Девять на двенадцать

20 сентября в парке «Музеон» прошел фестиваль «Остров 90-х», организованный Colta.ru.

Человеческая потребность делить историю на кусочки неизменно приводит к ностальгии, которая в нашей стране оформляется десятилетиями. Этот числовой феномен до сих пор не разгадан, хотя вот же они, ходят ещё, шестидесятники, семидесятники. И в публичном разговоре ты представляешь историю книжками Леонида Парфенова, где время стоит монолитными дециметровыми блоками.

Разгадки нет, но есть предположения. Кто такие шестидесятники? Это дети «оттепели», которые, как всякая общность, имеют свои идеалы. Мы можем вспомнить фильмы Хуциева или стихи Евтушенко. Но если сказать «пятидесятники»? Вряд ли вы вспомните символы эпохи, не Корейскую же войну с «делом врачей». Потому что пятидесятников не существует, как не существует тридцатников и двадцатников. Отчего так — отдельный разговор.

А поколение 90-х? Во-первых, насколько оно легитимно? Под шестидесятничеством подразумевается скорее культурное движение, 90-е окрашены в совершенно другие цвета. И, во-вторых, что тут вспоминать?

Флешмоб, устроенный Colta.ru в фейсбуке, — это вал изображений, которые назовешь «протоселфи»: люди выкладывали оцифрованные фотографии самих себя на полароиде, в безумных колготках, с помятым галстуком, в огромных очках и ещё большей шевелюрой.

90-е в личном пространстве для всех были не только испытанием, но "примеркой времени": подойдёт/не подойдёт?

Как в любом активном процессе, люди, уставшие обсуждать украинские дела, принялись рефлексировать: а что же мы делаем? Заметно, что никто из респондентов Colta.ru не ассоциировал себя с поколением 90-х — «мы» нигде не встретишь. Даже те, кто сам постил фотографии, пытались наукообразно анализировать, в чем же таком они поучаствовали.

Стремление к предельной рефлексии, которая происходит «над схваткой» (когда человек мысленно выбивает себя/выходит из социально и идеологически детерминированного круга), — популярный сегодня прием, его можно встретить и в фейсбуке, и в колонках, и проч. Отстранение — и зачастую прием выглядит как новая брезгливость.

Главная черта такого анализа — предельность. И это важное отличие поколения 90-х от предыдущих. Оно стало первым атомизированным, обусловленным в первую очередь индивидуальностью, и только во вторую — социумом. Поэтому я употребил неуклюжее понятие «протоселфи»: внимание на себя, отстоящего от современного на 20 лет.

Поколение 90-х ещё отличается от других тем, что в это время личная свобода обрела полное право на существование. Поиск себя, своей идентичности теперь обусловлены не комсомолом и лояльностью диссидентам. Идентичность становится сверхсубъективной, как при любом значительном социальном потрясении, традиции перестают быть актуальными. Отсюда несуразный и безвкусный внешний вид на фотографиях, традиция серой советской одежды отмерла, и вместо неё — поиск, ты как бы примеряешь несочетаемое.

90-е в личном пространстве для всех были не только испытанием, но «примеркой времени»: подойдёт/не подойдёт? Сейчас с фотографий смотрят фрики, но в 90-е о фриковатости не было и речи — так выглядели все, поэтому я называю ту идентичность сверхсубъективной, которая так же подразумевает отсутствие какой-либо общности.

Проблема соотношения поколений — это тема социологическая. Но посмотрим на неё с исторической, культурной и психологической стороны. Деление на десятилетия в массовом сознании достаточно условное: те же шестидесятые, растиражированные сейчас, окончательно закончились в 1968 году, и в 1965 году были уже не то чтобы шестидесятые. А начались они вообще «оттепелью» в 1956 году.

Но и семидесятые не закончились в 1980 году, а продолжались до 1985 года, то есть до перестройки и получили название «застой» (историческое научное уже понятие, кстати).

Восьмидесятые ассоциируются с переменами, хотя добрая половина десятилетия прошла без каких-либо перемен. Но стойкое желание нарезать время десятками не исчезает.

Казалось, чтобы ощутить какую-то эпоху, нужно её сознательно пережить, но "нулевые" в Кирове никак не отличались от 90-х: те же фасады, то же отношение

Теперь рассмотрим 90-е. В отличие от понятийного набора (оттепель, застой, перестройка) 90-е никак не наименованы в сознании. Они определены «лихими», что не дает общего представления об эпохе, в противоположность вполне конкретным предыдущим образам. Само название отражает потерю периодом исторической цельности. Лихой может быть страшным (лихая година), веселым, свободным, катастрофическим и т. д. И все эти определения вплетены в канву понятия, что значительно затрудняет процесс рефлексии. Поколенческая модель, привязанная к десятилетиям, входит в противоречие с новыми социальными реалиями. Чёткая маркированность в советское время (определенное положение в системе) сменяется субъективным ощущением успешности жизни. То есть не возраст и принятые в общности ценности становятся решающими, а личные достижения позволяют человеку отнести себя к поколению 90-х.

Я даже не стал бы в силу указанных проблем вычленять десятилетие вслед за советской периодизацией. И назвал бы поколение постсоветским. Для аргументации опишу собственные ощущения.

Я никогда не жил в Советском союзе — всё мое детство прошло в 90-х. Оттуда мои привычки и представления. Казалось, чтобы ощутить какую-то эпоху, нужно её сознательно пережить, но «нулевые» в Кирове никак не отличались от 90-х: те же фасады, то же отношение. Поэтому они длились не один десяток лет и сейчас, по-моему, еще не закончились. Мои кировские 90-е будут длиться дольше века.

К какому поколению стоит себя относить?

Это важный вопрос для меня и моих сверстников. Можем ли мы соотнести себя с теми фотографиями? Какая поколенческая (а значит, ценностная) иерархия прослеживается за лайками в фейсбуке?

Пока никакой, потому что у флешмоба нет иерархии. Но сам факт популярности говорит нам о поиске общности, чтобы мы воспринимали постсоветское поколение на как социологическое понятие, но как культурное и бытовое.

Рефлексия, обращенная на «других», менее продуктивна, чем размышления о «нас», какими бы «мы» ни казались призрачными. «Мы» из 90-х еще следует нарастить, расширить и формализовать в сознании, которое сегодня придерживается таких полярных трактовок определения «лихой».

Предположение о кардинально иной поколенческой структуре новой России невозможно проверить сегодня: атомизированная масса, которая включает в себя сверстников, не желающих иметь ничего общего, не нашла предельного основания для концепта наподобие шестидесятничества. И вместо него остается лишь ощущение безвременья, которое представляет собой хаос: для кого-то полное отсутствие ориентиров (катастрофа), для кого-то их бесконечное количество (время безграничных возможностей).

Оформление такой структуры произойдёт (также предположение) при некотором проживании постсоветского опыта. Это не означает «время всё лечит». Нет, поколение только тогда сможет ощутить общность, когда пройдёт через катастрофическое историческое событие и обратит свой взгляд назад, в прошлое, выискивая там ориентиры для идентичности. Что за явление? Я не знаю. Как для предыдущих поколений таким событием оказалась война или «оттепель», так для нашего поколения им станет 2018 год, украинские дела или неожиданное исчезновение коррупции в России. Кто знает.

Мы пока рассматриваем фотографии.

P. S. А когда я пишу «мы» — вы кого представляете?

Фотографии Азата Галиева.