Море (продолжение)

Глава 1. Берег;

Глава 2. Море;

Глава 3. Москва.

Никогда прежде акуле не приходилось получать удовольствие от чего-либо, кроме поглощения пищи. Разве что иногда ей бывало приятно охотиться и настигать жертву в неприветливых водах Японского моря. То есть радость в любом случае была неразрывно связана с едой. По иронии судьбы источником новой для акулы радости опять послужило живое существо, оказавшееся в её пасти. Сознание акулы не было знакомо со словом «любовь». Ничего похожего она не встречала. Быть может, только понятие сытости, которое напоминало о некоем перемирии с морем. Но сейчас ни о какой сытости речи идти не могло. Акула впервые чувствовала согласие с морем, оставаясь голодной.

Мако пыталась осмыслить то, что с ней происходит через знакомые понятия — да, немного напоминает сытость. Акула привыкла кормить тело. А удовлетворение от охоты было той единственной частью добычи, которая годилась в корм душе акулы. «Я голодала», — подумала мако. И это правда. Наверное, акулы погибали бы от тоски, но, напомню, все они были морфинистами. В теле каждой акулы живёт драг-дилер, снабжающий её эндогенными морфинами, которые блокируют боль, страх и, по всей видимости, скрашивают безрадостное существование в одиночестве. Ёж принёс мако целый спектр новых чувств: единение с живым существом, гармония и невыносимая физическая боль. И страх. Акула не могла знать, что напавшие на неё дайверы из Sea Urchin во время атаки вкололи в её кровь химическое вещество, которое нивелирует действие морфинов. Sea Urchin заказали это вещество знакомым химикам. Тем, которые готовы не задаваться никакими вопросами, если получают хорошие деньги. Они позаботились о том, чтобы последние дни их жертв были не только бессмысленными, но и болезненными. Конечно, люди из Sea Urchin не могли предположить, что, лишившись занятия охотой, акула не потеряет, а напротив — впервые обретёт смысл существования. Точнее, впервые задумается о том, что этот смысл вообще возможен. Её мучали сомнения, страх, боль, досада и голод. Совершенно в ином виде для мако открылась её прошлая жизнь. Но как только она начинала тревожиться, морской ёж Владивосток реагировал и начинал говорить с ней.

— Ты расстраиваешься из-за того, что никогда никого не любила?

— Я... Я вообще не понимаю, зачем я жила всё это время.

Владивосток молчал.

— Я только и делала, что охотилась. Время от времени я отдыхала. В голове было пусто. Иногда я злилась, если долго не удавалось поесть. Но всё было... как-то естественно. В голове не возникало никаких вопросов.

— Тебе нравилось так жить?

— Что? — мако подумала, — наверное, я вообще не могла бы задаться этим вопросом. Сейчас мне трудно даже вспомнить, о чём я тогда думала. Хотя это было ещё вчера... Такое ощущение, будто до нашей встречи я ещё не жила.

Мако почувствовала тёплый сигнал из сознания Владивостока. Она мысленно улыбнулась.

— Я немного не об этом, дружок. Мне очень радостно от того, что ты здесь, со мной. Но я говорю о другом. Раньше моя жизнь полностью умещалась в схему. И вся эта схема состояла из одной буквы — «Я». Ещё не родившись, я съела своих братьев и сестёр, а потом только и делала, что гонялась за кем-то. Других для меня не существовало. Разве что как пища. Ну или прилипалы, лоцманы и губан. Но от них не было толку. Мы никогда не делились с ними мыслями. Мне не было до них дела. Всю мою жизнь можно было описать одной картинкой, на которой я плыла в поисках новой жертвы — вот я о чём. Теперь я узнала, что всё море полно сознания и сознаний отдельных его обитателей. Раньше я чувствовала только страх, излучаемый другими, но теперь понимаю, что каждый живёт в своей собственной схеме «Я». И ты подал мне идею о том, что многие живут и по другой схеме — принимая во внимание остальных обитателей, оказывая другим поддержку...

— Да, и это совершенно нормально.

— Не для меня. Я не знала, что можно жить с кем-то в гармонии.

— Несколько секунд, — улыбнулся ёж.

— Что?

