиться и натягивать на плечи шарф.

Точка, с которой мы смотрим, превращает людей в цвета и звуки. Пестрые визгливые пятна, молчаливые серые пятна, пятна маленькие и большие. Мне нравится замечать сходства между родителями и детьми. Чем меньше дети, тем менее заметны сходства, но с возрастом характерные черты становятся ярче, мамины глаза, мамина спина. Физическая схожесть разворачивается и захватывает соседние территории — фасон брюк, кофты, шарф.

Редкие островки, свободные от воды, тут же обживаются семьями. Складные стулья, покрывала для пикника, картонные стаканчики с газировкой. Природа меняется, подчиняясь сезонам, река то мелеет, то становится полноводнее. Когда-то здесь не было людей, а теперь они тут, полноправная часть пейзажа, точно так же подчиненная сезонам, приливам и отливам.

79 x/y

Колонии синих муравьев, подозреваю я, поселились в паркете. Оттуда они колонной поднимаются вверх по стене, забираются на подоконник, ползут по окну. На окне колонна теряет стройность, в рядах муравьев наступает разброд. Большинство поднимается и опускается по окну хаотично, то и дело меняя направление. Меньшинство действует целеустремленнее — преодолевает окно и осваивает потолок. В движении меньшинства прослеживается намерение достичь лампы. Включенная лампа привлекает их больше, чем выключенная.

Я уговариваю мужа разобрать паркет. Это не сложно — части тетраэдров легко отходят от пола, только в некоторых местах нужно приложить усилие, чтобы содрать старый клей. Деревяшки скапливаются, обнажается неровная пыльная поверхность. Синие муравьи встречаются, но редко, всего несколько слабых ручейков, почти незначительных по сравнению с оконными потоками.

Я боюсь муравьев. Боюсь, что ночью, пока мы будем спать, они изменят направление и выберут целью наши внутренние полости. Боюсь, что они проникнут в мои уши и ноздри или, еще хуже, дождутся момента, когда в нашем доме появится сын — маленький и беззащитный, и тогда они обратят свои синие тела против него, против его нежных слизистых.

Мы начинаем сражение. Муравьев почти не интересуют липкие ленты от мух, но они беззащитны против точечных атак скотча. Всего несколько минут — и муравьев нет, или, может быть, почяв неладное, они ушли куда-то в недоступную глубь пола.

80 x/y

Бабушка закончила колледж и устроилась в небольшое НИИ ассистентом. В НИИ было неплохо — белые стены, щадящий распорядок дня, бесплатная столовая и молоко в полдень.

Опаздывать было нельзя, отмечали на входе, но день заканчивался около пяти. Повезло с начальницей. Она не была карьеристкой, работали так, чтобы не очень ругали. Приносила свои яблоки, пристрастила бабушку к вязанию. Соревновались, кто освоит узор быстрее.

У коллег случались беды. Чужая начальница со своей ассистенткой шли по карьерной лестнице, двойнику бабушки повышали зарплату. У них взрывалось, однажды взорвалось не так, как нужно, прилипло к одежде и коже чужой ассистентки — 70% ожогов.

В их паре было не так. «Зачем нам все это, Галь, я такую видела выкройку». Конечно, иногда приходилось работать. «Лариска за нами приглядывает сегодня, видишь? Давай раскладываться». Приходилось возиться с этими — лягушками, иногда зайцами. Проверяли газ, работает, убивает. «Ну и хватит об этом».

81 x/y

На телефон каждый день приходят предупреждения о спуске лавин. В восемь утра вовсю шпарит солнце, в полдевятого дует прохладный ветер. Горы затягивает густой туман, небо темнеет, в десять начинается гроза. Окна квартиры широко распахнуты, ветер треплет занавески. Младший мастер падений стоит у окна и всматривается в горизонт.

— Когда я сплавлялся по Амазонке, — начинает он, но не успевает договорить.

В окно влетают три птицы. Точнее, две большие птицы преследуют одну маленькую, но та опережает их, не дает сократить расстояние. В погоне, успеваю подумать я, наверняка есть какая-то история. Но какая?

Птицы стремительно проносятся у нас перед глазами и вылетают в окно напротив.

