«Дорогой Фридрих Вильгельм...», или Сожжённые дневники и неотправленные письма молодого человека, помутившегося рассудком

Условные обозначения:

буквой К обозначаются фрагменты или целые образцы сохранившейся или частично уцелевшей корреспонденции;
буквой Д обозначаются фрагменты дневниковых записей или оставшиеся в удовлетворительной сохранности полные по смыслу образцы таковых;
арабскими цифрами обозначаются фрагменты или целые дневниковые записи и письма как они предположительно располагались бы в хронологическом порядке в изначальном объёме и виде.

1К:
Дорогой Фридрих Вильгельм,

...
А я не могу и думать ни о чём другом, кроме Вашей книги. Я дочитал её уже четыре дня назад и до сих пор не вернул в библиотеку. Боюсь, что так дойдёт до того, что они отберут её. Поэтому я пишу Вам.

...
Мне бы очень хотелось знать, как Вы выглядите. В некоторых книгах, которые я видел в библиотеке, есть портреты авторов. Жаль, что Ваша книга без портрета. Я вдруг понял, что совсем ничего о Вас не знаю.

...
Моя мечта: чтобы эта фраза была про меня. «Надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду[1]». Я не умею танцевать, я никогда не слушаю музыку. Здесь это невозможно. Но для звезды нет ничего невозможного.

С безграничным почтением,
Константин

 

1Д:
Долго не мог уснуть. Поэтому смотрел в окно. Я хотел бы, чтобы Вы сидели здесь рядом со мной и видели то, что вижу я. Это место расположено в глухом лесу. Но здесь не так уж и плохо. Мне не на что жаловаться, ведь я нашёл Вашу книгу. И я не могу жаловаться, потому что я должен быть сильным. Иначе Вы не захотите знаться со мной. Поэтому я постараюсь больше не утомлять Вас своими глупостями. Я собирался рассказать Вам свою историю. Я надеюсь, что Вы пригласите меня к себе в гости, заберёте меня отсюда. Но я должен быть достоин этого. Так что вот мой рассказ.
Я остановился на описании этого места. В окно я вижу только лес. А во внутреннем дворе всё огорожено забором из проволоки.

...
Они никогда не отвечают на мои вопросы и не выполняют просьбы. Я был очень рад, что мне разрешили писать Вам. Сначала я даже не поверил им, и тогда они принесли мне конверты, чтобы я сам запечатывал письма. К сожалению, Вашего адреса у меня нет. Поэтому я указываю адрес издательства, которое напечатало Вашу книгу. Надеюсь, что они смогут связаться с Вами. Я написал им отдельное письмо.

 

2Д:
Я всегда мог сам выбирать, что буду читать. Сопровождающий просто открывал окошко и курил сквозь решётку, пока я ходил между полками. У меня было несколько драгоценных минут, чтобы выбрать книгу. Я буду всю жизнь благодарен судьбе за то, что однажды она свела меня с Вашей книгой. Наверное, наша библиотека показалась бы Вам смешной.

...
Вы мне как родной отец. Вашу книгу я читал, будто это обо мне и для меня. Глупо так думать, я знаю. Но для этого я и пишу Вам о себе, чтобы Вы тоже поняли, что мы связаны. Вы научили меня гордости...

...
Я разволновался, и от этого у меня разболелась голова. А Вы чувствуете себя хорошо? Надеюсь, Вы не испытываете подобных неприятностей. Но даже если и так, то вряд ли они могут остановить Вас. Несмотря ни на что, Вы написали свою книгу. Она ведь не единственная? Вопросов слишком много и я никогда не осмелюсь задать Вам их все. Это было бы слишком неучтиво. Отравленный этой тоской, я иду в постель.

 

2К:
[Дорогой Фридрих Вильгельм,]

Я буду жить в приятном месте, дышать свежим воздухом, заниматься упражнениями. Это поможет мне, я уверен. Здесь я только зачахну.

...
Сегодня я снова не спал. Я думал о Вашей книге, об идеях, которые поселились в моём сердце.

...
Простите, если мысль немного сумбурная, я не могу её точно выписать. Она только что пришла мне на ум.

С почтением и надеждой,
Ваш Константин

 

 

 

3К:
[Дорогой Фридрих Вильгельм,]

Я прошу Вас дать мне Ваше уважение авансом, и это большая дерзость, я знаю. Но иначе я не могу.

...
Расскажите, как Вы справляетесь с одиночеством (беру на себя смелость считать, что Вы очень одиноки, только потому что написали такую книгу)?

...
У меня ощущение, будто внутри меня есть второй я, который иногда лучше знает, что мне нужно. И умеет убедить меня, не говоря ни слова. Просто чутьё, какой-то голос, хотя называть его так мне не очень нравится. Почему? Потому что ему самому, этому голосу, это не очень нравится. Это сложно объяснить… Не то чтобы Вы не поняли, это я не нахожу слов. Знаю, что есть тонкая грань между промедлением и нетерпением, золотая середина, которая всегда преследует человека и никогда ему не открывается просто так.