— То, что ты называешь гармонией, на самом деле не может длиться вечно. Эта гармония не протянет и дня. Все эти схемы из одной буквы... Они очень сильны. Ты можешь пригреться в тепле моих мыслей, но только на миг. Потом я подумаю о чём-то тревожном. Или ты подумаешь. У каждого есть свои вопросы, и никто не сможет греться рядом с другим вечно. Нам нужно ходить и искать себе пропитание. Не только для тела, но и духа. И на этих дорогах мы всегда будем расходиться в разные стороны.

— Даже если так, то мы всё равно встретимся так же скоро, как и разойдёмся!

— Возможно...

— Да нет же! Не «возможно»! — воскликнула акула, — О чём ты вообще? Кто куда разойдётся? Физически мы с тобой вообще одно целое!

— Это не так. Один из нас умрёт раньше, — заметил ёж.

— Давай пока не будем об этом. Я просто не понимаю, в какие разные стороны мы можем разойтись сейчас? Мы одно целое — оба покалечены, голодны. Оба в страхе, мы поддерживаем друг друга и... даже как будто рады быть вместе. Я не права?

— Вот видишь, — тихо подумал ёж.

— Что??

— Мы уже разошлись в разные стороны, вот что.

Акула вздрогнула.

— Нас объединяет очень многое, — продолжил ёж, — физически мы почти в одной и той же ситуации, нас одолевают похожие страхи, заботы и радости, и, несмотря на это, мы не можем быть одним целым. Мы спорим. Я могу грустить о своём прошлом. О семье, которая меня потеряла. Ты же ломаешь голову над смыслом жизни, пытаешься переосмыслить то одинокое и сытое существование, которое удовлетворяло тебя прежде. У меня никогда такого не было — я всегда был частью небольшого сообщества. Жил, заботясь о других и о будущем. Мы с тобой совершенно разные. Мы можем купаться в этом единении, которое нас сближает. Но всегда будут приходить те мысли, от которых эта радость будет всё быстрее и быстрее идти на дно. Сначала это могут быть мелочи, потом на них вырастут рифы сомнений. Станут привычными раздражение и обида. И после этого мы уже не в состоянии будем воспринимать друг друга чисто. Всё покроется грязью и то, что раньше приносило радость, уже невозможно будет разглядеть. Поверь, я проходил через это.

— Да, я вижу, твой опыт очень ценен! — съязвила акула.

— Много ли надо для ссоры? — усмехнулся в ответ Владик.

— К чему весь этот опыт? Он не делает тебя счастливым. Ты отяжелел.

— Вот уж вряд ли.

— Да и причём тут прошлое? Ты часто заводил дружбу с акулами, застревая в их глотках? Сейчас всё иначе.

— Да. В первую очередь, я понимаю, что мы очень скоро умрём, — спокойно ответил ёж.

— Умрём... Так что, может быть, ради наших коротких часов, мы не будем вспоминать о том, как было раньше?

Ёж вздохнул.

— Милая. Это ты начала думать о прошлом. Забыла?

— Да, Влад, ты прав. Но я действительно не могу понять, что происходит. Почему я так изменилась за несколько часов? Будто вместо меня оказался кто-то другой... Или я попала в море, которое живёт по другим законам. Я совершенно иначе стала мыслить, и теперь мне нужно разобраться, что является самым ценным в жизни.

Ёж не ответил.

— Осталось немного времени. И я хочу понять, что правильно — жить так, как жила я и все мои родственники, или так, как я живу теперь, думая о тебе...

— Пойми, ты очень молода. Все твои родственники, достигая определённого возраста, находят себе пару. С тобой тоже могло быть так, но всё случилось иначе.

— Ты считаешь, что я бы полюбила кого-то из акул?

— О да, — засмеялся ёж, — и это было бы намного здоровее, чем вот так, со мной.

Хищница задумалась.

Она понимала, что скорее всего, ей и правда был уготован союз с кем-то из самцов мако. Она спаривалась бы с ним так же, как это делали некоторые виденные ею акулы. Наверняка в скором времени ей следовало стать матерью, такой же, как и её собственная мать пару лет назад.

— Да, пожалуй, это было вполне очевидно, но я была ребёнком и не думала об этом, — подумала акула.

