Море

Глава 1. Берег.

Дайверы бросились врассыпную. Совсем ещё молодая акула мако рванулась было за одним из них, и тут же испытала обжигающий прилив боли. По инерции акула устремилась к поверхности воды, однако тело не слушалось и двигалось неравномерно. Погоня в таком состоянии была невозможна. Люди стремительно поднялись на поверхность и забрались в свой катер. Акула ничего этого не осознавала. Она вся превратилась в одно нечленораздельное проклятье — обида и ненависть, адресованные непонятным, как и весь мир, силам. Была в этом проклятье и угроза. Сгустком боли и ненависти мако, потеряв ориентацию, носилась по морским пространствам. Запах крови разжигал привычное желание наброситься на жертву, но эта кровь исходила из её собственной пасти. Акула быстро теряла силы, и только ударившись мордой о дно в нескольких метрах от побережья, раненое животное вновь стало обретать сознание. Безмозглые рыбки-илососки, рассекая песок, умчались подальше от заблудшего хищника. На всякий случай.

Боль давала о себе знать, хотя её и можно было переносить. Это требовало большой концентрации, поэтому акула продолжила свой путь без рассуждений о случившемся. Она сосредоточилась на чувстве боли, пытаясь как-то вытеснить себя за его пределы. За считанные годы жизни она никогда не сталкивалась с таким сильным ощущением — обычно боль блокировалась эндогенными морфинами — естественным обезболивающим, выделяющимся в организме любой акулы. В этот раз что-то явно пошло не так, но размышлять было некогда. Перед глазами раненого животного проплыло кровавое облачко.

— Надо плыть севернее, пока другие акулы не учуяли мою кровь. Чёрт! — пронеслось в голове.

Мако давно не приходилось оставаться в полном одиночестве. Рыбы-лоцманы покинули её, ещё когда ныряльщики схватили акулу и начали свою жестокую акцию.

— Предатели, — мысленно усмехнулось животное, ощутив, что и прилипалы уже успели отклеиться от её тела. Вероятно, маленькие нахлебники почуяли скорую смерть своей хозяйки и поплыли на поиски лучшей доли.

Но какая участь могла ждать смертельно раненую акулу мако? Впрочем, отсутствие перспектив не так портило настроение, как физическая боль. В сущности, никаких перспектив никогда и не было — плывёшь, хочешь есть. Нападаешь на слабого. Уплываешь от тех, кто нападает на тебя. Тебя кусают, пропарывают твой бок, но ты ничего — держишься. А потом снова ищешь пропитание. Иногда отправляешься к губану, чтобы он выбрал паразитов из жабр и зубов. Постоянная тревога и желание поесть. Иногда встречаешь сытых сородичей. С ними можно даже обменяться парой слов. Те, что постарше, спариваются в сезон. Ты им завидуешь. Но не особенно понимаешь почему. Может, это и было перспективой?

Некоторые двуногие из надводного мира снискали себе славу, используя образ акулы мако. Лет пятьдесят назад это был Эрнест Хемингуэй с его «Стариком и морем». В феврале 2015 года интернет взорвало выступление Кэти Перри на Суперкубке. На сцене компанию певице составили две чрезвычайно обаятельные акулы, некоторые особенности которых позволяют предположить, что это были именно мако. Чем же отплатили люди? Лучше и не думать. Все перспективы снова сузились до размеров страдания. Однако акула учуяла падаль.

— Попробую что-нибудь съесть. Может, это ослабит боль? Да и хочется кое-что проверить... — бедняга давно уже ощущала какой-то посторонний предмет в эпицентре мучения — в области глотки. Предмет не двигался, и акула не могла понять, действительно ли там есть что-то или же это обманчивое ощущение, вызванное страданиями.

Животное сосредоточилось на движении и вскоре уже стремительно мчалось по направлению запаха чужой плоти. Вода расступалась, одобряюще поглаживая бока хищницы — самое обычное чувство. Впереди стал виден небольшой ошмёток мяса. Мако быстро распознала, что это кусок тела меч-рыбы. Акула замедлилась. Во рту началось обильное слюноотделение, из-за чего сильнее стал ощущаться привкус собственной крови. Боль по-прежнему пульсировала, хотя уже и стала привычной. Акула ткнулась носом в недоеденную добычу и вдруг почувствовала, как внутри что-то провернулось — всё тело сковало кошмарным приступом боли. Не успела мако и подумать о том, что происходит, как судорожные движения возобновились — отчаянные и резкие, они разрывали акуле нутро. По телу прошла крупная дрожь, и акула начала переворачиваться через голову. Внутри вибрировало и горело. Хищница зашлась кашлем и, посылая проклятья морю, начала трясти головой, интуитивно пытаясь вытряхнуть из себя чужеродный объект. Кашель драл горло, легче не становилось. Напротив, боль и ненависть ко всему, что только есть в море, достигли такого предела, что акула издала пронзительный вопль, и вслед за ним ещё один.

