Концепт бедности в трех зарисовках

Le reste est indicible. Je me tais et marche les pieds nus*

Miracle de la rose, Jean Genet

Бедность — это девичьи ладони на темени

«Бедненький», — я помню, она говорила. Я помню ее пальчики в моих волосах, ее любопытные пальчики, ее теплые ладони. Я не помню ее лица. Не помню, что со мной случилось. Не помню ее лица и даже цвета волос, хотя подозреваю, что она была блондинкой. Скорее активная, чем красивая. Втрое старше меня. Ее звали Надей. В то лето мама брала меня с собой в летний лагерь, где передавала в Надины руки. И в то лето я не запомнил ничего, кроме Надиного имени и пальчиков. Сохранилось не так много подобных воспоминаний. Вот я тону в реке. Вот меня бьет мальчик, потом бьет молния. Я мокрый и не знаю куда идти. Вот я, не рассчитав сил, бью девочку по спине, кажется, даже не один раз. Вот она уходит в слезах, хлопает дверь. Вот мой новый босоножек, оставшийся в горячей смоле. И я соврал, что в то лето запомнил только Надины руки. Еще кое-что. Я разочаровал ее. Последнее, что я помню. Кражу ли, убийство ли я совершил, но она сказала, глядя сверху в глаза сказала: «Нехороший ты, мальчик».

Бедность — это обугленный куст

В детстве я воровал все, что видел. Хлеб воровал прямо с хлебозавода, шифер снимал, ножи вытаскивал у спящих алкашей, даже отсасывал бензин с соседских машин. Меня увлекал сам процесс. Я не переваривал кабачки, но все равно крал их у сумасшедшей бабки, чтобы разбить о землю. Был еще случай, когда мы с другом украли из детского сада мешок маленьких противогазов. Мы спрятали его в собачьей будке, а потом хозяйка вернулась и покусала нас. Но я, разумеется, объявил, демонстрируя раны, что поставил эту суку на место. Я был тогда очень лихой и наглый, потому что рядом была девочка, которую я, ну. Она была блондинка. Для нее я придумывал разные истории, много разных историй о своем воровстве. В них я представал бедным и благородным, а иногда не представал — хороших парней девочки не любят. Эту игру можно вести бесконечно, главное не допускать перегибов. Вот тут ты вроде всерьез, а тут взял и высмеял все, что говорил и обещал, в чем клялся. Когда я был излишне жесток, она злилась на меня и жаловалась, что я скривил ей позвоночник, и ее рост и развитие пошли с тех пор не в ту сторону. Однажды она даже призналась, что ненавидит меня, а я засмеялся, и она засмеялась. Одну историю я ей не рассказывал. Историю про куст. Мы любили есть крыжовник с одного куста, и как-то раз хозяин куста поставил на нас ловушку с зеленкой. В качестве ответного жеста я поджег этот куст, предварительно нашпиговав бумагой. Когда вспыхнул огонь, я убежал, а потом вернулся посмотреть, что стало с кустиком. Он стоял точно так же, как стоял, на нем даже висели редкие ягодки. Но я понял, что больше он не зацветет, и больше никогда не ходил к нему.

Бедность — это смирительная рубашка без рукавов

У нас во дворе жил Калмык. Он жил со своим приемным отцом, Калмыком-старшим, на первом этаже. Он часто строил для нас из деревьев всякие ребяческие приспособления. Но столь же часто, руководствуясь каким-то необъяснимым порывом, ломал все, что построил. В один жаркий день я и мой друг пошли с ним в город. С ним было интересно ходить в город. Всю дорогу он рассказывал разные истории про жизнь. Как-то он проболтался, что жизнь, как, блядь, ее ни живи, один хуй в пизду катится, и что любил он один раз, и что любит с тех пор, и что курить нам нельзя никогда, вот. Но в тот день истории его не начинались и не заканчивались, а просто шли вместе с нами, утаенные, изнемогая от солнца. Редкий голос Калмыка был каким-то притворным, и я от скуки стал смотреть на его руки. Калмык вдруг соединился с моими смутными представлениями о наркоманах, и я перестал смотреть. Вернувшись, я рассказал о своем открытии блондинке, и она пожалела Калмыка. Я говорил, чтобы она не жалела его, а она говорила — Жалко. Больше я ничего не говорил. Вскоре она уехала. Она всегда приезжала только на несколько летних дней. То были последние несколько дней. Спустя пару лет Калмык убил Дюймовочку — нашу старуху соседку. Она давно схоронила своего крота и считалась богатой, потому что почти ничего не ела, но в долг Калмыку не дала. Тогда он пробил ее храбрую голову ножницами и унес все, что смог унести до ближайшего райцентра, где его и взяли. Дали ему десять лет. Уже скоро он вернется домой, а может, и все мы вернемся и заживем, как в старые добрые времена.

*Остальное рассказать невозможно. Я замолкаю и иду босиком.  

Фотографии Насти Обломовой.