В то же время, она почувствовала, что в случае «нормального» сценария акульей жизни она так и осталась бы внутри этой простой схемы, однако частью этого «я» стали бы на время её партнёр и потомство. Совсем ненадолго. «Как знать, возможно, мы бы охотились вместе», — эта мысль очень ясно пронеслась в голове акулы, так что и ёж прочитал её дословно.

— Весьма вероятно, — подумал он с ехидной улыбкой.

— Что? Ты подслушивал! — акула слегка разозлилась.

— Да-да, конечно! Мне ведь так интересно, что ты думаешь! — язвительным тоном выпалил Владивосток.

Мако ужасно расстроилась, но ничего не ответила. Ёж осознавал, что уколол самолюбие акулы, но не стал извиняться или утешать её. Он подумал, что устал быть хорошим. Их дороги разошлись. Последние часы жизни он хотел провести в размышлениях о прошлом, о личном. Акула утомила его своими вопросами.

Мако продолжала медленно плыть на север. Никаких примечательных попутчиков по близости не было. Голод пожирал акулу изнутри. Всё её существо заполнила тупая злоба. Лишь тонкий ручеёк сознания нёс смутные мысли о том, что можно попытаться поесть — каким угодно способом. «Может быть, и этому гаду что-то перепадёт», — подумала акула.

Подниматься к поверхности было тяжело, к тому же локаторы акулы показали, что сейчас там не так много живности, а состояние мако было уже слишком плохим, чтобы позволить себе отлавливать одинокие проворные жертвы. Чем дальше на север, тем непривычнее всё вокруг — акула чувствовала присутствие незнакомых рыб и зверей. Экспериментировать в данный момент не хотелось. Мако стала вспоминать морскую жизнь в тех районах, где она жила всегда — и впервые жизнь морских обитателей показалась ей омерзительной. Всё, чем жило море, оказалось круговоротом воспроизводства и пожирания. В море встречали по одёжке — и надо признать, большинство обитателей держало марку! Цвета и формы жителей Японского моря поражали воображение: окрасам осьминогов и морских звёзд позавидовали бы модники с Харадзюку! Однако красота здесь не имеет никакого отношения к эстетике и искусству. Кричащие цвета — это код, сообщение: не тронь меня. Или же — наоборот: подойди ближе. Всё это служит выживанию или продолжению рода. Эта красота не для того, чтобы на неё смотреть. Сейчас акула смутно вспоминала те краски, которые открывало ей море — и в памяти море стало выглядеть прекрасным. Но когда ты часть процесса, ты не любуешься — ты ешь или дерёшься за жизнь, прячешься или спариваешься. Нет никакой красоты. Всё искусство моря — прикладное. Такое положение вещей вдруг показалось акуле низменным.

— Хорошо, что хотя бы теперь я увидела всё так, как оно есть, — подумала акула, — всё время моей жизни было отдано этой игре на выживание. Эти морские звери только и делают, что подкарауливают друг друга, чтобы затем схватить клешнями, разрезать пополам и затащить в свой рот. Чёрт, как же хочется есть! Неужели ради этого в море такое многообразие жизни и форм? Ради этого мне дано сознание?

Акула почувствовала, что сравнительно близко проплывает косяк золотого ерша — если ускориться и повернуть на запад, ещё можно настигнуть этих рыб и попробовать съесть. Мако поменяла направление и медленно начала набирать скорость. По пути акула вглядывалась в толщу воды. Никогда раньше она не замечала того, что мутное полотно моря само по себе может быть таким увлекательным зрелищем.

— Вода — это просто среда обитания, она несъедобна, она не служит продолжению рода, но оказывается радость спрятана на дне моих глаз! Пусть другие барахтаются в воде, пытаясь спасти свои пустые жизни — мне дано видеть в ней величественную гармонию, тянущуюся во все стороны!

— Да прекрати уже! — закричал ёж.

—Что? Ты о чём?

— Я больше не могу выслушивать твой напыщенный бред! Акула! То, чем сейчас забита твоя голова — образец очень жалкой мысли. Впрочем, такие мысли вполне соответствуют твоему возрасту.

— Да причём тут возраст?

— Ох...

— С чем ты не согласен?

— То, с каким омерзением ты смотришь на повседневную жизнь моря. То… То, как ты отделяешь себя от этой жизни, ставя между собой и остальными заслонку так называемой красоты. В такой позиции как раз нет ничего красивого.