Разумеется, «вопль» был мысленным, ведь акулы не имеют специальных органов для речи или криков. Тем не менее, не стоит забывать и о том, что акулам доступны другие каналы связи — скажем, они являются живыми спутниками и могут отлично ощущать присутствие тех или иных существ по соседству, не чувствуя запаха, не видя их и не слыша — я уж не говорю о телепатии, которая нам, двуногим, обычно доступна лишь в самых убогих формах, как правило, связанных с речью. Также надо понимать, что болевой шок и множественные повреждения не давали акуле адекватно пользоваться своими «приборами» и умениями. Вопль отчаянья принадлежал не акуле, но всё же исходил из её тела, и этот факт был откровением. Она отчётливо различила ненависть, страдания и ужас в этом тоскливом крике. И волю к жизни.

— Выпусти!!!

— Кто это ещё?

— Я застрял! Ты слышишь? Дьявол! Как больно…

— Прекрати!!!

Акула наконец-то смогла почувствовать, что внутри неё живое существо… да это же банальный морской ёж, будь он проклят!

— Убирайся!!!

— Я не могу!

— Проваливай!!!

Ёж угрюмо рванулся, проворачиваясь, наружу, но лишь обломал ещё пару игл. Он так и не смог продвинуться из пасти. Эфир заполнила взаимная брань и крики боли. Ёж вымазался в крови акулы. Мако, вздыбившись, рванула всем телом вверх. Тут же она наткнулась на другую акулу мако, которая несколько минут назад поймала меч-рыбу и теперь дожёвывала её остатки.

Охотница лениво клацнула челюстями, когда раненая акула проносилась буквально в метре от неё. Угрожающий жест отрезвил сбившуюся с пути мако, и она резко повернула на север, стараясь опуститься поближе ко дну — «ещё не хватало в таком виде встретиться с членами своей семьи!». Предательский шлейф крови становился всё тоньше, но ведь другим акулам достаточно и капли, чтобы учуять добычу в нескольких километрах от себя!

— Ну как, может, мне сделать ещё одну попытку? — ядовито спросил ёж.

— Только попробуй! Сиди смирно. Или...

Акула не нашлась, что сказать, и ёж сразу понял почему. Акула также прекрасно поняла ежа. Но добавить было нечего.

Они молча плыли на север, где реже встречались другие акулы. Оба оглушённые болью. Оба в растерянности из-за нелепого поворота их жизней.

Ёж пытался понять, есть ли у него возможность выбраться. Сначала он даже не предполагал, что задержится в акульей глотке надолго — такой вариант его совершенно не устраивал. Ёж представлял, что запах крови привлечёт крупных белых акул, и они разорвут зубами стены его живой тюрьмы. Тогда ему нужно будет ловко ускользнуть, чтобы и его не съели заодно с проклятой рыбиной. Был и другой сценарий, не такой рискованный, но требующий больших усилий — ёж мог медленно прогрызть себе ход наружу. Для акулы это верная смерть, так что, если он выберется таким образом, она не сможет ему никак навредить. Но вот укусы она наверняка почувствует — стало быть, план лучше сработает, если акула будет уже мертва. Ежу не удавалось, читая мысли акулы, понять, насколько серьёзные ранения она получила и сколько ещё сможет прожить. Так, перебирая в голове все возможные варианты исхода, ёж с досадой начал ощущать голод. Акула всё плыла, и никто не думал нападать на неё. Рыбёшки сторонились опасной хищницы, даже не предполагая, что сейчас она не представляет для них угрозы. Они чуяли её гнев издалека, и этого было достаточно, чтобы свернуть с дороги. Акула едва различала смутные движения на горизонте. Оптимизм ежа заметно убавился. Всё больше хотелось есть, изломанное тело непрестанно сигнализировало мозгу о своём плачевном положении. В это время акула упивалась гневом. Она поочерёдно проклинала то ныряльщиков, то ежа, то целое море и всех его обитателей вместе взятых. Раньше она рвала зубами всех, кого ей доводилось видеть, ибо никто ещё не приносил ей ни малейшей радости. Всё, что до сих пор происходило в её жизни, привело её в итоге к схватке с дайверами и бегству в неприветливые северные воды с чужаком, вонзившимся в её глотку своими иглами. Обида и ненависть полностью закрывали мысли акулы от фантазий ежа, который уже начал осознавать масштаб своей трагедии и стал тихо постанывать. Это раздражало.

— Может, заткнёшься?

— Я... чувствую себя ужасно...

—Ты?? Ты даже не подозреваешь, каково сейчас мне! Чёртов паразит!

— Я, кажется, обломал половину иголок...

— Глотать не могу из-за тебя, урод.

Для любого существа такое признание было роковым. А для хищника и подавно. Акулу затрясло от ярости и бессилия. Она сбавила обороты, безвольно опускаясь на дно.

— Как я буду есть??

Ёж не ответил. Акула повторила свой риторический вопрос, но ёж всё молчал.

— Мешок кишок. Бестолковая мразь! Моток колючек. Чтоб ты сдох.