...
Именно к этому я стремлюсь. К переходу от суждения изнутри себя к суждению на уровне безусловных операций, таких как ветер, дождь, восход солнца, движение облака или насекомого. Сквозь веки я вижу нечто иное, что стоит говорить другими словами, языком, которого, видимо, нет. Языком, который придумали бы люди, всегда живущие с закрытыми глазами, но при этом зрячие.
...

Ваш Константин

P.S.: Я до сих пор не получил ни одного Вашего письма. Завтра я попробую разузнать. Я был бы рад получить от Вас книгу или открытку, что угодно.

 

 

3Д:

...
Я не откажусь от Вас. Даже если Вы откажетесь от меня. Но сейчас мне остаётся только вера и — смешно! — надежда. Вы можете не отвечать, я всё равно смогу поверить Вам, только если посмотрю Вам в глаза. Я приеду к Вам, мы поговорим, и этот разговор поставит точку.

4К:
Дорогой Фридрих Вильгельм,

Время летит непростительно быстро. Вот уже два месяца прошло с тех пор, как я написал Вам первое письмо. Я плохо его припоминаю, но то, что осталось в голове, кажется мне глупостью. Мне кажется глупостью всё, что я писал Вам до прошлого письма.

И вот, с того дня прошёл месяц. А от Вас по-прежнему ни строчки… Я следил за всем, что только в моих силах. Однажды я не спал четыре ночи подряд, чтобы поймать вора моих писем (в эти дни я специально делал вид, что старательно сочиняю Вам послания, хотя на самом деле я просто переписывал любимые цитаты из Вашей книги; поэтому простите меня, но я приведу парочку из особо пришедшихся мне по настроению в конце письма — кто знает, вдруг Вы на самом деле до сих пор считали, что мои письма не стоят Вашего внимания, но какая-то из этих гениальных бритв заденет в Вашем сердце нужную струну и Вы снизойдёте… Я отдаю себе отчёт в том, что в последней фразе есть ирония, но думаю, что у меня есть право на одно ироничное замечание после нескольких месяцев Вашего молчания, Вы не находите?

Признаться честно, именно этот зуд вынудил меня писать Вам в такую круглую дату. Боже, что я только что написал? Круглая дата? Месяц с последнего письма? Да и «письмо» ли это, если их сжигают, даже не читав, или зачитывают вслух с хохотом? Но что правда, то правда: я планировал написать Вам ещё раз, более нейтрально, более отстранённо, попросить Вас не судить строго этот мой немного затянувшийся порыв к общению и поблагодарить за всё. В конечном итоге, Вы уже дали мне свою книгу. Какой ещё связи может ждать от Вас некто вроде меня, — читатель? И если Вас не убедило даже то, что ради идеалов, которые Вы увидели, которые Вы показали и мне, если ради этого мало искренности, то остаётся только поставить на чашу весов всё, что у меня есть. Но сделать это я не могу. Может, ещё не время… Может, Вы ответите на письмо, написанное моей собственной кровью, в котором говорилось бы, что я пронзил себе сердце ножом и пишу Вам эти последние строки, чувствуя, как холодеет внутри? Это было бы слишком дешёвым шагом, я знаю, что Вам этого не нужно. И умерев, я никогда не смог бы иметь возможность получить Ваш ответ. А сейчас я прежде всего жду от себя этого: добиться Вашего ответа.

С уважением,
Константин (ваш?)

 

4Д:
Снаружи меня ждёт реальность, о которой я знаю слишком мало. Я осознал это вчера, и попросился в библиотеку. Я намерен прочитать всё, что может мне пригодиться, узнать всё самое важное.

...
Вы создали монстра, дорогой Фридрих. Вся эта ситуация настолько абсурдна, что только в такое и можно поверить, когда начинаешь понимать, как устроена жизнь. Но позвольте Вас беззвучно спросить: разве Бог — это не величайший из монстров?
...
Правда, я ещё не решил, возьму ли с собой Вашу книгу… Странно, может быть, но посмотрите, как я это вижу. Если я возьму книгу с собой, я буду обязан считаться с тем, что это Вы меня создали. Что в конечном итоге я обязан Вам своей свободой. Это действительно так. Я не отказываюсь ни от каких слов. Но если я хочу выйти отсюда полностью свободным, Вы должны согласиться, что Вас я тоже должен оставить здесь. Человек не таскает за собой пуповину всю жизнь. Вы — мой отец, молчаливый, строгий, непонятный, как это часто и бывает, да? Ваша задача — дать жизнь, а всё остальное Вас уже не касается. Но дети иногда заставляют своих родителей платить за ошибки и отвечать за действия. Мало кто осознаёт это, когда решает завести детей. Вы должны ответить, и Вы ответите. Для этого мне не нужна Ваша книга. Я уже впитал всё, что она могла мне дать. Но перед самым днём освобождения я отплачу Вам благодарностью. Я прочту книгу в последний раз. Говорят, что мы читаем в книге не то, что написал автор, а то, что хотим прочитать. То, что находит отклик внутри нас. Поэтому нельзя возлагать ответственность за те или иные поступки на таких безмолвных воспитателей. На самом деле, оставив книгу здесь, я окажу Вам услугу. Вас не станут называть родителем монстра, когда обнаружатся эти письма. Всё сгорит, так что никто даже не сможет доказать, что такая книга вообще здесь была. Сгорят и эти письма. Или нет. Я уже всё продумал. Я оставлю небольшой простор для случая.