82 x/y

Старший мастер падений приходит к нам лысый и говорит, что ушел от своей жены и нашел в огороде ребенка. Капустный мальчик сидел между капустных листьев и просил пока его не срывать — через пару месяцев, сказал он, будет можно. Мастер падений поражен. У него уже девять детей, все они родились самым обычным образом от земных женщин.

Ночью мне снится капустный мальчик. У него прозрачная зеленоватая кожа, умные темные глаза. Руки и ноги покрыты золотистыми волосками, он похож на недозревший персик. Он улыбается и прячется под одеяло.

83 x

Схватки начинаются, когда идет гроза. Вспышка и долгий раскат. Город внизу движется, деревья гнутся, чешуя листьев меняет направление, но земля, земля остается на месте.

84 x

Последние дни сентября 2022 года, муж уже уехал, я еще в Москве. В «Теремке» очередь. Передо мной стоит женщина в светлой шубке с мальчиком лет четырех. Рядом мужчина прихлебывает пиво из пластикового стакана.

Мужчина оглядывает очередь и обращается к мальчику.

— Хочешь конфету?

Мальчик молчит, он не хочет отвечать мужчине, и, кажется, думает, что если не отвечать, он испарится. Мать мягко улыбается.

Мужчина достает из кармана кислотный леденец и протягивает мальчику. Тот прячется за ногу матери.

— Бери, бери, у меня много.

Он приближается на шаг ближе. Мать берет леденец и благодарит мужчину.

— Солдат ребенка не обидит.

Я замечаю, что на нем штаны и куртка цвета хаки.

— Девушка, — заметив мой взгляд, говорит он, — хотите леденец?

— Нет, спасибо, — отвечаю я.

— А машина у вас есть? Хотите свою подарю.

— Есть, — отвечаю я. — Не надо.

Кажется, он пьян чуть больше, чем мне показалось сначала.

— Я подарю, вы меня больше не увидите. Можно продать.

— Не надо, спасибо.

Я забираю свой блин с сыром и еще некоторое время наблюдаю за мужчиной издалека. Он то присаживается за столик, то бесцельно ходит по фудкорту, как будто ожидая или отыскивая кого-то в толпе. «Солдат ребенка не обидит», — крутится у меня в голове.

85 x/y

Мастер падений берет у мужа взаймы — он хочет сделать для капустного сына люльку из дуба. Он прочитал, что капустные дети любят спать именно в дубовых люльках.

86 x

Схватки идут час, другой, третий. К вечеру мы с мужем едем в роддом, но нас возвращают обратно — нет раскрытия. Ночью мы не спим, снова и снова проживая боль и короткие промежутки между болью. На следующий день с утра снова едем в больницу, но прогресса нет. Через пару часов мне ставят эпидуральную анестезию. Длинная игла входит в спину и дарит облегчение.

— Тишина, темнота. Спите. Потом будем рожать.

Говорит врач и выходит из палаты. Я остаюсь одна с усталостью и отсутствием боли. Я засыпаю.

/*

Мы с бабушкой поднимаемся по скользкой горке, она поскальзывается, и мы летим вниз. Мы едем вместе, паровозиком, нам весело. Бабушка смеется.

/*

Я открываю окно и трогаю воду рукой. Она теплая, нежно-розовая. Вдалеке что-то плывет. Я пытаюсь найти очки, но они потерялись окончательно, так что я оставляю попытки и фантазирую. «Там плывет, — говорю я мужу, который заваривает на кухне чай, — там плывет корабль с животными и птицами. Его построил капустный мальчик, но потом мальчика съели. С тех пор кораблем руководит священная корова в венке из листьев».

— Зоопарк? Цирк?

— Но это не обычный цирк, животные там не страдают.

Через окно вода проникает в квартиру, затапливает пол.

— Как хорошо, — говорит муж, — так намного прохладнее.

Мы садимся пить чай. Вода доходит до щиколоток. Я вылавливаю из воды ветку сирени.

— Ты спишь.

Говорит муж.

Я разрезаю сирень ножом. Накладываю себе и мужу.

— Эй!

Сирень в моей тарелке превращается в коровью кость.

Кость превращается в Круг.

Круг превращается в ребенка.

— Ну же.

Ребенок превращается в меня.

Отделенная от туловища голова лежит на блюде. Я смотрю на себя. Себя смотрит на я.

— Проснись, — говорит себя.

— Проснись, — говорю я.

И просыпаемся.

---

 

Фотографии Насти Обломовой.