Ёж никак не реагировал. Акула снова перестала улавливать его чувства и мысли, ощущая лишь его присутствие через электрическое излучение живого тела и лёгкое давление внутри. Ещё какое-то время акула продолжала бранить своего игольчатого узника, но вскоре и это ей наскучило. Путь на север давался тяжело — течение сносило акулу в сторону, и ей приходилось напрягаться изо всех сил. Самое обидное было то, что в холодных водах её не ждало ничего хорошего — разве что там не было других акул. Мелкие рыбки ловко огибали хищницу, а от рыбы-меч приходилось держаться подальше ей самой. О еде думать не стоило вообще. Акула погрузилась в рефлексию и саможалость.

— Как же так получилось? Точно эти двуногие засунули эту тварь мне в глотку... Но зачем? Это так неудобно... Придётся учиться жить с этим. Заново. Пока я не нашла способ... Нет, ну, я же не могу умереть вот так! Это смешно. Я смогу глотать. Просто надо отрывать мелкие куски. Думаю, это возможно, если... если... Чёрт. Что это?

Акула почувствовала движение в глотке. Разумеется, оно отдалось болью во всём теле, так как иглы снова пробороздили нутро. Но тут акула испытала какое-то другое ощущение. Что-то впилось в стенку её полости, у языка. Там возник новый болевой очаг и новая пульсация. Что-то резало её изнутри.

— Это ты??

Ёж хранил молчание.

— Ты?? Что ты затеваешь там?

Ощущение не ослабевало, ёж молчал. Акула поняла, что он как раз делает то, о чём подумала она сама — он откусывает изнутри маленькие кусочки её плоти и ест их. Рот у ежа совсем маленький и, отщипнув немного, он ещё долго прожёвывал. Акула резко замотала головой, яростно посыпая ежа всевозможными ругательствами. Она называла его такими именами, которые могли бы отравить даже самую тёмную воду на дне моря. Ёж попытался было снова провернуться вокруг своей оси, чтобы пробороздить иглами нутро хищницы, но уже не смог — всё тело и без того изнывало от потерь игл, крови и ушибов. Акула также не смогла долго двигаться — сказывались усталость, голод и общая слабость. Так что оба участника этой странной драмы быстро утомились и замерли. Через минуту ёж отплевался.

— Бывает рыбка и повкуснее.

— Кто бы говорил, падла.

— Вообще-то у меня есть имя, — с достоинством произнёс морской ёж.

— Что ты хочешь сказать?

По правде говоря, акула хотела промолчать, но любопытство взяло верх.

— Какое ещё имя?

— Меня зовут Владивосток III. Это имя обозначает место над морем. В этом месте живут двуногие. Вообще я родился далеко от Владивостока, но мои предки из тех мест, и по традиции мне дали это имя.

— Да что это значит? Что такое имя?

Владивосток сперва решил, что мако не поняла значения имени, но вдруг отчётливо осознал, что у акул не бывает имён. Зачем кому-то звать акулу? Она приплывёт сама, и ничего хорошего от неё ждать не придётся. Ни от неё, ни от других таких же. Хватит и одного имени на всех.

— Моё имя Владивосток III. Это значит, что я тот, о ком можно думать. Когда ты думаешь про Владивостока III, это могу быть только я и никто другой из ежей. Ты можешь назвать это слово, это имя, чтобы обратиться лично ко мне. Попросить подплыть поближе или ещё зачем-нибудь. Понимаешь? Вот ты акула и тебе не нужно моё имя. Ты просто знаешь, что все морские ежи для тебя бесполезны. Все рыбы-меч опасны, но любую из них можно съесть. Тут не надо знать чьих-то имён.

— Вообще не вижу в этом смысла, — подтвердила акула, — зачем мне звать кого-то по имени, когда я должна появляться внезапно?

— Не сомневаюсь, — пробормотал ёж.

— И кому придёт в голову знакомиться со мной?

Ёж ничего не ответил. Он подумал было о продолжении тюремной трапезы, но понял, что акула не даст ему нормально поесть. И лучше не тревожить её такими мыслями.

— Значит, я могу сказать: «Владивосток III», чтобы ты заговорил со мной?

— Да, или просто Владивосток, или Владик...

— Я могу просто сказать «ты»!

— Не всегда...

— Только так мы с тобой и общались до сих пор! — акула усмехнулась.

— Акула. Просто пока что ты не имела возможности оценить всю значимость имени. Кажется, ты ещё очень молодая?

Хищница не успела ответить, как ёж добавил: «то есть, не ещё молодая, а... никогда уже и не повзрослеешь. Умрёшь такой же...».

— Я молодая. А ты, видимо, нет? — попыталась съязвить мако.

— Скажем так, я взрослый. У меня есть дети. У тебя, наверное, никогда не было никого?

— Я ещё не созрела для этого, — деловито сказала акула и задумалась, — видимо, я никогда уже не стану ничьей любовью...

Владивосток решил смолчать. Он понимал, что акула совершенно права. Чтобы отвлечь её, он решил повернуть разговор в другое русло.

— Вот в чём дело! Ты не могла ещё оценить всей прелести имени из-за этого! Ты не была влюблена. А влюблённость, это ведь... как сказать? Главная манифестация имени, что ли?

— А? — акула едва ли что-то понимала. Она была подавлена душевной и телесной болью, однако в голосе ежа ей стало слышаться утешение. Или же дело было в самом факте общения.