 

5К:
Дорогой Фридрих Вильгельм,

Ещё одна прописная истина: «Всё гениальное просто». Всё гениальное просто, но для тех, кто достаточно силён, чтобы не принимать во внимание мелочи, которые несущественны. Для самых сильных всё и гениально, и просто. Должно быть, так. Получается, что так. Мой план как раз таков. До скорой встречи, мой дорогой учитель.
...

Ваш напряжённый перед прыжком зверь,
Константин

 

К/Д:
Дорогой Фридрих Вильгельм,

«Ещё ни одной горы не сдвинуло слово моё, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока ещё не дошёл до них»[2]. Разве это написали не вы? «Великое дело — всегда быть вдвоём!»[3] Может, вот это — не ваши слова? «Там, где кончается честность моя, я слеп, и хочу быть слепым»[4]. А как насчёт вот этого? Глубокомысленно, правда? «Поистине, и у зла тоже есть будущее!»[5] Тут, думаю, спорить вы не станете точно. «У самых диких и бесстрашных зверей похитил человек, ревнуя, все их добродетели: и только так сделался он человеком»[6]. «Дети мои близко, дети мои»… «Ибо на самом деле для подобных вещей вообще нет времени на земле»[7]. «Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять его в себя и не стать нечистым»[8]…

Их может быть сколько угодно. Я помню всё наизусть. Но дело в том, что всё это полное ничтожество по сравнению с тем, что я сейчас чувствую.
...
Когда я замёрз сидеть под деревом, я пошёл. Когда я опомнился, где-то поблизости послышалось журчание ручья. Это тоже было очень красиво. Я умылся и напился. А потом снова сидел, пока не стало невозможно терпеть холод. Я шёл вдоль ручья, и мне было очень страшно смотреть в воду. Потому что каждый раз я видел в отражении себя, и я улыбался. Что же меня пугало? Это вы мне скажите, вы, такой гениальный. У вас есть несколько дней, чтобы придумать ответы. А вопросов у меня много. Для начала, вам придётся объяснить, как это может быть красиво, красивее всего?

 

К/Д:
Дорогой Фридрих Вильгельм,

Всё это напоминает затянувшуюся комедию. Больше нет никакого смысла начинать письмо с такой высокопарной ноты, но я продолжаю. Больше вообще нет смысла писать вам письма, но я делаю это. Но я больше не пишу ваше имя и обращение к вам с большой буквы, вы бы это наверняка заметили, если бы письма вообще отправлялись вам.
...

Сложное сплетение презрения, обиды, жестокости с признательностью, с высокомерием, с уверенностью, со смущением, с тревогой, с болью, с сочувствием… Вы должны понимать… А что, если вас уже нет? Это будет самой смешной шуткой, на которую я способен. Я писал эти слова для себя самого, с самого начала. Я каждый раз выводил одни и те же приветственные слова для самого себя, утверждая каждый раз своё существование...
...

Отправь я это письмо, я подписал бы его так:

С благодарностью,

С ненавистью,
С бессмысленным ожиданием,        
Константин

 

К/Д:
Я сижу в каком-то амбаре, здесь пусто и холодно, но я развёл огонь. Удивительно устроен человек. Эти письма превратились в дневник, вам так не кажется, мой дорогой Фридрих? То, что я пишу, становится всё косноязычнее из-за этого несоответствия. Для начала, письма предполагают письма в ответ, но в нашем с вами случае всё несколько сложнее. Как можно отвечать на письма, которые даже не отправлены? Я уже почти уверен в том, что эти вереницы слов так никто никогда и не прочитает, они как упражнение для беспокойного ума. Но ведь ваши-то слова сделали нечто реальным… Нечто, чего не было бы без них. Я сбежал бы, не попадись мне ваша книга? Может быть, да. Невозможно ответить. Как и на мои письма, которые никогда не будут отправлены. Невозможность ответа. Вот, что толкнуло меня вперёд. Я нашёл способ сбежать, потому что там я не мог получить ответы на то, что меня мучает. Но что это, то, что мучает меня? Я должен решить много проблем, проблемы целого мира. Я должен стоять на ногах твёрже, чем скала. Но сначала я немного отдохну. А потом я найду вас.