— Но ведь я раньше вообще не знала красоты, а теперь я вижу её повсюду!

— Если ты видишь её повсюду, то почему ты не можешь увидеть её в привычном цикле жизни? Тебе противно думать о том, что прекрасное — лишь приманка, что оно служит процессу поедания и размножения, служит поддержке бытия.

— Да, это так глупо.

— Да почему же? То, что ты считаешь красивым, должно расти и воспроизводиться. Что тут глупого?

— Даже не знаю, — неуверенно сказала акула.

— Значит, по-твоему, ты можешь видеть красоту кораллов, но не видишь красоты в круговороте морской жизни?

— В этом круговороте много безобразного и подлого. Раньше я не видела красоты, но и к мерзостям я была слепа. Теперь мне открылось многое.

— О нет! Неужели ты так и умрёшь с мыслями о том, что прозрела, когда на самом деле ты просто возненавидела совершенство природы?

— Но... кажется, я наоборот постигла совершенство природы — это цвета, формы, звуки и запахи, ощущения... Хотя сейчас ощущения не самые лучшие, конечно.

— Это то, что доступно твоим органам чувств. У нас, морских ежей, слабое зрение. И глаза находятся на жопе — это нужно для защиты. Ты говоришь, что мир прекрасен, а я вижу не так много. Если смотреть моими глазами, море представляет собой мутное пятно, по которому проплывают кучки дерьма. О какой красоте ты мне говоришь? Но прекрасное доступно моему внутреннему взору. Я заперт в твоём теле и очень скоро умру от голода. Я вообще ничего не различаю. Но даже сейчас мне видно совершенство природы. Ведь вся эта игра хищников и жертв, приманок и погонь, всё это находится в строгом балансе. Каждое живое существо имеет сложную структуру само по себе, и все эти существа встроены в общую структуру моря. Постоянно происходит некое движение, личный импульс каждого, даже самого маленького создания, подталкивает этот маятник, и он не останавливается. То, что ты считаешь низким, на самом деле непрерывно воссоздаёт и поддерживает совершенство всего моря.

— Не знаю...

— Акула. Если забота о еде, по-твоему, нечто низкое, то зачем ты плывёшь к косяку золотого ерша?

— Хочу есть, — просто ответила мако.

Акула затосковала. Владивосток не разделял её радостей и не замечал очевидного абсурда существования всех жителей моря.

— Кажется, он старше меня и такой умный. Я думала, он всё прекрасно понимает. Может быть, он и прав. Наверное, эта тщетность не так ужасна. В ней тоже есть что-то вроде гармонии. Не знаю. У меня совсем мало времени, чтобы понять, что в этой жизни главное...

С этой мыслью мако решительно ворвалась в косяк золотого ерша. Движение было совершенно точным, как и раньше, но вот только удержать схваченную рыбу оказалось не так просто. Челюсти ослабли и ершу удалось вырваться. Мако вновь почувствовала острую боль от резких движений. Ерши сделали синхронный рывок всем косяком, оставив акулу позади. Мако постаралась пуститься за ними и даже клацнула челюстями вдогонку уплывающим рыбам.

Бесплодность попытки, боль и осознание собственного бессилия сперва привели акулу в бешенство, но удивително быстро гнев сменился смирением. Рыбы ускорились. Акула провожала взглядом волнообразное движение удаляющихся ершей. «Они будут жить», — пронеслось в голове хищницы несколько раз. Акула поняла, что уже не будет ничего есть.

— Осталось только плыть и наблюдать. И готовиться к тому, что меня не станет. А, может быть, не станет этого моря вокруг, — думала акула.

Теперь, когда акула вышла из бесконечной гонки за пропитанием, она почувствовала себя частью подводного пейзажа. В каком-то смысле мако можно было бы назвать призраком, ведь она ушла из морского сообщества, стала невидимой. С другой стороны, она чувствовала себя слишком живой для подобного сравнения. Эндогенные морфины не работали, но чувство прекрасного немного притупило боль. Прекрасными были и воды Японского моря, и чёрная пропасть внизу, и мысли о том, что акуле больше не нужно играть ни в какие игры. Последняя возможность вернуться во внешний мир — стать чьей-то добычей. Но по близости не было хищников. Одиночество осветилось спокойным и мягким сиянием. Прошлая жизнь отвалилась, как ступени ракеты, несущей космический корабль к орбите. Акула перестала вспоминать охоту и запах крови. Кажется, она так и появилась на свет — с этой болью, голодом и спокойным взглядом на толщу воды перед глазами. С полным безразличием ко всякому осмысленному движению. Вопросы исчезли. Тело расслабилось и полностью отдалось мерному движению моря. Никогда прежде акула так не доверяла вселенной.

