Дом-паук

Мир, открывающийся в подборке Лизы Неклессы, тотально проницаем, но скорее в пугающем смысле: убежища нет нигде. С одной стороны, здесь действуют разделяющие силы большого города, эпидемии и других глобальных процессов, а с другой — одиночество внутри пронизанного ветрами этой тревожной социальности дома.  

Интересен монтаж текста: планы сменяются, разделенность с любимой резко оборачивается воссоединением (как бы нарочно показанным в популярных мелодраматических образах), а затем вновь переходит в воспоминание о времени, проведенном в тревожном одиночестве.

Дом оказывается местом становления и инициации. Это хорошо показано через взаимодействие лирической героини с бытовыми вещами, которые живут своей жизнью, перемешиваются и «нарушают границы» друг друга. Вообще весь текст в каком-то смысле строится из ситуации нарушения границ, невозможности оказаться в комфортной среде — например, в баре в компании друзей. Повседневная жизнь, недостижимая в ситуации социального катаклизма, наделяется чертами утопии. Общественная сфера парадоксальным образом становится безопаснее дома, что открывает какое-то новое — тайное и до критического момента незамечаемое — пространство совместности. 

Ситуация карантина меняет оптику не только в отношении оппозиции «частное — публичное». Родительский дом, потенциально ассоциирующийся с близостью и принятием, становится чем-то противоположным: тем, к чему не можешь приблизиться, но также и тем, что крепко держит и не дает сбежать. Кажется, именно это ощущения прочной, неразрывной связи, основанной на сочетании «тревоги и гиперопеки», становится залогом связи другой — хрупкой, просвечивающей через весь текст, как утопия, которая рано или поздно станет реальностью.

 

+++

Страх спеленал меня,

Словно огромный паук,

Связал по рукам и ногам,

Словно водоросли,

Оставил лежать одну в пустом темном доме.

 

Пока ты ходила под окнами,

Махала платком,

Стучала в стекло,

Идя и возвращаясь с работы или из леса.

 

Словно мумия в бревенчатой черноте

Я лежала, замерев,

Пока ты проходила мимо с корзиной уже поспевших ягод,

Ела из неё,

Грызла ногти,

Все с меньшим интересом

Поглядывая на глухие окна пустого дома,

Где произошло преступление страха.

 

Ловушка паники, словно огромная мышеловка,

Захлопнула меня,

Поглотила внутри себя.

 

Гора масок, санитайзеров и перчаток

Отделила нас друг от друга.

Мы вновь держимся за руки —

Ты в чёрной, я в синей перчатке,

Пережившие что то огромное, словно цунами.

Мы целуемся в машине в масках,

А периодически глядя в автомобильное окно

С моросящим дождём,

Я вспоминаю тот чёрный бревенчатый дом,

Стоящий на отшибе,

В котором провела столько времени,

Словно личинка в коконе.

 

И сейчас, слушая Леонарда Коена,

И мчась по серым ветреным пейзажам

Под простенький танцевальный мотив,

Я все думаю об этой обезличенной ловушке,

Лишенной хитина,

Кошмарной, но несуществующей машине, словно «Офелия» Юрия Олеши

 

+++ 

Взгляни на дом этот,

На комнату,

Из чьих углов тянулась паутина.

В этой комнате совершилось преступление.

В этой комнате страхом запеленало одну девушку.

Здесь она заснула сном Белоснежки,

В белом липком коконе.

Она спала в этом пустом доме

Все время карантина.

Казалось, белесые нити тянулись прямо из ее сердца

К черным углам,

Этим стенам,

Которые теперь, казалось, единственные

Могли спасти ее от всего этого ужаса,

Творившегося снаружи,

Где словно вьюга бушевал вирус.

 

Своими ручками она построила себе клетку,

Залезла и заснула в ней,

Словно зазимовала в улье.

 

+++ 

В темноте комнаты рокочущая стиральная машина

Выступила навстречу,

Вся трясясь от гнева.

Пришедшие испуганно переглянулись.

В этой квартире давно не бывало чужих.

Машина продолжала грохотать слова,

Вещи в ней перемешивались, плавали, нарушая границы друг друга.

Пододеяльник проглотил сам себя,

Словно Уроборос.

Какое-то первичное бурление вещества и материи происходило в ней,

Из грязной мыльной пены рождались свои венеры.

Трясясь и рокоча, машина выступала вперёд

Из своей ниши.

Под определённым углом казалось,

Что внутри неё на огромной скорости крутится свинцовый череп,

Происходит агония и рождение

Новых чистых вещей,

Словно в атомном реакторе или «Офелии» Олеши

 

+++ 

Чайник,

Словно росчерк пера,

Уже битый час надрывался на квадратике плиты.

Под ним росли чудесные газовые синие цветы.

С тех пор, как мы видели живые,

Прошло слишком много лет.

Плита ничем не хуже земельного пригорка,

Или сокровищницы хозяйки медной горы

С жаркими искусственными цветами,

Дающими фору всем живым.

Признаемся, что искусственная природа

Бывает очень красива.

Мне всегда нравилась моя стремянка.

 

Чайник прокричал как петух,

И, зафыркав, пролился слюнями кипятка,

Залив ими все вокруг.