...
Эти заметки действительно нечто очень смешное. Но сейчас мне не до смеха. Вчера я долго не мог уснуть, зарываясь в преющее сено, пропитываясь запахом земли, чувствуя соседство червей и насекомых рядом с собой. Всё шло слишком уж безоблачно, если подумать. Ночью я едва не умер. Я не шучу. Такими вещами не шутят, даже убийцы. А я не кто иной, как убийца. Я долго думал, ворочаясь, прислушиваясь к тому, как реагирует мир на моё появление. Ему, как и следовало ожидать, было всё равно. Я не могу дать себе название, не могу сказать, что я человек, родившийся там, живший там, оставивший следы там и там. Я вышел из ниоткуда, у меня нет никаких документов, и, говоря честно, я не уверен, что знаю своё настоящее имя. Кто те люди, что родили меня на свет? Я вспомнил об этом слишком поздно, когда погоня за вашим призраком меня слишком увлекла. Поздно, как пытаться родиться заново, в новой семье, с новым будущим.

...
Весь день я шёл, глядя по сторонам, вздрагивая от каждого шороха, всматриваясь в лес. Я не рискую уходить далеко от дороги, но сегодня попробую заночевать в лесу, на дереве, обмотавшись ремнями. Я прочитал о таком способе в книге. Я иду в город, но достаточно далёкий, чтобы меня не пытались там найти.

...
Совы кричат, потому что они видят, что творится. Они видят лучше всех в лесу, особенно ночью. А орёл — днём. Почти каждый зверь в чём-то превосходит человека. И только человек превосходит всех уверенностью, которая, как шлейф аромата, всегда присутствует в сознании. Наивная уверенность.

Сквозь деревья виднеются рассеянные очаги света. Разноцветные вывески, яркие даже на почтительном от них расстоянии. Я заночую в лесу, а с рассветом войду в город. Думаю, с вашей стороны было бы неплохо пожелать мне удачи. Что, если вы живёте в этом самом городе?

...
Я шёл по тихим почти безлюдным улицам. Где-то проносились машины, они шипели резиной по асфальту, собирали мусор из контейнеров, везли первых проснувшихся по делам, возвращали других людей из далёких поездок. Иногда звучала музыка, разная, но очень похожая одна на другую. Я пробовал проникнуться хоть чем-то из всего этого, ощутить себя частью, представить, каково бы это было. Но не смог. Я слишком тороплюсь? Я слишком опоздал?

...
В библиотеке мне не позволили без регистрации взять, даже на месте пролистать справочник, а документов у меня нет. Надо было подумать об этом заранее, но уже поздно возвращаться. Поэтому я зашёл в книжный магазин. Фридрих Вильгельм Ницше, ты давно умер. Ты сошёл с ума и умер. Сначала у меня потемнело в глазах, я должен это признать. Потом в голове завертелись судорожные мысли. Я действительно думал, что найти ваших родственников — это хорошая идея. Теперь я знаю, что попался бы при попытке пересечь любую границу. Нет, вы и правда умерли. Я чувствую себя одураченным, но мне в то же время весело. Это ведь правда смешно. И хорошо, что я это понимаю, так ведь? Я ещё не полностью сошёл с ума, раз понимаю, что это смешно. Я не знаю, что мне дальше делать.

Я вышел из магазина и шёл, пока улицы не осунулись и не опустели. Тогда я свернул в какой-то переулок и набросился на первого же попавшегося человека. У меня на ботинках остались царапины от его металлических коронок на зубах. Я взял его документы, теперь у меня есть имя, какое-то фрагментарное прошлое. Но на самом деле только сегодня я по-настоящему родился. Человек обретает полноту, когда хоронит своих родителей. Теперь он следующий, и это значит, что игра уже началась без права на ошибку, всё очень серьёзно. Если раньше тебе ещё могло везти, то теперь никаких поблажек. Может быть, я прочитал это в какой-то книге. Может, даже в вашей? Теперь, когда я похоронил вас, мой дорогой Фридрих Вильгельм Ницше, мой дорогой не-отец, я могу свободно дышать. Кому мне теперь адресовать свои письма? И без того натянутая комедия теперь развалилась окончательно.

Когда стемнело, я пошёл ещё дальше от города. Меня привлёк свет вывески какого-то кафе у дороги. Внутри я сел в углу и попросил вместе с заказом журналов и газет. Теперь я буду осторожен. Теперь я сам за себя. Вы мне больше не помощник, дорогой мой, мёртвый философ.

С почтением к усопшим,
Константин

К/Д:
 ...
Но я забыл обо всём на свете, когда увидел, как в зал вошла молодая девушка, она прошла за стойку, на ходу стаскивая куртку.

...
И мне стоило титанических усилий, чтобы просто встать и выйти. Я шёл, пока не захотелось плакать от одиночества и усталости, и тогда свернул с гравийной дороги в заросли, но, как назло, ещё больше часа я передвигал ногами среди кустов и луж под пение сверчков, пока не начался настоящий лес. Интересно, что бы я делал, окажись я в пустыне? Рыл бы себе норы? Как же я, должно быть, жалок… Я привязал себя к дереву туже, чем следовало. Я сделал это нарочно, из какого-то чувства протеста. Я хотел есть и пить, но заставил себя оставаться в лесу. Я испугался своего желания, и поэтому решил заглушить его более безопасным голодом.