Между тем, море продолжало своё обычное существование. Оно рождало всё новые и новые организмы: клешни, плавники, панцири, зубы, щупальца, жабры — всё ломалось, рвалось, дробилось и росло опять и опять. Водоросли, планктон и мясо пережёвывались, икра откладывалась и проглатывалась. Морские обитатели ползли, плыли, зарывались в песок, пятились. Жизнь и смерть никак нельзя отделить друг от друга — тут вернее было бы сказать о вечном цикле рождения-смерти. Это два конца отрезка, который является ничем иным, как поиском пищи на сегодня.

Мысли в голове мако на самом деле тоже были только игрой, отделяющей её от подлинного бытия. Движение воды помогало акуле отвлечься от мыслей — последних агентов времени в безмятежной точке существования — точки, которая являлась также и бесконечностью. Состояние умирающего животного напоминало маятник. С одной стороны — жизнь в её привычном понимании: жизнь как масло, намазываемое временем на ломоть сознания. Когда маятник находился в этой стороне, к мако возвращались мысли, ведущие в прошлое и будущее, она ощущала боль, голод и задавала себе вопросы. Затем маятник оказывался в другой стороне — той, где сознание предельно сужалось, так, что в него уже не могли поместиться ни сигналы органов чувств, ни клубки мыслей и воспоминаний. И так как в голове не оказывалось ничего, что требовало для своего существования протяжённости, то исчезало и само чувство времени. И вот тогда, сузившееся до точки сознание, внезапно оказывалось гораздо шире привычного — ничто не заслоняло бескрайнее море бытия. Это даже не было похоже на чувство прекрасного, хотя раньше именно оно толкало маятник в эту сторону. Это было то состояние, в котором существо становилось независимым от потребностей, но и теряло свою личность, становясь бытием как таковым. Таинственным образом время всё же начинало проступать сквозь толщу покоя и маятник снова двигался к жизни, запутанной в сетке протяжённости. Так сознание акулы пульсировало очень долго. Во всяком случае, так казалось ей самой, когда она снова начинала думать.

Ёж в это время оробел и затих. Он чувствовал, что с акулой происходят какие-то изменения и решил подождать, пока она сама подаст голос. Он наблюдал за тем, как то просыпались, то снова засыпали сонмы её мыслей — как вдох и выдох, параллельно сосредотачиваясь на бессловесных ощущениях боли в тех местах, где были обломаны его иглы. Необъяснимым образом Владивосток вдруг почувствовал, что, если акула заговорит, она сможет как-то спасти их обоих. Он даже хотел было посмеяться над этой возникшей словно ниоткуда верой, но не с кем было разделить эту шутку. Оставалось только быть честным с собой. В какой-то момент ему показалось, что акула засыпает. Ёж напугался, что она так и умрёт, оставив его одного. Но прежде чем выразить свой ужас, он почувствовал какое-то новое присутствие. И акула действительно заговорила, но только не с ним.

— Я вижу, ты веселишься тут от души, — по-доброму усмехнулся незнакомый, но приятный голос. Акула увидела перед собой ещё одну особь мако, но поняла, что никакая опасность ей не угрожает.

— Ты права, я ничем не могу тебе навредить, — подтвердил незнакомец, — я пришёл поговорить с тобой о том, что так тебя терзало в последнее время.

— О еде? — спросила акула.

— Ты ещё способна шутить в таком состоянии! — незнакомец рассмеялся, — Нет, не о еде. Ты уже проглотила всё, что было тебе отведено. Попробуй теперь перевари это. Даже забавно, как ты ещё можешь робеть перед лицом смерти и пытаться казаться кем-то, но не собой. Нет, ты не думала так много о еде, как о своём предназначении в жизни. Я услышал тебя и решил подплыть поближе, чтобы мы смогли поболтать об этом.

— Кто ты такой?

