и небо нашей темницы

Артем Осокин конструирует свою поэтику в сложной зоне, тематически складывающейся из артефактов коллективного прошлого, объектов ностальгии, актуальных политических событий, в свою очередь состоящих из напряженных узлов власти и сексуальности, иронически-меланхоличной игры идентичностей, в которой иногда может промелькнуть призрачное освобождение. Описанная зона сложна, потому что решающийся говорить об этой стороне социальности всегда ходит по краю, стараясь не свалиться в сермяжную игру с чувствами читателя; чтобы этого не произошло, нужно выстраивать довольно тонкие и неочевидные схемы. В случае Осокина таким структурным сочетанием будет неожиданное совмещение отчетливых строк-синтагм и рваной, почти разговорной речи, совмещение сложной образности и псевдо-непосредственной передачи опыта лирического субъекта, похожей на способы развертывания политической поэзии девяностых («Мне и сигареты без паспорта не всегда продают; / какая уж тут тактика обольщения»). Из всего этого складывается язык, на котором позволительно задать вопрос куда-то в меркнущие очертания прошлого, вопрос, в равной степени задевающий и политические, и онтологические стороны места, в котором мы сейчас оказались и в котором мы находились когда-то давно: «Клаудия Колл, судимая за раздражение жадной памяти — / как ты там, оглушенная белым шумом?».

 
***

липкий холод настал — открываю глаза — стена — дай мне опору дай мне понять я дома — вот квадрат покатился и получился ромб — рисунок заворожил слезами размытый — там бордовые разные пятна цветы или даже улицы — заблудился и провалился — забыл о чем размышлял

ковер это символ достатка — так говорят — говорили в позднем союзе а может думали — вот он рядом уютно-тёплый как бок быка — хорошо что к утру всё нормально спасибо отче — хорошо что земля ламинат под ногами всегда тверда — исполать электрический чайник и газовая плита

антресоли мои антресоли сколько же там богатства — там все зимние куртки и обувь и те ковры — что не уместились на стенах и на полу — что на плечи накинуть не смог — не подумайте не помешан — ведь ковер это символ — даже одна из скреп

умывался и слышал гудели трубы а за стеной — кто-то плакал злился голос врезался в голос — каблуки стучали по полу гремела мебель — интонация на интонацию — как-то так

это гулкая кровь нуждается в мягких стенах — чтобы сор оставался в избах в окне лучина — чтобы людям в глаза не стыдно — нет у меня проблем

то не роскошь вовсе — скорее необходимость — поверять печали которых нету — ковру иконе — тут и боли мои под замком и копеечка будь при мне

покрываюсь ковром — так завещали предки – славься славься ковер вековой — не смешно замолчи не смей — не могу иначе а как иначе никак иначе — на кого положиться — кто укроет и приголубит

ты не понял с первого раза — все у меня в порядке — нет проблем не узнаете не пущу — я мужик я не плачу идите нахуй — я не вы

развалили
просрали
продали

________

На кого ж ты меня покинул?

*ковёр улетает на юг*

***

Если долго смотреть рен-тэ-вэ,
сквозь мелькающие экраны
станет просвечивать посмертная маска пенсионера,
который не смог дождаться
десерта на званом ужине,
развязки сериала
или звонка от внуков.

Видел это лицо недавно, в окне консьержки;
на пластмассовой вилке дрожал завиток лапши,
норовя соскользнуть, а в глазах отражался Киркоров
сквозь сценический дым и пряный пар доширака.

— Клаудию Колл состарили радиоволны.

…а ведь было же дело, за гаражами,
на разбитом колене была записана
программа телепередач; мне сказали,
что все леди делают это, забыв про стыд,
по субботам, ближе к полуночи;

переключая каналы между шагами в родительской спальне,
сквозь нежную сепию мы наблюдали, как
происходит смешное, слюнявое, сиськи-жопы,
гитарные риффы красивой жизни, кокетливый саксофон,
раздражение жадной памяти, Клаудия Колл,

почему нужно столько усилий тебя узнать
сквозь этот тревожный слепок, сквозь пряный сценический дым,
сквозь окна в подъезде, радиоволны, Клаудия Колл
не слышит моих приветствий, не слышит, как я зову
полетели сквозь окна, Клаудия Колл, я буду твоим плащом
и укрою от страшного глаза, вписанного в треугольник,
треугольник черных волос внизу твоего живота,

выжившая в застенках советских лабораторий,
имя своё рассеявшая в секретных архивах спец-служб,
Клаудия Колл, судимая за раздражение жадной памяти —
как ты там, оглушенная белым шумом?

— Я крошу в майонез обычный бульонный кубик
и запекаю мясо под этим соусом. Подавать…

…искушения ностальгии в мерцании тела, но
этот свет, эта вспышка — следствие сбоя
в скучной серийной гармонии порнофильмов, ты
неудобна, Клаудия Колл, тебя заклеймили, метка
«восемнадцать плюс» на твоей спине
горит сквозь невзрачный свитер; мне запретили
врачевать твой ожог, но сияние этой раны
до сих пор окрашивает предметы.

— Из достоверных источников
стало известно что...