— Сейчас объясню, — спокойно сказал Владивосток, — влюблённость — это звёздный час имени. Когда кто-то полностью занимает твоё существо, буквально становится частью тебя, и ты уже не представляешь, как жить без него или без неё — тогда уже не думаешь о каких-то отдельных чертах и действиях возлюбленного, а само его имя становится символом всего, что ты любишь. Имя в таком случае даже не просто символ, а путь к счастливой гармонии. И не только путь, но и место назначения. Ты называешь имя, и вся жизнь преображается. Эти скитания, боль и голод кажутся чем-то маленьким и беззубым. Как рыбка-илососка. Кажется, вот — в мире есть моя любовь, и только она имеет значение. А у любви есть имя. И когда ты это имя называешь, любовь заполняет всё вокруг. Но такое состояние длится не очень долго. Вселенная дарит тебе любовь, чтобы ты мог произвести потомство. А потом ты должен вернуться в тень. И тогда имя начинает пропускать всё меньше света. Возможно, его створки закроются, однажды, навсегда. Ты будешь понимать, что в раковине есть жемчужина твоего прошлого. Но ты не можешь открыть створки.

Акула молчала.

— Но любовь служит не только для размножения. Как я и сказал, вселенная в брачный период просто даёт тебе побольше любви. И даёт ей имя. Любовь с именем — самое яркое, волнующее и сильное переживание во всём море! И самое безумное, наверное. Но есть ещё любовь без имени. Она гораздо важнее. Это то чувство, без которого жить в принципе невозможно. Я бы назвал это «рассеянная любовь»...

Ёж немного помолчал и продолжил, поняв, что акула готова слушать дальше.

— Может, тебе трудно будет меня понять, потому что ты живёшь совсем другой жизнью... То, что я назвал рассеянной любовью, проявляется в более мелких понятиях и моментах — в чувстве прекрасного, или...

— В каком чувстве?

— Чувство прекрасного... Хм, ну это когда тебе приятно видеть море или что-то внутри моря. Какую-то живность или, например, кораллы.

— Я называю это сытостью.

— Что? — ёж совсем не понял почему акула путает такие понятия.

— Да как что? Разве я буду разглядывать кораллы, если мне нужно охотиться? Пока я не поем, я не вижу ничего вокруг. Мне всё равно.

— Кажется, понимаю. А после охоты?

— Иногда мне нравится видеть, как от меня уплывает рыба. Я следую за ней, или, притаившись, жду, когда она подплывёт поближе. В такие моменты нужна сосредоточенность, но...

— Но что? — ёж мысленно улыбнулся, чувствуя даже физически возбуждение акулы в этот момент.

— Иногда во время охоты мне приятно смотреть на своих жертв. На то, как они двигаются и как выглядят. У меня даже возникает в теле какое-то ощущение в эти моменты. Какая-то волна внутри... Но это только на миг, потом нужно набрасываться и вырывать зубами куски мяса.

Ёж тяжело вздохнул. Повисла пауза.

— Да, наверное, это можно назвать чувством прекрасного. Ты говорила про волну внутри. Очень похоже на рассеянную любовь. Она часто встречается, просто мы не всегда помним о том, как важно это чувство. Оно очень привычное, так как действительно рассеяно повсюду. А если бы это было не так, то жизнь в море была бы сущей мерзостью. С одной стороны, на эту безличную любовь указывает красота, которая всё время проявляется там, где мы находим гармонию, или же напротив — там, где чуждая нам гармония неожиданно разрушается чем-то новым — будь то новый звук, новый цвет или даже новая мысль. Красота указывает нам на порядок. Но для каждого он свой собственный. И чувство прекрасного возникает ровно в том месте, где ты встречаешь нечто такое, что вызывает у тебя душевный отклик, возбуждение или, напротив, — покой. Так проявляется связь с любовью. Но есть и другие подсказки от вселенной.

— Подсказки?

— Да — о том, что любовь рядом. Чувство радости, например. Красота и радость для меня практически не различаются. Они как близнецы. Но один подвижный и шумный, а другой спокойный. Радость всегда проще узнать. Она постоянно о себе заявляет. Приходит к тебе и громко говорит: я здесь! А красоту можно и не заметить, но если уже вступил с ней в контакт, то она захватывает надолго. Радость уходит быстро, но всегда можно быть уверенным, что она вернётся, и очень скоро.

— Да? Может, ты знаешь, когда она вернётся?

— А?

— Мне очень плохо.

Акула с новой силой ощутила боль, голод, а главное — вспомнила о том, что шансов спастись нет. Слова ежа немного успокаивали, они имели почти гипнотическое воздействие, но теперь мако снова чувствовала обречённость. Разговоры лишь отвлекали от правды. А правда заключалась в том, что скоро станет совсем худо, и она медленно умрёт. Хотя, возможно, ещё раньше до неё доберутся хищники. Акула была настолько искренна в своих мыслях и чувствах, что Владивосток сразу уловил её переживания. Он сам прекрасно понимал, что их беседа лишь слегка отвлекает от мрачной пульсации смерти, однако ёж знал, что единственное, что они могут сделать в ответ на вызов небытия — это продолжать разговор.