— Раз ты задаёшь такой вопрос, то, должно быть, я очень важный для тебя собеседник. Но лучше я расскажу тебе немного о твоей природе, и тогда тебе не придётся никому задавать подобных вопросов.

Незнакомец бывший вполне здоровой и крупной акулой мако вдруг показался почти прозрачным, как мутная вода, но видение быстро прошло.

— Наверное, его здесь нет, — подумала акула.

— Да, я не акула. И у меня нет ни постоянной формы, ни имени. Впрочем, то же можно сказать и о тебе. Ты думаешь о своей жизни. Но что это такое жизнь? Какой она тебе представляется? В каком-то смысле ты вечно пребываешь в некотором «сейчас». Оно стремительно меняет свою форму и содержание, и если разбить жизнь на мгновения, то получится, что в каждом «сейчас» ты видишь, слышишь, словом, чувствуешь самые разные явления. Одновременно с этим в голову приходят разные образы. Всякий раз этот отпечаток мгновения будет хаотичным и непохожим на другие. Даже на соседние мгновения. В один момент ты слушаешь море, задумываешься о чём-то и не обращаешь внимание на то, что перед глазами. В следующий момент ты уже глядишь на что-то внимательно, мыслями уносишься в прошлое и уже видишь параллельно что-то ещё, при этом переставая слушать звуки — соответственно они исчезают из общей картины. Всё, что ты могла бы назвать своей жизнью — калейдоскоп визуальных форм, звуковых колебаний, запахов, ощущений, вкусов, эмоций, дремучих инстинктов, мысленных цепочек и образов. Состояния тела всё время меняются. Когда твои зубы протыкают чью-то плоть, и ты пытаешься вырвать кусок мяса из какой-нибудь рыбы, твоё внимание сосредотачивается на челюстях. В другой момент ты их совершенно не чувствуешь, так как более осмысленно и тяжело работаешь плавниками. Либо ты пребываешь в раздумьях и совсем не ощущаешь тела. Как правило, органы чувств так или иначе получают какую-то работу. Бытие вызывает твоё тело частями, по мере необходимости и лишь на некоторое время. В остальные моменты невостребованные части тела живут скрытой жизнью — когда ты о них не вспоминаешь и они не задействованы в значительных процессах. Также и мысли. Какие-то мыслеформы хранятся в твоей голове, ты вспоминаешь о них, когда наступает подходящий момент, и думаешь о чём-то другом в остальное время. Мысли составляют твоё виртуальное тело. Оно более гибкое, чем физическое, но для обоих есть ряд общих законов. Почти никогда в твоём сознании не существует всего твоего тела целиком и всех твоих мыслей и воспоминаний одновременно. Луч внимания скользит, сужаясь и расширяясь, по отдельным фрагментам бытия, захватывая только бесконечно малую часть внутри и снаружи. Всё остальное — скрытая жизнь — небытие, которое обуславливает твоё существование. Ты не чувствуешь своего кровотока, но не будь его, не было бы и тебя. Или, скажем, ты не видела, как родился и жил золотой ёрш, но ты встретила его и съела. Если бы он не прошёл весь свой жизненный путь где-то за пределами твоего сознания, твоя жизнь сложилась бы иначе. Почти всё существование является для тебя скрытым. А мы говорим о светлой, доступной тебе стороне. Обычно эту сторону ты и называешь собой — всё то, что выхватывает прожектор внимания, мысленно или материально. Ты понимаешь почему твой вопрос о предназначении твоей жизни становится всё более странным?

— Нет, — ответила акула.

— Дело в том, что твой вопрос имеет значение только в системе координат, предполагающей реальное существование личности. Но эта система очень неточная. Она настолько неточная, что её можно назвать суеверием. Верить в то, что ты существуешь как некое автономное сознание, помещённое в тело, это всё равно что верить в то, что если двуногий на суше сложит губы трубочкой и свистнет, то у него не будут водиться деньги. Ты как отдельная личность, у которой есть прошлое, которая живёт сейчас и будет жить потом — это просто попытка отвернуться от бытия.

— Но зачем мне отворачиваться?

— Чтоб глаза не слепило, надо полагать, — усмехнулся незнакомец.

