Загадочная история деревни Кратово

Заниматься футурологией в России бесполезно, т. к. она неизменно превращается в антифутурологию. Утопия в антиутопию, демократия в тоталитаризм, патриотизм в национализм и т. д. Что для экономистов проблема колеи, то для обывателя привычное состояние сожительства рядом с бездной. Я начал писать эту статью вроде бы про прошлое, но все равно получается про будущее, потому что в каком-то смысле будущее в этой стране никогда само по себе не гуляет, а ходит рука об руку с прошлым. Или даже за спиной, так будет вернее. Но обо всем по порядку.

Станция Прозоровская появилась на рязанском направлении железной дороги в 1898 году. Ранее место числилось вотчиной князей Голициных-Прозоровских, но к началу XX века местность превратилась в дачный поселок. И Прозоровка стала модным подмосковным курортом.

Но настоящий расцвет деревни произошел чуть позднее. В 1911 году Голицины продают имение барону Николаю Карловичу фон Мекку, владельцу Московско-Казанской железной дороги. Сыну той самой фон Мекк, что боготворила Чайковского. Этот уважаемый господин покупкой не ограничивается и зовет Щусева, Таманяна, Иваницкого, Семенова строить в Прозоровке «город-сад».

Как мы знаем, в 1914 году все проекты в России накрылись медным тазом, но за три с небольшим года фон Мекк успел поглядеть на свое детище в зародыше. Детище состояло из недостроенной церкви, рассчитанной на 500 человек. «Школьного квартала» из шести учебных заведений. Больничного городка из двух санаториев, больницы и различных служб. Вырытого пруда с железобетонной плотиной, проложенных водопровода и канализации.

Тут рядом проходит Ив. Ант., напевая "наш паровоз вперед летит…". И мы с Николаем Карловичем грустно смотрим ему вслед

Кратовым Прозоровка назвалась при советской власти — в честь Ивана Антоновича Крата, первого комиссара Московско-Рязанской железной дороги. Почему так — а пёс его знает, логика советских наименований иррациональна.

В 1939 году деревня превратилась в посёлок, и советская творческая интеллигенция прочно оккупировала подмосковный курорт. Золотой век сменился серебряным, тут гулял Эйзенштейн и купался Михаил Зощенко, ютились на коммунальных советских дачках Сергей Прокофьев и Александр Серафимович. Владимир Шаинский, видимо, лежал на солнышке.

Но и советское солнце грело до определенного времени, и в железном веке остались мекковские недобитые руины да заросший пруд с обновленной, правда, плотиной.

Позовем Николая Карловича, ну как вам город-сад-то? Можно уже жить?

Господь с вами, отвечает Николай Карлович, а ведь города-то тут нет. Да и сада тоже.

То-то же, мы говорим, а чего вы хотели? Иваны Антоновичи Краты постарались.

Тут рядом проходит Ив. Ант., напевая «наш паровоз вперед летит…». И мы с Николаем Карловичем грустно смотрим ему вслед.

Как так произошло, что новый прекрасный мир коммунизма сожрал, переварил эту призрачную мечту о лучшей человеческой жизни и умер? По мысли того мира фон Мекк, конечно, буржуй ещё тот. Но предложи пролетарию отдельный домик да водопровод, шесть учебных заведений и больничный городок, он вряд ли откажется.

Представление о золотом веке и «России, которую мы потеряли» не всегда ностальгия по прошлому. Идея того, что раньше жизнь была более правильной, осмысленной и основывалась на каких-то принципах, — утопия, обращенная вглубь веков, где всё уже понятно и никогда не переменится.

Такое впадение в историю общества начинается из-за страха перед настоящим и заканчивается нежеланием смотреть в будущее. Представления о социальном могут кардинально противоречить физическим параметрам времени.

Причём эти представления — как броуновское движение, оно предполагает нахождение общества параллельно в нескольких исторических реальностях. То, что для здорового человека означало бы сумасшествие, для социального организма — естественное состояние.