 

Из окна наступал синий вечер,

В который хотелось бы танцевать

Под простенький танцевальный мотив

Где нибудь в парке

Или уютном баре.

Но мы, заточенные в клетках,

Только смотрим из своих пустых синих окон

В пустую синеву снаружи,

Словно оживший многоквартирный скворечник

 

+++

И вот, который вечер,

Со двора

Из чьей-то колонки доносится

Дэнс ми ту зе энд оф лав

Леонарда Коена,

А я слышу — дэнс ми ту зе энд оф карантин.

Скоро тьма слегка поднимется,

Словно большой пуховой платок или одеяло,

Скоро

Я смогу выходить не только в сумерках,

Но и при свете дня.

Постепенно смогу выходить в людные места.

Мы все, словно тени, выбравшиеся из домов,

Словно выжившие,

Робко вступим в круг света.

 

Совсем скоро смогу трогать раскалённые от солнца камни

Городских стен и домов,

Касаться их ладонью и подушечками пальцев,

Оставляя отпечатки.

Залитые светом, словно после обильного душа, улицы и скверы.

Площади — световые окна, словно от упавших деревьев в лесу, в Замоскворечье.

Река Москва

Слепит словно золотая обертка паштета из Самоката

 

Мы, робкие тени, выходим из пустых темных переулков,

Перестаём выискивать безлюдные места.

Мы идём по Покровке,

Как и раньше, как во сне, полной баров и ресторанов.

Начинаем тихонько двигаться

Под музыку из чьего то айфона,

Лежащего на больше не перетянутой

Ремнями безопасности скамейки Ямы.

 

Москва, ты словно сон

Я словно не видела тебя много лет

 

Словно между нами и прошлым

Пробушевало цунами

 

+++ 

Наступает лето, и я наконец выхожу из огромной тени

Памятника государственному деятелю

На залитую светом улицу.

Та ночь, когда Москва перестала сниться мне —

Я увидела её воочию

Спустя столько месяцев.

Во время них

Страх свил мне кокон,

В котором я бы могла не стукаться об углы,

В котором могла бы уснуть

 

+++ 

Пока ты окликаешь меня под окном,

Или молча стоишь под зонтиком,

Я прикована скотчем своего страха к стене,

Стараюсь слиться с ней в прямом смысле.

Стать такой же деревянной девушкой,

Лишь бы никто в этом доме не узнал о нашей хрупкой связи.

Словно ты закинула мне в окошко волшебный клубок,

Ведущий к тебе,

И теперь, держа его в руках,

Я прячусь в углу,

При приближении родственников

Закрываю его книжкой.

 

Чтобы о нашей связи не узнали,

Я таюсь в углах у стен,

В яркий солнечный день перехожу на теневую сторону улицы.

Я не боюсь целого мира,

Кроме нескольких человек,

Словно пальцев на моей руке,

Таких же близких и родных.

 

Ради них стараюсь сделать вид, что меня нет,

Растворится в свете торшеров,

В темноте комнат,

В вечернем воздухе сада,

В звучании вечерних гомофобных новостей

 

+++

Теперь мы живём как сверчки,

Каждая на своём шестке.

Наш дом

Наполнен снизу доверху,

Словно стручок гороха,

Словно шкаф с разноцветными выдвижными ящиками.

По вечерам пролетающие клекочущие майские птахи

Могут видеть наши бледные от долгой самоизоляции лица

За мутными стёклами кухонь и комнат.

 

+++ 

Страх причинить страх,

Страх напугать,

Связывает меня,

Словно огромный паук.

Его липкие нити,

Белесые в темноте

Струятся ко мне из глубин комнаты.

Приезжая в родительский дом

Я начинала чувствовать их.

 

Страх сковывал меня

По рукам и ногам,

Мягко пеленал меня, словно личинку,

Пока я не падала на постель,

Оставаясь в этом темном доме,

Не выходя наружу

К своим любимым,

К своей любимой,

Что ждёт под окном,

Под дождём,

Каждый день,

С платочком в руке

Грустит и зовёт,

Жалобно окликает

 

Глядя на узкие окна дома

Постепенно можно догадаться, что там происходит.

 

Ночью

Липкий страх начинает бежать с кухни

По полу,

По коридору,

Словно усыпляющий газ,

Чтобы вспыхнуть пламенем тревожности в постели.

Гиперопека — большая пустая ловушка

Вроде большой мышеловки.

Могу ли я сказать, что сам дом притягивает меня к себе,

Или это делают живущие в нем люди?

 

Моя ловушка находится внутри меня,

Мои нити вытягиваются из моего тела

В ответ на внешние обстоятельства.

И сами превращают меня в подобие личинки

В чёрном бревенчатом пространстве.

 

Наша связь неразрывна

И очень прочна,

Связь тревоги и гиперопеки.

Когда на одном полюсе весы отпускаются,

На другом взмывают вверх

 

Внешняя угроза еще сильнее упрочняет связь.

Когда это наступило,

Я скрылась в углу дома,

Сжавшись и обрубив все нити, ведущие наружу.

Наш дом,

Каждый человек,

Огромная паутина

Из нитей и привязанностей

Бегущих вовне

 

Фотография Алексея Кручковского.