— Красота и радость почти не требуют от тебя ничего. Это приятные переживания, которым ты позволяешь войти в тебя практически в любой момент жизни, когда ты достаточно внимателен, чтобы их заметить. Но есть и другие, более сложные формы взаимодействия с любовью. Они связаны с требованиями. Когда некая радость приходит к тебе, но только при условии, что ты выполнишь серьёзную работу. Или ты сам от себя требуешь сделать нечто и не сможешь ничему радоваться, если не сделаешь это.

— Конечно: не поохотишься — не поешь, — пробормотала мако, — без труда на ужин лишь вода.

— Нет. Я совсем о другом! Не о потребностях тела или о физическом комфорте. Скорее даже наоборот — о тех радостях, которые требуют несколько отречься от себя, от своих сиюминутных желаний... И дело тут даже не в радости. Это больше похоже на скрытое стремление к правильности и гармонии.

— Что? Я ничего не понимаю.

— Это желание и намерение работать. Прилагать усилия, чтобы позаботиться и о себе в будущем, и о других существах, которые есть рядом с тобой.

— Я не занимаюсь такими глупостями.

Ёж замолчал — и правда, с кем я разговариваю?

Акулу определённо задела эта мысль. Ёж заметил это, но гнев не давал ему снизойти до разговора с циничным зверем.

Вода стала холоднее. Ёж размышлял о том, как самоотречение и стремление к гармонии проявляется в семье. Возможно, акулы в силу своих обычаев вообще не знакомы с подобным чувством. Тогда и любовь им неведома. Хотя они же образуют на какое-то время пары? Да и потомство как-то выхаживают, пусть и недолго... Ежа внезапно охватила тяжёлая тревога. По всему телу пошла вибрация и тут он понял, что акула учуяла кровь и в то же время определила по электрическому излучению, что в сотне метров от них крупный хищник атакует кого-то поменьше. Так как акула всё ещё истекала кровью, надо было понимать, что и её тоже наверняка уже учуяли. Мако начала забирать вправо.

— Они знают, где мы. Уже давно, — констатировала она, — пока ты втирал мне про развеянную любовь, я не заметила присутствия других акул. А мы плыли прямо навстречу. Не уверена, что мой манёвр поможет. Они совсем близко.

Внутри Владивостока всё замерло. Он представлял, как стенки сжавшей его глотки начинают давить ещё сильнее, потом чьи-то зубы прорываются сквозь плоть к нему и даже откусывают вместе с обломками шипов небольшую часть самого ежа. Шанс того, что другие акулы могут вызволить Владивостока из его заточения, невелик. Но всё же...

Акула, охваченная страхом, не обращала внимания на ход мыслей ежа и неслась с новой силой, стараясь обогнуть место, где происходил чей-то кровавый пир. Боль и слабость почти не давали о себе знать. Тело приготовилось к спасению жизни любой ценой. Мако определила, что она и другая акула сейчас неуклонно идут на сближение, но если в какой-то момент они просто неслись навстречу, то теперь движение стало прерывистым. Мако старалась уйти на глубину. Очень быстро она поняла, что в таком состоянии ей всё же не хватит сил, чтобы уплыть. Адреналин дал хороший импульс, но действие его было не долгим — сказывалась измотанность. Постепенно вернулось мучительное ощущение внутри глотки, а с ним проснулись и мысли. Владивосток напряжённо ждал исхода, стараясь не думать о надежде на вызволение из тела акулы.

— Чего притих?

— Да так... Думаю, что с нами будет.

Акула едва уловила некоторое лукавство в словах Влада, но не стала придавать этому значения. Она плыла уже в четырёх метрах от дна. Тело начал бить озноб — от холода и недоедания. К тому же лихорадило после всплеска адреналина. У дна было совсем темно. Мако плыла медленно, чувствуя, как приближаются другие хищники.

— Расскажи ещё что-нибудь.

— А?

— Я уже не могу плыть быстро... Я не знаю, что теперь будет. Просто говори. Так проще переносить боль. И страх...

— Я думал, что вы, акулы, очень недолго живёте с родителями.

— Акулы иногда едят своих детей...

— Да... Словом, вы очень мало времени проводите в общении. На протяжении всей жизни. У вас нет нормальных для меня семейных понятий. Вы едите друг друга.

— Я съела эмбрион своей сестры. Ещё когда мы обе были в утробе.

— Это только подтверждение. Вы не знаете любви...

Акула не ответила.

— Я говорил, что иногда мы чувствуем что-то такое, что нас заставляет делать то, чего нам делать не очень-то и хочется. Или наоборот — отказываемся от самого желаемого. Это гораздо сильнее, чем все эти стремления к радости и красоте. Особенно хорошо это чувство заметно во взаимодействии с другими. Ты же не сочла правильным сохранить жизнь сестре, там, в утробе. Ты просто съела её, потому что хотелось есть.

— Мы с сестрой доели уже почти все неоплодотворённые яйца в утробе к тому времени. Выбор был невелик — одна из нас должна была умереть.