...
Я играю в странную игру, натягивая струны в каркасе своего ума до предела. Рано или поздно они лопнут, если я не буду давать им расслабиться. Или, как нога, откажут. В любом случае меня ждёт либо смерть, либо тюрьма. Я не нужен (это очевидно, но я всё равно не могу полностью отказаться от надежды, хотя и знаю, что должен), я призрак, я мертвец. Я сдаюсь, чувствую это.

Так я изводил себя. На второй день я даже не стал ослаблять ремни. Я не двигался с места, я мочился себе в штаны. Я начинал разговаривать сам с собой. Я то едва не переставал дышать, то будто переживал бурный рост тканей в своём теле; я был то затухающим синеватым огоньком, то взрывом. Но всё равно я оставался ничем, пустым местом…

 

К/Д:
Дорогой мёртвый друг,

Я пишу тебе эти строки, сидя за столом. Столешница сделана из приятного на ощупь натурального дерева, покрытого тёмным лаком. Лампа светит мягко, её свет идеален, не ослепляет и не заставляет напрягать глаза. Я пишу, сидя в удобном кресле, повторяющем особенности моей осанки, а в руке я держу не огрызок карандаша, а дизайнерскую ручку. Я одет в свежую одежду, почти идеально подходящую мне по размеру. Я принял ванную, впервые в жизни, и это было неописуемо. В холодильнике я нашёл столько всего, что мой желудок этого не перенёс. Но теперь это маленькое недоразумение в прошлом. Я смог кое-как привести в порядок свою причёску, а также ногти. Помимо этого, у меня достаточно денег на неделю, а то и больше. Притом что я набил рюкзак и ещё одну сумку всем, что может понадобиться, от продуктов до сменной обуви. Думаю, я вполне готов к тому, чтобы приступить к своей цели.

Если бы вы были настоящим, если бы это письмо по-настоящему отправилось вам, — моему лучшему другу, верному слушателю и советчику… То вам наверняка стало бы интересно: как это я умудрился превратиться из ходящего под себя, умирающего от усталости и истощения привидения без будущего в довольного жизнью, сытого, отдохнувшего и полного энтузиазма молодого человека? 

Но я отвлекаюсь, легко начать звучать как сибаритствующий мудрец, в моём-то положении. Да, дорогой мой мертвец с пышными усами и больным мозгом, мне просто повезло. Мне повезло наткнуться на этот роскошный загородный дом вдали от города, в лоне природы. Нет, это выше моих сил. Представляю, как вы там ворочаетесь. Точнее, то, что от вас осталось, дорогой мой Фридрих. А я просто шёл, куда глаза глядят. Я, может, подыскивал себе подходящий сук, чтобы повеситься. И тут такое…

Но вы, мой дорогой мертвец, моей любви больше не заслуживаете. С вашей стороны я дождался только подачки в виде книги. Вы умерли, и молчали об этом. Я убью вас ещё сотню раз. Но продолжу говорить с вами. Вы мне нужны. Я очень люблю вас, дорогой мой, мой очень мёртвый философ.

 

К/Д:
Фридрих,

Я пишу сообщить вам, что я провёл символические похороны в вашу честь. Я выкопал на заднем дворе этого дворца могилу, глубокую настолько, насколько смог. И похоронил в ней этого мужчину. Потом я соорудил из разделочной доски и простой палки надгробную табличку, на которой написал ваше имя.

Фридрих Вильгельм Ницше

«Вы смотрите вверх, когда взыскуете высоты. А я смотрю вниз, ибо я возвысился»[9].

Как вам?

 

К/Д:
Итак, я отправляюсь в святое паломничество. Я три дня ел, пил и спал, как король, но не терял времени впустую: я изучал карты. И нашёл то, что нужно. Святая гора, в трёх неделях пути на север. Там я найду то, что ищу. Звучит, как бред, но вы должны понимать (конечно, должны, теперь вы — мой должник, Фридрих, теперь-то, когда я вас как следует похоронил; говорят, ваш призрак не даёт покоя философам и прочим учёным до сих пор, — а я вот взял и упокоил; правда, они никогда не узнают о моём успехе, но какое мне дело), что я совсем один, ваше тело ещё не успело остыть… Куда мне идти, как не навстречу вам? Как не туда, где витает ваш дух? Где ещё мне искать поддержки и напутственного слова? Да, я отказался от вас, но парадоксальным образом вы не откажетесь от меня, как не может отказаться автор от написанного его рукой текста. Я чувствую необходимость замкнуть круг.

