«самолёта след и то облако в форме будды»

Субъект стихотворений Ильи Семёнова представляется мне противоположностью фигуры городского сумасшедшего — это городской разумный. Находится он, впрочем, совсем неподалёку от первого. Балансируя на кромке безумия, он смотрит на дома, коридоры учреждений, таксистов и бытовую технику, а видит холодную (даже если она горячая, страстная) механику жизни, делезианскую фабрику желаний, лишённую делезианского оптимизма. Желание здесь — это не производящая или объединяющая сила, а скучная суета (даже если ты сам в эти процессы вовлечён), еще один повод для скептицизма, иронизирующего над самим собой солипсизма, пустое натирание шестерёнок.

В этой двуплановости, когда, с одной стороны, поэтический субъект вовлечен в кипучие жизненные процессы, а с другой — отстранённо наблюдает за ними, пожалуй, нет ничего нового. Пожалуй, все это можно было обнаружить и в предыдущей книге поэта «87». Важное различие, пролегающее между старыми и последними текстами Семёнова, как кажется, заключается в шаге в сторону от саморепрезентации и рассказывания относительно простых увлекательных историй. Теперь это не посиделки с вином и подругами, а почти бэконовские наполненные кровью сердца, белые простыни аэропортов, «камуфляжные», врывающиеся в комнату. Природа происхождения образов перестаёт быть очевидной, а противоречие между поверхностью жизни и пониманием её изнанки только обостряется: если утро и взрывается «грохотом света» на «цветных обоях», то само оно непременно «автоматическое». Благодаря форме — такие же холодные, скупые на мелодику верлибры — эту проблематику получается выразить ещё отчетливее. И ещё отчетливее на механическом полотне стиха видны исключения из «механистичности» — например, когда «веко коснулось века».