— А теперь послушай меня, акула. Я сейчас очень хочу есть. Я покалечен и слаб. Вокруг меня сколько угодно мяса — всё твоё тело, казалось бы, очень близко ко мне. Инстинкт толкает меня медленно поедать тебя изнутри. Это не так просто, из-за моего зажатого положения, но поверь мне — я мог бы тебя есть. И мне приходится бороться с собой. Во-первых, я знаю, что бесполезно пытаться отщипывать твоё мясо — ты быстро это почувствуешь и опять начнёшь трясти всем телом. Это тяжело вынести. Я не хочу опять через это проходить.

Но даже не это главное. Просто я понимаю, что, если буду тебя есть, это причинит страдания нам обоим. Ты будешь сопротивляться, и я всё равно останусь ни с чем. И оба мы приумножим боль... Её и так слишком много. К тому же... к тому же я понимаю, что если я стал бы есть тебя, то причинил бы тебе ещё и моральные страдания.

— То есть?

— Ты ещё не осознала? Представь себе, как бы ты себя чувствовала, если бы каждую минуту ждала, что я вот-вот начну откусывать от тебя кусочки мяса? Странно, что у тебя не возникает в голове подобных мыслей, а я очень хорошо себе это представляю! И чувствую. Чувствую, как у тебя внутри всё дрожит от ярости и досады. От бессилия. Я волен поступать как захочу, и мог бы начать тебя поедать. К счастью, ты об этом даже не задумываешься! Почему? Потому, что доверяешь мне, понимаешь, что я этого не сделаю. Не стану причинять тебе боль своими действиями. Пусть я и голоден. Это доверие, которое ты ко мне испытываешь, очень дорогого стоит. Ты можешь быть спокойна, потому что я для этого работаю над собой. Ты беспечна и не думаешь о том, что я предам тебя в любой момент. Это помогает. И это понятно. Но пойми, что я своим постоянным усилием обеспечиваю в тебе доверие. Нет твоей заслуги в том, что ты мне доверяешь. Это мои усилия рассеивают твои сомнения и страхи. Что заставляет меня поступать так?

Акула молчала.

— Я взял это в семье...

Владивосток не закончил — мако рванулась в сторону, уклоняясь от массивного тела, которое пронеслось совсем рядом. Ёж ничего не видел, но поток мыслей акулы давал ему выразительную картину происходящего. Оставляя за собой кровавый след, мимо напуганной мако проплыла молодая белая акула. По характеру движения было ясно, что ей здорово досталось — над правым грудным плавником зияла рваная рана, безвольно свисал ошмёток мяса. На хвосте тоже был укус, но явно неглубокий.

— Она не сможет плыть долго, — задумалась мако. Владивосток не понял, к чему это было сказано, но вскоре уже его собеседница развернулась и поплыла вслед за покусанной акулой.

— Что ты делаешь? — спросил ёж.

— Скоро узнаешь.

Владивосток не мог понять, что происходит. Мако двигалась уверенно и вскоре, настигнув раненную белую акулу, стала сопровождать её, сохраняя небольшую дистанцию. Электромагнитное излучение показывало, что обеих раненых акул скоро нагонит взрослая белая акула, куда больших размеров, чем они. Расстояние между ними сокращалось. Определённо крупный хищник имел все преимущества — дело не только в размерах и силе — преследователь не имел никаких повреждений, а только намерение плотно позавтракать. Шансы на успешную охоту удвоились с появлением раненой акулы-мако, которую, видимо, было бы так же легко поймать, как и белую. По размерам они почти совпадали — обе ещё молодые и не представляющие существенной угрозы — можно схватить любую.

Владик почувствовал крайнее волнение мако. «Что это? Самоубийство? Нет... совсем не улавливаю обречённости или смирения перед смертью, скорее напротив — волю к жизни». И вот уже морду взрослой акулы от кончиков хвостов младших отделяли полтора метра. Внутри Владивостока всё замерло — в ожидании развязки он прислушивался к ощущениям и тщетно пытался уловить мысли своей хозяйки. Вскоре ёж почувствовал сперва сдавливающее напряжение всего тела акулы-мако и тут же резкое расслабление — мако совершила внезапный энергичный рывок, оставив далеко позади обеих белых акул. Промчавшись вперёд ещё несколько метров, мако начала сбавлять скорость. Её мысли снова вернулись в эфир. Ампулы Лоренцини (так остроумно двуногие назвали орган, отвечающий за восприятие электрических колебаний) показали, что белые акулы встретились и между ними сейчас шла борьба. Исход, кажется, был решён.

— Если бы я не поплыла за той малышкой, то, вероятно, та белая акула наскочила бы на меня, и тогда я стала бы её жертвой. Она не ограничивала бы себя какой-то любовью. Для неё любовь — это азарт погони и хороший кусок мяса в конце. Я не так слаба, как та покусанная. Я сразу поняла, что если поплыву рядом с ней, то смогу накопить достаточно сил для рывка и уйти из-под носа взрослой акулы в последний момент. Понимаешь? Теперь большая акула поедает её. А мы оторвались. Мы ещё будем жить, Владивосток.

Последние слова акула помыслила как-то иначе, как если бы произнесла другим голосом. Ёж уловил волнение.

— Ты очень здорово справилась. Честно говоря, я в замешательстве от того, как быстро ты среагировала и поняла, что делать.

