раzбросало белые лепестки

22

а.

спросишь, зачем я туда катался,
я отвечу, уже и не знаю,
может, перечитать часть об оскаре фейте,
подбодрить тех, кто постарше,
нагадать тем, кто помладше,
множество хороших стихов
(это гадание случится
после того, как взорвали с опаской
в зарослях того сада
на лесной, где, должно быть,
миллион лет назад опрокидывали
по баночке пива после киносеанса,
и всё, наконец, становилось простым,
будто принятие, а теперь
пялиться в имена
участников «великих затмений»,
отказавшись, впрочем, пройти
по qr-коду на мемориальной табличке,

немного побыть в страшной сказке
и выбраться, наконец,
к институтскому переулку, к зданию с надписью
«призывной пункт»,

побыть в аниме, если цветущее дерево
раzбросало белые лепестки,
а еще в таком фильме,
который мог бы снять линч,
если бы линч снимал сериал про ментов —
когда какой-то чувак в инвалидном кресле
вдруг проявится на безлюдном
ночном перекрестке,
он прищуривается, затягиваясь
сигаретой, песня певицы максим вдруг заиграет
где-то вдали, и я вспомню,
как несколько дней назад в метро
играла другая песня, проклятый дождь,
и мы пели ее с какими-то рандомными
девчонками, шевеля одними губами)

25

с.к.

не знаю грузинского, но понятно, что мальчик
спрашивает, почему этот флаг перечеркнут.

Следствие успешной политики
Кремля, отвечает отец. Следствие
ведут знатоки, переламывая kinda хребет городскому
жителю, некоторым другим, деньги…

Каждый день — встреча с понимающими глазами.

Каждый день следует покупать те или иные
фрукты на рынке. Или, к примеру, черешню.

Больше не наблюдаю «бывшая уезжает на запад».
Есть и другие шоу. Другие тед-токи.

Ласковые дожди мир принес с моря.

Закрываю навсегда самое предпоследнее око.
На этот раз навсегда самое предпоследнее око.

На этот раз передвижной сад проявился с Северо-востока.

Это стихотворение оказывается внезапно
импровизационной поэмой на тему передвижного сада.

Однажды он выпал в Таврическом, срифмовавшись
в своем антогонизме с речевкой митрополита,
теперь перечислять всё это… не имеет значения...

Почему кошмар спустя столько лет снится Елене?
И какая проза всё же лучше в костер сгодится,
я пишу роман одновременно по всем направлениям,
твой Жан-Люк Годар, или о чем там говорят молодые?..

И трамвай какой в тишину едет,
как изжога тяжела моего горла.
Что меня еще держит?
Твое зрение.
Ты подарила мне зрение.

Еще до Таврического, когда заносило снегом
Девяткино, в те счастливые несколько суток
мы обменялись зрением, как тебе мое, признавайся… 

У меня есть твое — зрение большой литературы,
ничуть не испорченное скверностью черт каких-то,
которые есть, в сущности, опыт жизни в твоем теле,
ты же знаешь, я всегда рукоплескал, как справлялась

Всё равно кое-где украинские флаги.
Я гуляю по Тбилиси как любая сопля, до которой
никому особо нет никакого дела,
но я поймал в метро споткнувшегося слепого!

Черт, они отменили двойной веганский бургер
аккурат к моему возвращению в город,
типа такая диета, я стану выше,
вытянусь, стану таким, как будто
высечен профиль в скале, че такого,
больше не допускаю нетерпеливость,
подкурюсь и иду до парка, в котором никогда не был.

Каждый день встречаюсь с понимающими глазами.

Стерегу твое зрение в саду отлетевшем.
И твое тоже.

26

участни_цам семинара

Знаешь, ночью я вспомнил,
как мы собирали свои шайки
среди одних только ограничений, казалось,
на одной только утопической тяге,

как мы читали «Манифест
киборга» на той занесенной снегом
подмосковной философской школе,
словно на космическом корабле,

знаешь, я вспомнил свою ярость,
когда прочел, что в 2025-м
они разыгрывают «Киберготику»,

словно нет воюющей страны,
правого поворота, мертвого
Марка Фишера,

знаешь, на фоне новой войны на Востоке
я вспомнил негарестани, который
написал эту телегу про нефть и не

свихнулся (и даже
напротив), знаешь,

он посвятил тот текст колдунье,
просто «колдунье», знаешь,
может быть, сделаю что-то похожее,

знаешь, теперь всё это
звучит, будто после всего,
будто после после после после всего.

Но знаешь, среди
мертвого интернета
вдруг вспомнил о манифесте

и подумал: этот стишок
всё же может быть чем-нибудь кроме
поражения.

27

с.к.

рои дронов с ии, микро дроны с ии и тд
чуваки я вернулся к этой теме в момент, когда
родину (?) рн буквально бомбит ии,
вот вам и очередной диалектический виток,
не чуваки я реально оценили «интеллект и дух»
только теперь, с запозданием, на очередном
диалектическом обороте, когда дорогих
разных всяких носителей размотало хз куда,
и всё же вот увидел в этой возможности резы светлую весть…

ты помнишь, алеша, дарья дугина просила по памяти ци
тировать циклонопедию, и теперь
ее как активного носителя больше нет,
но и ей мы передаем свой милостивый привет…
нет никого обделенного за нашим спотыкающимся столом

с кем-то мы были, к примеру, игра тел,
связывались, поскольку тела обещали сад,
но мы связывались при этом именно в качестве двух
инфо-проводников друг друга во времени, стыдно сказать,
как тогда говорили, кислотного путинизма, однако теперь,
как эту тенденцию ни назови...
когда каждый против другого воюет в этих песках…

я тебя люблю через общие сны

(столько всего каждый день нужно удерживать в голове!),

я тебя люблю через расчлененные, необщие сны

(или это каждый новый день собирает меня…),

большего и не взболтнуть, не взболтнуть.
Но и не об этом, в конечном счете, велась —

речь о разбитом зеркале, о книге сожженной!
речь о моем теле, летним зноем испепеленном,
и об общем поле интеллекта экспериментальном,
к которому тогда получили доступ,
а также о том, что «предательство» оказалось
тем, что через мое же безумие тупо меня выводило…

(этот текст бабка яга,
ведьминский плевок,
это как сказать любимая книга эдем блять эдем эдем)

28

с.к.