— Ты думала о предназначении. Давай начнём с меньшего. С небольших целей — повседневных. Например, тебе кажется, что ты хочешь есть, и тогда ты выходишь на охоту. Одновременно с этим событием происходит масса скрытых событий, которые не отражаются в твоём внимании — например, косяк золотого ерша выдвигается на нерест. Ты об этом не думаешь, просто видишь потенциальных жертв. В их картине мира ты гостья в пути на нерест. В твоей картине мира ты даже не сможешь назвать точное количество ершей, не говоря уже об их намерениях. Является ли их путь частью твоей жизни и истории? Наверное, нет. Но и все проносящиеся в твоей голове мысли тоже, главным образом, забываются, хотя как знать какая из мыслей могла подтолкнуть тебя к судьбоносному действию? Если разматывать клубок мысль за мыслью, то мы придём к моменту твоего рождения, а затем перенесёмся к жизням твоих родителей. При этом нельзя отбросить рождения всех остальных существ. Каждая отдельная личность протискивается сквозь узкие норы обстоятельств, одновременно изменяя ландшафт своими действиями. Она ничтожно мала в сравнении с силами, которые формируют траекторию её движения. Личность — это некий интерфейс для координации вселенских процессов. Мелких или крупных — сказать нельзя, ибо каждая стеночка этого мироздания является несущей и обязательной. Твоя личность — некая группа событий. Причём группа весьма неустойчивая — какие-то события исключаются, в то время как добавляются новые. По крайней мере, если рассматривать личность во времени. Ты даже не знаешь о некоторых важнейших событиях, определивших твой настоящий момент. Например, не знаешь, сколько ныряльщиков тебя атаковало сегодня утром. Не знаешь, зачем они так сделали, и не знаешь, почему ты вдруг начала чувствовать боль и печаль. Тебе ничего из этого не известно, хотя это крайне важные детали твоей биографии. Точнее, истории твоей личности. Но, как я уже объяснял тебе, личность — почтовый ящик, на который бытие шлёт тебе фотоотчёты. Вернёмся к повседневным целям. Тебе кажется, что ты хочешь есть и выходишь на охоту. Разве тут есть хоть капля твоей воли?

Голос акулы-незнакомца затих. Мако поняла, что глаза её закрыты и с усилием разлепила веки. Перед ней ничего не было. Только вода и смутное воспоминание о том, что перед ней только что была другая акула.

— Так в чём предназначение твоей жизни? — она снова услышала этот голос.

— Я не понимаю, — спокойно ответила мако.

— У тебя нет жизни. Это ты есть у жизни. Не существует никакой ТВОЕЙ жизни, — голос сделал паузу и добавил иронически, — впрочем, у тебя теперь не осталось жизни и в самом обыденном смысле. В суеверном смысле.

Негромкий смешок надолго повис в голове мако. Видение окончательно рассеялось. Акула какое-то время пыталась ухватиться сознанием за обрывки фраз, оставшиеся в памяти, но те никак не хотели связываться в какой-либо смысл. Кажется, акула должна была понять, что она не что иное, как группа явлений, которые между собой никак не связаны. Или же напротив — связано всё?

— Так в чём же моё предназначение? В том, чтобы видеть прекрасное? Или в том, чтобы быть обычной акулой?

Думать было невозможно. Внимание слабло с каждым мгновением.

— Скрытая жизнь...

— Он сказал, что мы отворачиваемся от бытия, чтоб оно не слепило глаза. Значит, скрытая жизнь на самом деле подобна солнцу, а луч внимания вовсе не светит, а напротив — не даёт нам видеть? Это похоже на то, что двуногие зовут солнечными часами: то, что мы называем собой — это столб, отбрасывающий тень на песок. Наш взгляд устремлён под ноги, в тень. Полоска тени повторяет форму столба, и личность идентифицирует себя с этой тенью. Пока личность сосредотачивает внимание на чём-то одном, она упускает из виду всё остальное. Внимание — фильтр, вырезающий из всей картины мира небольшой участок знакомой формы (силуэт столба). Внимание приходится сдвигать по часовой стрелке вслед за движением тени, ведь столб, отбрасывающий тень, неизбежно рождает время. Время и личность взаимно обусловлены. Если вырвать из песка палку, не останется ни личности, ни времени. Среда обитания личности — подвижная тень. Сознание смотрит через мощную оптику внимания, постоянно спотыкаясь, о то, что мы считаем неинтересным, — Владивостоку казалось, что он очень близок к пониманию того, о чём говорила та призрачная акула, — краеугольный камень нашего бытия находится среди скрытой жизни, под ногами. Это камень, от которого мы отказываемся день за днём.