— Ха! Не стоит недооценивать акулий разум, — усмехнулась мако. Чувствовалось, что к ней вернулась уверенность. Она начала обдумывать маршрут — нужно было снова развернуться на север, а также обойти стороной место, где сильная акула поедала слабую — взрослая хищница всё ещё представляла опасность, хотя и рвала в этот момент зубами тело своей жертвы.

В головах двусоставного тела акулы и ежа впервые пронёсся радостный смех. Боль ушла на второй план. Мако воодушевлённо анализировала электрические токи, понимая, что опасностей в ближайшее время не предвидится. Безусловно, очень хотелось есть. Однако ёж и сейчас не пытался кусать акулу. Он даже не думал об этом. Внутри всё сжималось от непривычно затянувшегося голода, но сердцем Владивосток был далеко от этих проблем. Он всё ещё переживал волнующую радость от того, как ловко мако ушла от погони. Недавние мысли о собственном спасении померкли. Ёж недооценивал тот ужас, который он испытал теперь, во время борьбы его хозяйки за их общую жизнь. Сейчас Влад чувствовал облегчение. Он был благодарен мако. Акула слышала эти мысли и наполнялась новым для неё чувством, о котором вряд ли смогла бы связно рассказать. Какое-то время она пыталась продумать маршрут. Присутствие Влада стало вдохновлять её. Мысли понеслись, разгоняясь всё больше и вскоре совсем спутались. В голове поплыли образы окровавленной белой акулы, ежа Владивостока, которого она даже и не видела никогда. Иногда эти картины рассеивались и обнажался голод. Со временем поток этих образов слился в отчётливую идею о том, что Владивосток должен быть как-то накормлен. Первым порывом стала совершенно безумная идея — акула предложила Владивостоку откусить от неё! Владивосток был слегка ошеломлён таким переломом в ценностной ориентации акулы, однако нашёл более рациональный способ: акула могла проглотить что-нибудь съедобное для ежа. Моллюски и водоросли ждали на дне, но мако давно поднялась повыше, так как у дна стало невыносимо холодно.

— Придётся спуститься, — констатировала акула.

Ёж чувствовал, что его спутница сомневается в успешности предприятия и, незаметно вздохнув про себя, предложил не заморачиваться. Однако подействовало это совсем наоборот — акула опять напряглась и устремилась в холод, ко дну.

Владик оценил глубину моря по тому, как долго опускалась акула. Обоих стал бить озноб. Нутро акулы сотрясалось и сжималось. Владивосток мелко дрожал. Мако была полна сердитой решимости. На дне находились красные водоросли — если попробовать заглотить их, ёж смог бы вполне нормально перекусить. Акуле никогда не приходилось заниматься ничем подобным, так что Владивосток направлял её своими мыслями — дело в том, что на дне было совсем темно. Мысли ежа путались из-за холода и уверенности в том, что ничего хорошего из этого не выйдет. Акула пробороздила мордой ил. Она слабо представляла какими должны быть водоросли наощупь. Пару раз она просто кусала попавшиеся на дне выступы — в пасть набивался песок и мелкие камни. Ёж старался как можно точнее считывать чувства акулы, чтобы направлять её — всё же дно было его стихией, — но так ничего и не получалось. Хотя по всем признакам Владивосток понимал, что водоросли где-то рядом, мако так и не смогла ничего зацепить. Акула начала совсем беспорядочно хватать воду зубами, внутри нарастала обида. То, что сперва ощущалось как озноб уже давно перешло в настоящие судороги. Определённо акула несколько раз была близка к тому, чтобы вырвать клок питательной массы, но никак не удавалось сделать верное движение, удержать водоросли в зубах и, тем более проглотить их. Акула злилась, ёж чувствовал это. Сказывалось и то, что хищница давно устала и совсем ослабла. Когда её брюхо в какой-то момент коснулось промёрзшего морского дна, мако бессильно обмерла, и её тело медленно застыло на морском грунте. Акула закрыла глаза и расслабилась. Мысли на мгновение вспыхнули страхом смерти и воплем бессилия, затем сознание словно разгладилось, и масса воды придавила акулу тёмным равнодушием.

Наверное, единственное существо, которое смогло бы заплакать в море — это человек, да и для него это было бы задачей не из простых. Море не знает слёз. Может, именно поэтому двуногие так тянутся к нему. И людям невдомёк, что отчаяния в море ровно столько же, сколько и на земле. И ровно столько же отчаяния, сколько любви.

— Акула! Тебе не стоило так стараться для меня, — неуверенно сказал ёж. Он не мог понять, слышит ли его мако. Она ничего не ответила.

— Я пока терплю. Мы можем питаться зоопланктоном. Но тебе не стоит рвать для меня водоросли. Здесь слишком холодно. Это опасно.

Акула молчала, но всё же Владивосток почувствовал, как мерно тлеет уголёк её внимания. Она жива!