ладно, мне показали процессы старения,
процессы того, как кислая слива во рту начинает
размягчаться, некросвадьбы, роста сквозь боль,
помехи, летучие мыши с этими их
натянутыми крыльями по всей длине тел,
фейерверк смещенных пропорций, хоть
выходи в окно, но вместо этого
выбегаю обратно в комнату, и, схватившись за комп,
начинаю печатать письмо, идет тяжело, поскольку
пространство страницы закрывает двойная
экспозиция образа: кадр дачного дома 
и ты в желтой футболке растянутой, но я всё равно
роняю слова, как летучих мышей в проем винтовой
лестницы, одну за одной, одну за одной,
их лапки связаны, но я уверяю тебя, это не сон;

как и мой приятель эрл, я почти не выхожу из дома,
как и мой приятель эрл, в подростковом
возрасте я тоже был заперт,
теперь вижу змей, гипнотических глитчевых змей,
однако в ту ночь,
когда фейерверком через меня прошмыгивали архивы инфы
и раскалывалось литсообщество из-за множества разных вещей,
я напялил старую кофту с эмблемой
калифорнии на голое потное тело
и шатался вдоль шевелящихся деревьев,
и стрельнул сигарету у консьержки с живыми глазами,
всё тянулось в руки само, длилось правильным светом,
словно я агамбен, который задается вопросом
о святости, но приходит к решительно отрицательному ответу,
только это совсем не грустно, а скорее наоборот, поскольку
стало ясно, как много всего предоставлено потенциально,
ей, возгласы детей во дворе с моего этажа напоминают туннели
и даже всегдашняя плоть наполовину выброшена в окошко
+ прозрачный негарестани подмигивает на повороте

29

с.к.

Да ниче, ты ушла, заблокировала, кикнула
из чата, выкинула на помойку, как я
когда-то свою старую красную кепку,
да ниче, новое сердце, здравствуй!
Табачные поля горят, говорят.

Да ниче, новый мозг, здравствуй,
хотя уже тридцать два, перекрестился — и клад
сам позвал, он напомнил мне воздух,
ворованный воздух для мозга, ниче,

может, я и один в душном чулане Тби,
но поэт_ки всех гендеров и возрастов
призрачно плывут ко мне через жуткие
помехи, разрывы связи, заплатки внутри
общего кода, и я, разумеется,
с радостью приветствую их, ниче!

Ты спросила, написал ли я стопку
трагических стихов о попадании в бан,
но я иду на суд по делу клуба «Бан» в Ереване,
я люблю тебя даже сквозь паттерн.
Глупость общая, университеты — тоже.

Мне есть чем заняться, любимая,
техночувствительность может спасти
зумера и миллениала,
мне есть чем занятья — мне нужно
остерегаться зеркал в городском пейзаже,
не обронить
последнее сердце случайно
в кратер новости с огонечком,
когда хрустнула ветка фейсбучного диалога.

Мой приятель Эрл выходит на улицу,
залипает на птиц через наполовину
выгоревшую тропу нейронных цепочек.
Наташа читает Катрин Малабу в Марселе.

30

бабка яга заебала тоже,
лезет и лезет,
и даже если всё уважение — ей,
то она перебарщивает, шепча
мне о том, что подать нищему всё равно
что расчесывать рану,
лезет и лезет гниением, но
я делаю тейк-даун, и она превращается
в книгу анны ахматовой,
я целую книгу анны ахматовой,
я избегаю темных
колодцев души, выхожу
за колой без сахара, и вывеска
снова моргает текстом hello world,
красные линчевские буквы
приветствуют бюрократа души.
Лес — знать устройство
очередей, взглядов, тактик,
расстояние от одного пункта мысли
до арктической пляски пламя-
ни. Ник Лэнд лох. Дугин лох.  

31

Нате и Никите

Почти электрический
звук кладбищенских птиц,
словно кто-то выкрутил что-то
до предела. Тбилисское «море»
ежедневно встречает,
ведь мой дом у вокзала
разрушился, и теперь
вписываюсь недалеко.

Одна из торговок погибла,
может быть, та, с как бы глиняным
и одновременно птичьим лицом.

Я не погиб, я почувствовал
толчок, вышел
на улицу в псевдокроксах.

Пыль сквозь лица людей,
сквозь образ 9/11, призрак
образа, при-
ветик из детства, которое
взрезывается историей.

Каждый день говорю цади, цади,
поднимаюсь на холм,
прохожу через звуки
электрических птиц,
плыву без остановки,
пока не устану,
открываю бутылку почти
холодного пива.

Опухоль в ухе кота, оттенки
интонаций, пустые клятвы
(вот почему я не смог
стать твоим мужем),
споры в фейсбуке, свет
опять отключили, как бы
ни взорвался мой телевизор,
только этого не хватало,
загугли кадастр, сама
загугли кадастр.

Дождь наконец-то.
После всех этих
дней с чемоданами на жаре,
дней с полицейскими на жаре,
с этими касками на жаре,
с этим желтыми лентами на жаре.

Дождь, говорю.
Загугли дождь.

---

 Фотография: SAG.