Броккен[10], конечно, не самая высокая гора в мире. Но вам ли не знать, что рост человека не определяет его высоту. Мне нужно будет узнать ещё кое-какие детали, но примерно мой маршрут проходит от Лейпцига через Рёккен[11], а там несколько часов езды до горы. Что я буду там делать? Не знаю, может быть, я просто сяду и буду смотреть, как восходит солнце. Нужно сообщить вам одну вещь… Когда я узнал, что вас больше нет, я старался не подавать виду. Но себя не обманешь. Я внутри опустошён, и эта счастливая находка — просто подарок судьбы. Если бы не этот дом, эти деньги, еда, вещи, я бы уже был мёртв. Что я могу? Глядя на карты, я видел, как огромен мир, и как ему совсем нет дела ни до вас, ни тем более до меня. Что я могу сказать ему, чего не сказали вы? Здесь я полностью капитулирую. Я иду туда в надежде, что по пути обрету нечто, необходимое мне для жизни. Я — не такая уж угрожающая сила[12], я хотел бы освободить всех, но способен только попытаться спасти себя.

...
Я снова выбросил часть написанного. Мне хотелось сжечь всё письмо целиком, но я заставил себя не делать этого, чтобы картина оставалась хотя бы частично полной. Дорогой мертвец, вы испытывали подобные сомнения? Наверняка, я почти уверен. Проклятие — это дело рук самого проклятого. Я начинаю замечать, что моя история слишком требовательна. Она вынуждает меня говорить сразу о нескольких вещах. И каждая из них расслаивается. Так что я уже не могу понять, что я пишу, для кого, по какой причине. Я утрачиваю смысл, я уже не тот, кто стремился на свободу с чёткой целью. Вы умерли, вы предательски заставили меня доигрывать партию за нас двоих, но самое мерзкое — это то, что вы внушили мне необходимость делать это. Я не могу остановиться. Без всего этого я просто пустое место. Мне нужны эти письма, потому что только в них есть моя жизнь. Даже не отправленные, даже отправленные вам на тот свет, они — это всё, что у меня остаётся. Я должен найти в себе силы. Но вместо этого я вырываю несколько страниц, потому что чувствую в них фальшь.

Я был в библиотеке, где меня научили пользоваться компьютером. Я смог посмотреть карты и более детально спланировать дорогу в Лейпциг. Но также я ощутил себя пыльцой на крыле мотылька, летящего в огонь. Мне хочется верить, что вы разделили бы моё чувство, будь вы живы. Вам, как и мне, чужды все эти вещи. Вы, живший в другую эпоху, читали по бумаге. Вы не видели, что вокруг вас постоянно делают то же самое миллионы других людей. Они как будто присутствуют где-то рядом независимо от вашей воли. Вы должны считаться с ними. Это уничтожает. Это вызывает у меня гнев, я хочу, чтобы никто не летал на самолётах, не печатал миллионные тиражи газет, которые сгниют к концу недели в канаве, чтобы никто не звонил никому на другой конец света и не разговаривал на десятках языков каждый день. Речь не о том, чтобы отнять у человека всё это, а о том, чтобы перестать чувствовать их присутствие. Вот для чего мне нужна эта поездка. Если я и могу найти где-нибудь силы выносить себя, то там.

Ваш проклятый,
Константин

 

К/Д:
Второй день пути. Я останавливаюсь в придорожных отелях, беру самый дешёвый номер и никуда не выхожу. Я должен добраться до цели и объяснить самому себе, что я делаю. Я начну прямо сейчас.

Почему я сжёг первые письма? Я уже не помню, сколько их было, но это значит, что их было очень много. Они были наивны, в них повторялись каждый раз одни и те же слова, я без конца выписывал цитаты и делился своими мыслями по поводу прочитанного у вас. Это было чем-то вроде воспитания. Я находил ответы на вопросы, которых не задавал, я получал источники для вечных сомнений, я искал помощи, но находил только новый поворот к одиночеству. Вы воспитали меня, и я стёр следы, чтобы самому себя видеть только уже свободным.

...
Я сидел в кафе, похожем на то, где увидел красивую официантку, и всё никак не мог отпить из чашки, потому что она была слишком горячей. Я пытался позвать официантку, ту самую, которая меня заворожила. Но она была слишком занята и не слышала меня. Когда я попытался встать с места, я увидел, что я привязан ремнями к дивану и не могу пошевелить ногами. Я проснулся, судорожно пытаясь развязать несуществующие ремни.

По моим расчётам, ещё восемь дней пути. Я пользуюсь только местными автобусами, между городами иду пешком и ловлю попутки. Чем ближе я к границе, тем сильнее мой страх. Вчера закончились продукты, которые я взял с собой (а я думал, что их хватит на весь путь). Сейчас я допишу это письмо и заставлю себя выйти из номера и купить еды.

Погода приятная. Всё время идёт снег почти без ветра и волшебным образом тает, не превращаясь в сугробы на дорогах. У меня есть ещё один стимул добраться как можно скорее: пока не началась настоящая зима.

   

 

К/Д:
Дорогой Фридрих Вильгельм,

Это — последнее моё письмо. Я скажу всё, что могу сказать к этому часу, а после этого будет уже бессмысленно что-то пытаться объяснить. Я начну с того, что мне рассказывал Пауль, когда я приходил в себя.

