и тихие деревни сегодня слышны

Не так давно в небольшом северном городе мне довелось побывать на выставке картин местного художника. Моё внимание привлекло одно полотно. На нём был изображён старый трансформатор, стоящий на опушке зловещего ночного леса, через который проходит линия электропередач. Зрителю видны две покосившиеся вышки и слабо натянутые между ними провода, уходящие куда-то вглубь перспективы, в цивилизацию. Единственным источником света на картине служит молодой полумесяц, наполовину показавшийся из-за вершин деревьев. Пейзаж довольно мрачный, оптимизма не добавляет и выплывающее из закрытых дверей будки полупрозрачное облако, на манер комиксов изображающее прямую речь трансформатора: «Who am I?».

Но гнетущее впечатление исчезает, когда мы замечаем, что в углу картины, где-то на дальнем плане в глубине чащи стоит белая, размытая фигура, которая говорит: «You are the light». Эта фигура и всё изображение в целом вызвало у меня тогда прочную ассоциацию с текстами Марии Галкиной, исследующей мерцающую иллюзорную границу между «природным» и «культурным».

В этих текстах в качестве субъекта мы можем увидеть некую фольклорную Настеньку/Машеньку/Алёнушку, чьи подруги — ольха, пука и голубка. Она всё также гуляет по лесам и болотам, говорит с растениями и животными, пытаясь объяснить самой себе свою тихую грусть. Но всё это происходит уже после Освенцима и Хиросимы, после семнадцатого, шестьдесят восьмого и девяностого. Невозможность отрефлексировать опыт травмы («я видел гитлера во сне», «хиросима твой город / мой мой»), а также найти в себе и в языке способность говорить о чувствах, о духовности приводит субъекта к молчанию как единственному варианту коммуникации: «речь уходит», «не скажу не скажу», «молчу», «молчу как никогда».

Молчание является одним из основных условий в буддийской практике випассаны. На протяжении всего сеанса, который может идти от нескольких часов до нескольких месяцев, в полном молчании практикующий концентрируется на ощущениях на поверхности собственного тела, пытается достичь максимального уровня чувствительности, «увидеть-как-есть» всё, что с ним происходит. (Такая практика должна привести к разотождествлению с элементами опыта и, таким образом, устранить предпосылку для появления психологического, а затем и физического страдания.)

Также широко известна практика обетов молчания в христианстве, что, пожалуй, ближе к нашей культурной традиции, на которую в какой-то степени опирается автор («и пустая чекушка в пруду / причащается с нами»).

Возможно, это происходит неосознанно, но, кажется, к подобной методике прибегает и Галкина, после чего в ситуации повышенной чувствительности она обретает возможность «бессловно / любить / любоваться» и тогда, в полном молчании мы

будем сидеть
слушать
запах шишек

Есть ощущение, что Мария подходит к письму с каким-то трепетом, боясь всё же выкрикнуть что-то лишнее, слишком громкое и нарушить хрупкую гармонию во взаимодействии с тишиной, с природой. И пока у неё получается эту гармонию сохранить, она может сказать трансформатору, что он — свет, птице — что она благословенна, что бедность — это любовь.

Это сказка о том, как трудно сказать правду. О том, что именно в молчании — правда, а то и — свобода. И в эту сказку, несмотря на чёрную травму, брань, хлопоты и труп несчастной птицы, почему-то очень хочется верить.

 

*

тихий нацизм
золотые шары
пора
пока

немота так спешит
в темени пук
и в изгибе
бритых деревьев
боэций лесной
за мной

тишь и плечо
горячо в ушах
муж отражаясь
в раскате полесья
в шапках могуче-
го вогнут кнутом
тихий ом

озеро моет
поёт в голубом
тили бом

падает ветер
на волны завода
плавает дом

ночи никто не видал
и краснея
падали сосны
и пели солдаты в пыли
как могли

* (hüzün)

я бы раскрашивал греческие статуи
я бы нарисовал им родинки
пугаю гипермаркеты в пустоте
молчу
вот путаю красный и белый
ночная рыба стамбул
я точно бы я
раскаленные мулы и вниз
слепые ползут в лесу
тяжелой воде
молчу
и тихие деревни сегодня слышны
молчу как никогда

*

человек из проекта
и тот не гулял
по сныти нырял

сидит конопляник
голубой пряник
ик
ик
ик
сухомяс
аутбэк, гайз

брань и хлопоты
большие заботы
заводи и заводы
а я за тобою
чёрной ольхою
мою травой
паводок мой

топили, сушили, били, мутили,
мяли

хиросима твой город
мой, мой
земля молодым,
воля бедному
по УК
издалека река,

длинные льны
тихой водой полны

*

я видел гитлера во сне
растут медленные каникулы

за окнами мама и мама
за деревом мама и мама

*

еда сто́ит как золото
она есть золото
ее есть

не думала что говорю это
бедность это любовь

ты в городах мой тихий
и молоко спешит дремотой
приносит радостные гимны

сияющий звонарь играет
кидает губы черной травме
светлатне в трудных сапогах

носится шар
снегопад и лиловые хлопья

я не знаю так многого
коробку яиц лучше класть на дно пакета
или сверху
чтобы легко

---?---

из кармана
(великая красота)

хорошая девушка
бегает поутру
и лицо у нее светло
хорошая девушка
вот второй круг
а я всё смотрю

и дрожат колени от этих птиц

немного боюсь апреля
и любуюсь им
и люблю галок

так говорю тише
а так надрываю связки
а как

бессловно
любить
любоваться
смотреть галок
они как волосы поутру
благословенны

ослабевшим телом птицей
«не ставить машины у ворот»
так сыро дышит земля
даже у школы
а в том лесу
снова разгорится
и полетит

голуби, мусор
принеси хлеб горячий
будем сидеть
слушать
запах шишек

мы стоим с голубями
мы чисты
как и ты
как великое утро
и пустая чекушка в пруду
причащается с нами

если наступишь в пруд он качнётся и поплывёт

на уличной выставке
фотография маков
северная осетия
заповедник земли, соры
снова апрель (2012)
и я изнемогаю

невозможно
неистово
остановиться как
как продолжать

для воскресения
речь уходит
для воскресения —
сначала остановиться

скоро солнце на стены бараков
ужѐ

не скажу не скажу
и видно труп галки
и вот про него тоже
и вот всё упущено

и мужчина с собакой смотрит
особенно как-то

Фотография Кристины Азарсковой.