Мако ничего не разобрала. Владик ещё обдумывал всё, что он понял в эти минуты, но ему показалось, что вся эта концепция очень слаба логически. Если внимание порождает личность, то чьё это внимание изначально? Влад не знал. Он чувствовал, что услышанное ничего не значит ни для акулы, ни для него.

— Чем меня должна интересовать эта скрытая жизнь? Не проще ли сказать, что нужно быть более широкой личностью, чтобы больше всего попадало в поле зрения? Какой смысл покидать пространство собственной тени и растворяться в лучах солнца полностью? Если есть какой-то лучший способ существовать, свободный от личности, то кто же будет существовать? Все эти концепции выглядят абстрактными и умозрительными.

Ёж вздохнул.

— Впрочем, это оттого, что всеобъемлющее бытие несовместимо с мыслительным процессом, — решил Влад, — личность всегда будет заслонять понимание. Личность и непонимание почти тождественны.

Вода потемнела. Акула попыталась резко повернуть корпус, надеясь увидеть хоть что-то с другой стороны, но тело не сдвинулось. Оно утратило гибкость и перестало подчинятся мыслям. Акула вложила в движение мощный импульс, однако тело вернуло его сознанию — задвигались мысли. Они забегали в голове в поисках безопасного места. Дело в том, что теперь, когда близость смерти невозможно было отрицать, последнее, что могла позволить себе акула — самообман. Мако пыталась поверить, что это ещё не конец, но мысли эти, разумеется, никак не могли оформиться в подобие реалистичной фигуры. Это была паника угасающей личности, распад одной идентичности.

Возможно, Владивосток смог бы вмешаться телепатически и внушить акуле спокойствие, которое он сам обрёл в последние минуты. Однако ёж предпочёл закрыться — лишь бы не перехватить предсмертные видения акулы.

Он ждал. В водовороте мыслей мако проносилось и его имя, но оно также не могло зафиксировать сознание акулы. Болезненные рывки её разума не приводили никуда. Они были подобны энергичным прыжкам на месте.Владивосток прислушивался к ощущениям акулы — она стонала от боли. Морской ёж по-прежнему был личностью, и у него оставалось совсем мало времени. Он решил, что правильнее всего удерживать столб воткнутым в песок как можно дольше. Глотка акулы сжимала Влада всё сильнее. Ёж закрыл глаза и пытался вызвать в памяти приятные цепочки мыслей из прошлого.

Вскоре жизнь отбросила акулу. Её мёртвое тело качнулось напоследок и постепенно расслабилось. Только не было такого сознания, которое могло бы получать удовольствие от этой расслабленности. К сожалению.

— Она мертва, — сказал себе Владивосток III. Его жизнь только что вошла в новую фазу. Игра перевернулась.

Сначала ёж оцепенел от ужаса. Нет, это не был ужас потери. Скорее, ему было жутко находиться внутри столь огромного покойника, быть окружённым тяжёлой мёртвой плотью, а не податливой водой. Всё существо ежа обратилось в саможалость. В сознании проносились тени вопросов, которые не успевали обретать конкретную форму. Скорее это были бессвязные восклицания вроде «почему?», «кому это нужно?», «что дальше?» — и так снова и снова. Никаких ответов ёж не искал — он лишь проклинал море. Ответом могла быть только жизнь или смерть.

Через какое-то время резкое как никогда чувство голода вывело Владивостока из этого состояния. Он начал стонать. Выхода не было, а боль становилась невыносимой. Вдруг Влад отчётливо понял, что ему следовало сделать.

Первый кусочек он оторвал с большим усилием — наверное, сказывалось то, что ёж ослабел от голода и вообще был подавлен. Но стоило пережевать немного акульего мяса, как Владивосток почувствовал прилив энергии. Уже без лишней спешки он стал методично работать челюстями и подвижными иглами, пожирая изнутри тело своей последней возлюбленной.

— Нужно поесть как следует, путь предстоит долгий.

Продолжение следует.

Рисунки Василия Бородина.