— Константин, ты меня слышишь?

— Да. Мы в Рёккене?

— Нет, мы… Не знаю, где мы. Здесь твоя сестра. Всё очень плохо. Нам не дадут уйти.

— Меня не пустят в Рёккен?

— Нет, ты ещё не можешь встать. Ты пытался сбежать прошлой ночью. Тебя нашли в паре километров отсюда, ты привязал себя к дереву ремнями и чуть не замёрз. У тебя какое-то осложнение после переохлаждения. Тебе надо лежать и отдыхать, тебе повезло, что ты вообще проснулся.

— Мне надо в Рёккен.

— Хорошо. Мы туда поедем. Когда всё утрясётся, мы туда поедем.

Это был последний раз, когда я могу точно сказать, что видел Пауля.

— Константин, ты тут?

— Кто здесь?

— Это я, Пауль. Как ты?

— Мы скоро поедем?

— Нет. Сначала меня положат в клинику. Тебе придётся набраться терпения.

— Когда мы поедем?

— Я не знаю. Через месяц, через два, через полгода…

— Вы отправили письма?

— Какие письма?

— Где мои письма?

— У тебя с собой не было никаких писем. У тебя не было ничего, кроме складного ножа и ремня, которым ты себя связал.

  

— Константин, мы нашли твои письма.

— Покажите мне их.

— Они пока побудут у них. Они сказали, что там написано что-то важное. Кажется, я даже слышал, что они связались с кем-то, я не расслышал… Кажется, они называли какого-то Фридриха.

— Он умер.

— Нет, они говорили с ним по телефону. Он, кажется, едет сюда. Они задают мне странные вопросы. Ты можешь объяснить мне кое-что?

— Он умер. Они врут. Нам нужно уехать.

         
— Константин. Это я, Пауль. Как ты?

— Я тебя не вижу.

— У тебя забинтованы глаза. Инфекция из раны на лбу повлияла на глаза. Тебе пока лучше отдыхать.

— Я не могу пошевелить руками.

— Тебе надо отдыхать. Если ты будешь дёргаться, мы не поедем в Рёккен.

— Когда мы поедем?

— Уже скоро. Твоя сестра тут. Она всё уладит. Она хочет поговорить с тобой. Она скоро придёт. Отдыхай.

— Пауль…

— Да?

— Я ведь не в лечебнице?

— Нет, в какой лечебнице? Мы под присмотром твоей сестры. Помнишь, я говорил тебе? А вот и она.

— Константин. Как ты себя чувствуешь? Пауль много о тебе рассказывал.

— Кто ты?

— Я твоя сестра.

— У тебя мужской голос.

— Константин, я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно. Нам предстоит тяжёлый разговор, и я хочу быть уверена, что ты всё понимаешь. Поэтому иногда я буду задавать тебе некоторые вопросы, а ты попробуй отвечать на них правду. Нет правильных ответов, ты должен отвечать то, что чувствуешь и думаешь, хорошо?

— Да.

— Тогда начнём. Константин, как ты думаешь, где ты сейчас находишься?

— Я не знаю.

— Ты находишься под моим присмотром. Ты помнишь Пауля?

— Я не знаю.

— Пауль сейчас отдыхает, так же как и ты. Скоро вы поедете в Рёккен.

— Нет.

— Но сначала вам с Паулем предстоит одно важное дело. Хочешь меня выслушать?

— Я знаю, что я никуда не поеду. Вы заперли меня, я путаюсь в себе и ничего не помню. Дайте мне мою тетрадь, дайте мне мои письма.

— Ты должен выслушать мой рассказ, тогда тебе всё станет ясно. Договорились? Я просила тебя спрашивать, если тебе что-то будет непонятно, но ты начинаешь повторять одно и то же и сам себя запутываешь. Я здесь, чтобы помочь тебе, чтобы помочь вам с Паулем, чтобы вы могли поехать в Рёккен. Ну, как?

— Я слушаю.

— Константин, мы сейчас находимся в большом ста двенадцати этажном здании кубической формы. Мы в очень хорошо запрятанном месте. Это — особое место, и мы здесь потому, что так будет хорошо для тебя. Чувствуешь слабую вибрацию? Это место — завод по переработке. Здесь мы помогаем людям отправиться в последний путь. Понимаешь, о чём я? Это — кладбище, но не простое, а уникальное. Здесь людей, когда они умирают, погружают в специальную ванну, потом её наполняют раствором и замораживают. Вместо деревянных гробов людей здесь хоронят в ледяных блоках, вмораживают в них. После этого эти блоки погружают в шахты глубоко под землёй. Там раствор начинает действовать, растворяя тело. Через несколько лет внутри замороженного «гроба» не остаётся ничего, кроме самого раствора. Потом такие кубы возвращают на поверхность, и выпаривают из пустого контейнера воду, чтобы снова её использовать. Это — экологически чистый способ попрощаться с умершими.