— Давай поднимемся и больше никогда не вернёмся сюда. Нам здесь правда нечего делать. Мы ещё можем прожить какое-то время... Я не знаю почему, но мне хочется жить. Даже так, внутри тебя, с переломанным телом, без еды, без семьи... Для меня всё это могло быть мучением. Да и на самом деле мне очень больно. Теперь я замерзаю. Я всё ещё хочу есть — как никогда в жизни! Но я всё так же, как и раньше, могу уйти от этого — не буквально, а сердцем. Я думаю о том, что ничего подобного, наверное, не происходит сейчас с моими детьми. Или с теми, кого я знал. Обычно мы не задумывались о том, что любим жизнь — скорее наоборот, выражали недовольство по любому поводу. Это не значит, что мы ненавидели жизнь... Для недовольства и правда бывают поводы — но только не причины. Потому что причины существуют для того, чтобы совершать действия. Для ропота достаточно такой малости, как повод. Причина — это вызов. И ты уже выбираешь между поводом для выражения недовольства и действием, которое является подлинным следствием причины. И сейчас нам нужно действие. Дружок?

Акула не выражала ничего. Да, кажется, она слышала ежа, но ответа не было. Ёж отчаянно дёрнулся внутри акулы, но никакого результата не получил — только разбередил вновь свои раны. Ёж пытался всмотреться глазами в темноту своей тюрьмы. Он искал любое подобие ответа в теле акулы, но ничего не мог разглядеть. Он не улавливал ни движений, ни мыслей, ни звуков. Ледяная волна одиночества залила всё существо Владивостока. На секунду он испытал ужас, но тут же начал снова говорить с акулой.

— Ты стала всей моей жизнью... У меня нет ни прошлого, ни будущего. Я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя и всё, что с нами произойдёт. Я не делаю разницы между страданием и радостью в данный момент. Я полностью принимаю нашу общую судьбу. В моём мире осталась только тюрьма твоего тела, боль и наши с тобой беседы, которые нам обоим помогают пройти через всё это. Кроме твоего тела и духа мне больше и нечего полюбить... И я неизбежно люблю тебя, акула. И я желаю нам как можно дольше прожить в море. Да... Я мог бы вечно жалеть себя, но зачем? Эта вечность пройдёт очень скоро. Я хочу ещё сколько-то пожить с этой любовью... Проснись...

Владивосток уловил в сознании акулы какой-то смутный импульс, но никакой активности не последовало. Ёж застыл в ожидании, обдумывая дальнейшие перспективы. Студёная вода сковала его тело. И даже мысли, кажется, текли медленнее, чем обычно. Море молчало — никакого движения. Ни во времени, ни в пространстве.

Акула утратила ощущения. Впрочем, не все. Она чувствовала приятную расслабленность в теле и едва заметное движение воды. Голод и судороги — всё стало плоским и нереальным. Глаза не открывались. Но акуле и не хотелось их открывать. Время остановилось. Акула не улавливала ни чьих-либо мыслей, ни присутствия. Она начала заполнять собой всё море, медленно увеличиваясь сразу во всех направлениях, расплываясь, подобно выпущенной в воде крови. Море ласково принимало своё растущее дитя. Постепенно акула снова увидела на периферии сознания образ крови. Тогда проснулось её обоняние, а вскоре и вкусовые рецепторы. Да, определённо, это была кровь. Всё её существо приняло форму кровавого моря. Акула услышала звук — еле заметное гудение. Оно так же постепенно ширилось, вместе с акулой. Тонким лезвием в эйфорическое состояние мако стал входить холод — это возвращалось осязание. Начали просыпаться мысли. Образ крови застилал её сознание. Акула с усилием приоткрыла глаза. Ничего не изменилось. Всё, что она чувствовала, слышала и видела — это алая пелена, простирающаяся во все стороны. Мако встрепенулась и резко поднялась со дна, не чувствуя сколько времени она там провела. Акула продолжила плыть наверх, ощущение собственного тела вернулось — а вместе с ним и страдания ослабшей плоти. Эфир в голове заполнила паника неопознанной природы. Акула неслась прочь ото дна, видения рассеивались, море снова стало тем же, каким было всегда — разве что на корне языка ощущался привкус крови.

— Как я рад, что ты вернулась! — первая отчётливая мысль в голове мако. Это был Владивосток.

— Что случилось? Я ничего не понимаю. Кажется, я спала.

— Сначала ты легла на дно, а потом я перестал улавливать твои мысли. Я говорил с тобой, но, кажется, ты отключилась. Прошло какое-то время, и ты... ты начала...

— Что?

— Ты стала метаться и пыталась проглотить меня.

Акула не ответила.

— Я чувствовал, как сильно меня стало затягивать дальше, к тебе внутрь. К счастью, в это время ты так хаотично двигалась, что у тебя... у тебя всё равно ничего бы не получилось. Мне пришлось впиться в тебя иглами. Извини... Я прорезал тебя ещё в паре мест. Кажется, сильно.

— Да... я чувствую, — мако снизила скорость у поверхности моря, — я совершенно не помню того, что ты описываешь.

— Совсем ничего?

Акула напрягла память.

— Кажется, ты что-то мне говорил... Но не помню ни слова.

— Я говорил, что люблю тебя.

Глава 3. Москва;

Глава 4. Море (продолжение).

Рисунки Василия Бородина.