Вот смотрите. Яркий пример такой временной петли — политический дискурс. Прислушаемся, что говорят. А говорят о князе Дмитрии Романовиче, племяннике Николая II, который и в Крыму побывал, и в Россию бы перебраться не прочь (правда, всю жизнь почему-то не хотел этого делать). Это один пласт, куда также входит почитание Столыпина и нежелание великих потрясений, моление за царскую семью мучеников и перенос праха Деникина. Про Николая Карловича никто не вспоминает.

Но вот на очереди Крым, и мы всей страной перемещаемся уже в XIX век, вспоминаем Корнилова и Нахимова. Заодно смотрим в XVIII век, перебираем екатерининские указы и говорим крымским татарам, чьё тут свято место. Вот по поводу разделов Польши почему-то такой дискуссии не возникает.

Приближается ноябрь. Мы в очередной раз будем вглядываться и щуриться: а что там случилось-то, в XVII веке? Разделы Польши забыли, но помним, как она нам насолила в Смутное время. События четырёхвековой давности реанимируются, исторические личности восстают из могил, и их приводят в чувство политические таксидермисты.

Возгонка исторических чувств может разорвать реторту: святой князь Владимир по понятным причинам становится живее и так самого живого коммунистического тезки. Дискуссия вокруг места для памятника — животрепещущий вопрос. Можно подумать, что Владимир без жилплощади и ночует на улице, нужно что-то с этим делать.

Обсуждение исторических судеб за научными рамками похоже на психоз: каждый виток дискуссии — лишь подготовка к ещё более разрушительной стадии. Да какая там дискуссия — спекулятивность заменила человеческий разговор, и мы почему-то видим людей, которые рассуждают о Второй мировой, подержав в руках только школьный учебник по истории.

Они разом замолкнут лишь в том случае, когда в обществе наступит шаткий консенсус. Но пока мы обсуждаем, что же такое произошло в 1917 году, и никак не можем понять. Заметьте: скоро исполнится столетие этому спору.

Спроси французов: Messieurs, вы за французскую революцию? Bien sûr, ответят, что за вопросы. Предложи немцам: Meine Herren! Кто за падение берлинской стены? Поднимите руки. Natürlich, скажут, и поднимут. Какие тут могут быть разночтения?

Возгонка исторических чувств может разорвать реторту: святой князь Владимир по понятным причинам становится живее и так самого живого коммунистического тезки

Спроси русских: ну так как, октябрьская революция — хорошо? Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, скажет один. Второй: этот вопрос надо рассмотреть с одной стороны, с другой, так, этак, во-первых, во-вторых (потом почему-то счёт всегда забывают продолжить). Сталина приплетут, немцев, всемирный заговор, сифилис Ленина, будто от его атеросклероза или что там у него все беды пошли.

А в конце придёт третий и крикнет, что это была не революция, а переворот! Вот вам всем!

Ленин как-то пнул декабристов, сказав, что страшно далеки они были от народа. Так наши говорящие головы страшно далеки от истории.

Что делай «Исторические хроники» Николай Карлович (уже другой, Сванидзе), что ни делай, что говори Сергей Владимирович Мироненко о мифе панфиловцев, что ни говори — это улетает в какую-то трубу кратовского паровоза.

Иная простота хуже воровства. Если уж победили — так победили. Если насолили — то от большого рвения. Правда, когда подступаешься с аргументами, то простота оборачивается первым, вторым, вот уже показывается голова Сталина из могилы, и под конец вас обвиняют в предательстве национальных интересов. Ведь даже наш главный национальный интерес — это чтить Победу.

В России громче всего (оттого и запоминается) выглядят жесты, речи, лозунги и обвинения. Материальное здесь всегда вторично, тем, кто думает о комфорте и человеческом банальном существовании, места в учебниках не находится. Поэтому Иван Антонович Крат нахрапом владеет Прозоровкой и нами на века. А Николай Карлович фон Мекк, чьим именем и не названо ничего, расстрелян большевиками в 1929 году.

Фотографии Азата Галиева.