— Зачем вы говорите всё это?

— Константин, ты должен будешь пойти и попрощаться с Паулем, потому что он сейчас готовится к тому, чтобы лечь в контейнер. Он умирает и хочет увидеть тебя. Ты готов?

— Да.

— Хорошо. Тогда я пойду и всё приготовлю, я скоро вернусь.

Через несколько минут в комнату вошёл мужчина в маске. Он поставил передо мной зеркало и вышел. Когда я посмотрел на себя, я увидел лицо, которое сначала не смог узнать. Длинные волосы, как у Пауля.

— Константин, сейчас я задам тебе один простой вопрос: скажи, что я только что тебе рассказывала?

— Про кладбище.

— Какое кладбище?

— Там людей замораживают и растворяют во льду.

— Хорошо, а теперь посмотри в зеркало и скажи: ты узнаёшь себя?

— Нет.

— Это из-за последствий аварии. Ты сильно повредил голову. Поэтому ты путаешься и не помнишь многие вещи.

— Я стал путаться до аварии. И не помню никакой аварии.

Когда в комнату вошёл Пауль, меня вырвало. Стоило мне попытаться поднять голову, как спазм боли пробегал молнией по затылку и вниз по спине. Глаза слезились. Я весь дрожал.

— Константин, нам пора ехать. Но всё пошло не так, как я планировал. Я всё продумал, всё уже готово, я пришёл за тобой. Ты должен просто идти со мной, вот и всё. Мы улетим на вертолёте. Я всё устроил, но ты должен мне помочь. Ты должен встать. Я не могу нести тебя.

— Пауль?

— Поднимайся. Они уже ищут меня и скоро будут здесь. Я устроил утечку газа, скоро начнётся пожар. Мы на самом верху, сто двенадцатый этаж, нас не заденет. Это место уходит под землю на несколько километров. Они творят тут кошмарные дела, ты знаешь? Замораживают людей. Когда кто-то умирает, они засовывают его в кусок льда и кладут на полку в тех подземных шахтах, как кирпич. Но я устроил им сюрприз. У меня с собой детонатор. Пожар — это ерунда, для отвлечения внимания, чтобы вырубились камеры и замки. Мы успеем проскочить. Но ты должен не отставать. Пора, больше нельзя ждать.

Я смог подняться на руках и с помощью Пауля выйти из комнаты. Везде вокруг, насколько хватало моих сил, вверх, вниз и в любую сторону, я видел бесконечные коридоры, по которым сами собой, как будто на левитационных двигателях перемещались кубы льда. В каждом из них было чьё-то тело. Меня снова вырвало. Из-за слезящихся глаз я плохо видел, куда мы идём.

— Видишь, видишь? Я тебе говорил? Давай, шевели ногами.

Мы шли словно вечность, а потом раздался сигнал тревоги. Тогда Пауль взвалил меня на плечи, и вся остальная часть пути превратилась в мясорубку из растекающихся звуков и плывущего перед моим взглядом белоснежно-белого пола, на который откуда-то с моего лица или головы капала кровь.

— Рана на лбу у тебя серьёзная, но мы всё устроим. Я взял всё, что нужно. Мы взорвём этот некрополис, и улетим на вертолёте в Рёккен.

Мы остановились у лифта. Пока мы ждали его, подо мной натекла целая лужа крови. Я вдруг почувствовал себя лучше по сравнению с состоянием, в котором я пребывал последнее время (это были недели или месяцы?). Лифт, наконец, приехал, и мы зашли в кабину.

— Давай присядем, вот так, на пол. Вот, держи детонатор. Только не вздумай нажимать на кнопку, ладно? Мы должны сначала взлететь. Понимаешь меня?

— Да.

Я вдруг понял, что должен сделать. Пока ещё не слишком поздно, пока всё это мучение не началось с новой силой.

Я нажал на кнопку. Раздался гул, а потом кабину лифта затрясло так, что я закрыл глаза и готовился к удару смертельной боли. Но когда я открыл их, Пауля рядом не был. Он бросил меня? Я поднялся, опираясь на стену, и вышел. Кое-как дошагал до первой попавшейся двери и открыл её. Передо мной была лестница, заметённая снегом, она шла резко вверх, хотя и не была, кажется, очень длинной. В конце неё бушевала метель, бил резкий дневной свет. Свежий воздух и ощущение конца придали мне сил. Медленно, но не останавливаясь и не сбавляя темпа, я преодолел все ступени и оказался на вершине горы. Здесь не было никакого вертолёта, никаких следов Пауля (их не было и на лестнице). Я увидел, как красив рассвет. И увидел, как лавина, вызванная ударной волной от подземного взрыва, несётся на меня. Я сел, опёрся спиной о бетонную стену. Я начинал замерзать. Но я теперь точно знал, что дождусь Вас. Вы, Фридрих Вильгельм, мой дорогой мертвец, встречаете меня. Вы оседлали эту лавину.

Фотографии Алексея Кручковского.