Этика культ-прекариата

«Каждая инди-группа мечтает стать богатой и знаменитой,
а потом наконец-то перестать быть инди-группой»

Неизвестный автор

Мир (в большинстве своём) перестал быть индустриальным. К доменным печам теперь водят экскурсии, усталый отец семейства больше не возвращается домой после тяжёлой трудовой смены на заводе, и только капитализм стал ещё более гибким, стремящимся к созданию глобального рыночного общества, в котором коммодификации подвергается всё большее число сфер человеческой жизни (образование, культура, семейная жизнь и т.д.), а рост социального неравенства прогрессирует с ужасающей скоростью. В новой картине мира «пролетариат» больше не существует, это герой той эпохи, когда батальоны промышленных рабочих могли диктовать свои условия правительствам, а профсоюзы оказывали влияние на формирование политической и, значит, социально-экономической повестки дня.

Поздний капитализм вывел на мировую сцену нового коллективного субъекта, вернее, класс-в-процессе-становления (class-in-the-making) — прекариат. Нестабильная занятость, неоплачиваемые стажировки, временные трудовые контракты, отсутствие социальных гарантий и уверенности в дне завтрашнем — вот, кажется, основные черты этого нового класса. И вместе с тем возможность стать в будущем двигателем крупных социальных изменений во всём мире. На этом моменте акцентирует своё внимание польская художница NeSpoon, создавшая для II московской Биеннале уличного искусства работу PRECARIAT (Graffiti Writer & Street Art Girl) — миниатюрную скульптуру-интерпретацию «Рабочего и колхозницы». На смену мускулистым (или маскулинным?) рабочему и колхознице Веры Мухиной приходят хрупкие граффити-райтер и стрит-артистка Неспун. И тут следует повториться: в представлении польской художницы прекариатизированная молодёжь становится коллективным субъектом, отстаивающим свои права. Однако это не вполне самоочевидный сценарий — хроническая нестабильность с тем же успехом может привести не к солидаризации, а к ещё большей растерянности и разделению (об этом, например, хорошо рассказывает фильм братьев Дарденнов «Два дня, одна ночь»). Впрочем, это тема для отдельного разговора.

Кирилл Кобрин называет совокупность подобных практик «евробедностью», требующей постоянной дисциплины, изобретательности и бодрости духа

Если отвлечься от рассмотрения глобальных процессов, то небесполезной представляется попытка составить коллективный портрет юных прекариев и понять, как, собственно, со всей этой прекарностью жить. Отчасти такую же попытку предпринимал когда-то Кирилл Кобрин в своём эссе «Высокое искусство быть бедным», сознательно сместивший фокус и географию своих рассуждений с постсоветского пространства на запад Европы, однако не стоит сбрасывать этот текст со счетов. Нас же интересует немного другое.  

Представим себе молодого человека с высшим образованием (впрочем, этот критерий — скорее дань традиции, нежели действительно имеющий значение). Карьера и заработок для него не являются приоритетными целями, скорее наоборот — есть желание быть/оставаться новым бедным. Как писал по этому поводу Влад Гагин: «люди могли бы работать больше и усерднее, подниматься вверх по карьерной лестнице, да выбрали что-то другое». Пишут стихи, например, или сочиняют рэп, фотографируют, делают проект о неформальной культуре, в общем, каким-то образом связаны с творчеством и тем, что для удобства можно назвать гуманитарной сферой. 

Но это не снимает остроты вопроса о заработке, вернее, попытке поддерживать хрупкий баланс между приемлемым образом жизни и личной свободой. Хорошей одеждой можно разжиться в stock’овых магазинах и outlet’ах, для фильмов и музыки есть торрент-трекеры, flibusta не умрёт никогда, а желание путешествовать помогут удовлетворить лоу-косты и CouchSurfing. Кирилл Кобрин называет совокупность подобных практик «евробедностью», требующей постоянной дисциплины, изобретательности и бодрости духа; аскезой рациональности, просвещения и рефлексии — всего того, на чём Европа стоит». И я не могу с этим не согласиться — так живут многие мои знакомые (в этот самый момент мой сосед по комнате выбирает в сети подержанную микроволновую печь, а я сам пребываю на TrustRoots в поисках вписки в Белграде).

Вместе с тем вопрос о заработке по-прежнему остаётся открытым, тем более когда речь, выражаясь словами Лидии Гинзбург, идёт о «конфликте между творческой реализацией и реализацией житейской».

В рыночной (неолиберальной) системе XXI века культура воспринимается как вид экономики, где имеют место всеобщая конкуренция за платёжеспособный спрос и создание соответствующего продукта, а вместе с тем и новый субъект, характеризующийся самодисциплиной и переориентацией с «жить для культуры» на «жить с культуры» (подобные теоретические построения встречаются сегодня у многих социальных теоретиков, будь то Ш. Муфф, А. Бикбов или Ф. Берарди).

И где в этой ситуации найти место для наших собирательных образов — граффити-райтера и стрит-артистки? В ситуации, когда нужно выбирать между добычей хлеба насущного и желанием делать то, что нравится, между попытками удержаться на плаву и стремлением творчески реализовываться, между необходимостью подчиниться логике рынка и жаждой признания. Конечно, попытка столь жёсткого обозначения альтернатив может показаться чересчур радикальной, однако она необходима для того, чтобы наметить этическое измерение проблемы.  

В представлении польской художницы прекариатизированная молодёжь становится коллективным субъектом, отстаивающим свои права

И здесь нам следует вновь вернуться к Лидии Гинзбург, вернее, к тому важному различию форм культурной деятельности, что она проводит на страницах своих записных книжек за 1943-1946 годы. Итак, повторимся, имеет место «конфликт между творческой реализацией и реализацией житейской», а вместе с ним и четыре основных формы культурной деятельности: высокое творчество (максимум), творческая работа, профессия (как высокое ремесло) и халтура. Представителей первой категории практически не существует, на творческой работе удержаться довольно сложно, здесь необходимы дарования («а с допущением дарования приходится допускать и кое-что из тех приемов мысли, которые ему присущи»), «следующая ступень формально требует качества, и много о нём говорится, но по существу она не отличается от четвёртой и незаметно в неё переходит». Обо всём этом Гинзбург задумывается в самое неподходящее для подобных раздумий время (блокадный Ленинград) вдобавок к неподходящему для этих раздумий месту (Советский Союз сталинского периода, когда тот или иной выбор был чреват грузом необратимых последствий). Однако рассуждения Лидии Гинзбург могут задать нормативную планку и для нашей эпохи, той ситуации, в которой мы проживаем. 

На мой взгляд, в условиях неолиберальной интервенции в культуру вопрос связи заработка с творчеством / гуманитарными штудиям нуждается в подобном строгом разграничении, где один вид деятельности отделён от другого. Так у нас появятся какие-то шаткие основания для формирования трудовой этики культ-прекариата: не заниматься имитацией творчества (как это было, например, в «Великой красоте» Соррентино, где перформер билась головой об акведук, с разбегу врезаясь в него, а её супруг занимался концептуальной лепкой конфетти на баскетбольные мячи), оттачивать ремесленный навык (это всегда пригодится), иметь смелость признавать халтуру халтурой, не выдавая её за плод мучительных усилий.

В итоге всё это, возможно, принесёт гораздо больше пользы культуре, нежели заработку. Что же касается него, то, в конце концов, всегда можно просто найти нормальную работу.

Как это сделал Франц Кафка, например.

Фотографии взяты с сайта художницы NeSpoon.