...у подростка внизу живота — гладкий кукольный пластик.
Слышу: «Руки поверх одеяла» — не расцарапать то,
о чём ещё слишком рано, о чем уже слишком поздно,
в кукольном доме, за гаражами, между шагами взрослых
сексуальности не существует, Клаудия Колл?
Давай помолчим об этом, ты вне закона
и вне горизонта — на горизонте Сталин,
вездесущие рептилоиды, Анна Чапман;
могло быть и хуже, но в кармане лежит заточка
и записка: «Крепись. Удачи. Клаудия Колл»

***

голубой или розовый
кукла или пистолетик
важно ли это
когда оглушает взрывом
не слышно команд и приказов
и летят на землю штандарты чужой войны

закопав оружие в развороченной гусеницами песочнице
я достаю из вещмешка цветочные гирлянды и шампанское
разжигаю костры под июльским небом
и провожаю просеянный строй
проклятием и слезами
примирением и молчанием

всё что у меня осталось
это стыд недоговоренности
перед тобой
мое милое отражение
достоверное
слишком заметное
как я мог так долго прятаться
от твоего дурашества
от острой сократовой правды
не слышать твоих вопросов

мы как будто давно не виделись
и встретились на программе «Жди меня»
мелодраматическая музыка деликатно хранила молчание
когда обрели друг друга
брат и сестра

я вижу тебя уязвимую и плачу без стеснения
как будто Россия
не одна большая казарма
и не пространство под тюремными нарами
где обнаженные голоса
вне устава и вне понятий

полная новых сил и готовый к великим свершениям
я достаю сачок для ловли бабочек
ловить в него только воздух
и бегу с ним мимо палаток общепита
по засранным паркам и дымным промзонам
в клетчатой юбке
прохладненько и спокойно
когда ветерок поднимает мой дерзкий килт
когда синти-поп
манерные электронные восьмидесятые
разрывают волынку
и небо нашей темницы


***

Возбуждаю ли я ненависть и вражду?
Ну и вопросы у вас, товарищ майор.
Ежечасно. В своих фантазиях.
Мне нравится думать, что они находят меня привлекательным, но
это лишь вероятность
(в отличие от моих мокрых снов).

Не вызывает сомнений иное:
ненависть и вражда
возбуждают меня
нешуточно. Уголовный кодекс предусматривает
перестановку слагаемых?
Буду с вами откровенен: я типа влюбился, но исключительно
в наш еще не случившийся секс.

Просто боюсь заговорить с этими БДСМ-дивами
вслух.
Кто они, и кто я?
Мне и сигареты без паспорта не всегда продают;
какая уж тут тактика обольщения;
какое уж тут цветение девиаций;
какой уж тут тройничок?

Пошлют еще, засмеют чего доброго,
не оценят моих намерений,
поэтому буду подсматривать,
издалека;
как мои девочки ерзают на коленях жирного потного депутата;
как казачья нагайка полосует их белые бёдра
и комья газетной бумаги, желтые кляпы
душат их голоса.

Все что угодно, только не подавайте виду
что вам больно, что вы существуете
на условиях подчинения.
Это распалит их еще сильнее,
и ваши мучители скончаются от сердечных приступов
(дело не только в том, что когда казаки бесятся, у меня встаёт);
Когда императив захлёбывается, я не могу сдерживать ликования:
этот рупор больше не заглушает
потока под нашей кожей.

Так что наподдай этим сучкам, атаман.
Еще немного, и я кончу мимо твоей сувенирной папахи на нежные спины,
тем самым дав понять,
что все мы причастны этому празднику
русской стыдливой похоти.

Она может не бояться проклятия памяти.
Даже стихотворение написал, но никому
кроме вас, товарищ майор, не показывал:

«когда на город опускается ночь
я возбуждаю ненависть и вражду

шторы плотно задернуты

наша связь
вне закона

раздается хлопок
только что открылась бутылка
отечественного шампанского

мы возносимся на пузырьках
ах»

***

имя мне легион и мы говорю об этом
вне библейского ужаса какой настигал нас там
на автобусной остановке возле храма ли
в магазине и в любом осуждающем взоре
произнося наслаждаюсь причастностью общему телу
мы возвращаемся в рой не мысля себя помимо
повторяемой аксиомы я легион
когда подключаю провод к мигающей плоти
и становлюсь множеством распадаюсь на алфавит
в многоликое насекомое в искажающее кипение
электрических звуков кислотного цвета
на крылышках наших в хитиновой толще розовый спазм
так нередко окрашивают пошленькое чувство
но мне ближе то символическое значение
каким этот цвет наделяют в индии цвет приветствия
здравствуй добро пожаловать в клетку
раскрываются створки рёбер и всем неловко зачем я вспомнил
божье имя и большую птицу не слышать не замечать
наслаждение мышечной болью временное замещение
пока не наступит отлив я вырван из цепких вод мы теперь не машина
я шагаю по мокрым пескам жадно дышат слабенькие
сверкают чешуйками влажной грязью но черный луч
достаёт из раскрытых ртов тяжелый дух умирания немощи
и юношеского максимализма кажется они кричали и раньше но
я была в музыке мы укрывались в прохладе потока в языческой тишине
серым комом лежит под ногами книжка водой сокрыта она существует
листаемая течением в ожидании ока но уютный покой прохлады
отменяет необходимость откровенного разговора

Фотография Алексея Кручковского.