Внимание, коммуникация

Андеграундный стендап-комик Даг Стэнхоуп во время одного из своих выступлений вдруг спросил у аудитории: «Вы когда-нибудь пробовали такое… Я один раз попробовал, это было в июле, в Тусоне, штат Аризона. И я сильно облажался. Вы пытались когда-нибудь спать трезвым? Серьёзно, пробовали? Это совершенно невозможно — я пытался. Потому что, когда твоя голова лежит на подушке и ничто не отвлекает — ни соседи, ни телевизор, ты трезвый и ответственно пытаешься уснуть — в этот момент карнавал в самом разгаре! «Тебе уже сорок лет, как долго ты собираешься этим заниматься?», «должно быть что-то, что рифмуется со словом апельсин — дельфин, мандарин, пенициллин» и музыка играет, и вся она хреновая, и моя бывшая жена там, жалуется, что так и не сводил её в ботанический сад и всё такое. И это нормально, ведь голова — это также место, откуда приходят идеи».

На мой взгляд, обилие мыслей и нерешённых вопросов — это очень даже хорошо. В наше время вообще, кажется, наметился кризис вопросов или, другими словами, тем для размышлений. Я не говорю об узких научных областях или о сфере творческого поиска. Ну и, конечно, никуда не делись бытовые вопросы вроде того, «как найти свою любовь» или «как прожить на пятьсот рублей в неделю», но они не новы, им тысячи лет, да и куда уж без них. Тем не менее, сейчас на верхнем, концептуальном уровне нам вроде как условно всё понятно, и всех это устраивает. Сложно задать какой-то новый вопрос, который бы заинтересовал, натолкнул на нетривиальные мысли, вывел бы нас в поле диалектики. Здесь можно вспомнить недавнее высказывание Татьяны Толстой в интервью на сайте радио «Свобода»:

«Очень забавно смотреть, я могу список выдать людей, кто что скажет, я знаю этот список, я знаю, что скажет эта группа, так называемые диссиденты, правдолюбы, записные либералы и горячие сердца. Я знаю, кто придет и что крикнет, и за что меня осудят.

То есть я умею работать с этими разными вещами в том смысле, чтобы расставлять ловушки и вызывать на себя огонь. Это есть тоже изучение человеческой природы, понимание ее. Интересно, когда ты ошибаешься, потому что, как правило, результат предсказуем — это не очень интересно, а вот когда ты думал так, а выйдет иначе — это интересно».

В наше время вообще, кажется, наметился кризис вопросов или, другими словами, тем для размышлений

Эта цитата не имеет отношения к вопросам, но говорит как раз о том, что привлекает непредсказуемость: только нечто новое и нестандартное вызывает настоящий интерес. И мы, наш журнал, мы как раз пытаемся задавать новые вопросы, не претендуя на экспертное мнение, просто «вбрасывая» в инфополе темы для разговоров. Нам интересно показать именно то, как мысль развивается, как сами собой рождаются аргументы и контраргументы, в какой-то степени это даже больше провокация. Если хочется узнать что-то конкретное — достаточно написать на «The Question», и Лев Оборин со всем разберётся, можете не сомневаться. А мы — не Лев Оборин, мы как бы наоборот.

Это что касается того, о чём говорить.

Но не менее важен вопрос — как говорить. На мой взгляд, языковые практики интересны не только поэтам и литераторам. Язык во многом определяет мышление. Пусть даже кто-то мыслит картинками, а кто-то звуками, общаемся мы пока что преимущественно словами, и словам стоит уделить особое внимание.

Здесь очень опасна автоматическая реакция — то, с чем мы часто сталкиваемся. Не только когда пишем, но и когда просто вслух формулируем мысли: у нас если что-то переплетается, то обязательно плотно, хотя в каком-то случае именно неплотное, сегментарное переплетение стоит подчеркнуть. Если что-то поливают, то почти всегда обильно, награды все почётные, а каждое второе «спасибо» — большое. Но это проблема клише, и она существует достаточно давно.

Меня гораздо больше волнует проблема оценочных суждений. Я не раз слышал о том, что это, мол, западная модель мышления — вечная дихотомия плохо-хорошо, добро-зло, правильно-неправильно и так далее. С этим был в корне не согласен известный востоковед Александр Моисеевич Пятигорский, и я здесь ничью позицию принять не могу — западная или не западная, какая разница. В этом случае играет роль множество факторов, не только философия, менталитет и исторические обстоятельства. На мой взгляд, мы уже почти готовы понять человека так называемой восточной формации. Например, когда он говорит в ответ на нашу просьбу сделать что-то (скажем, принести воды): «Я не могу сейчас, я сделаю это позже, когда у меня будет на это время». Мы спрашиваем: «А что ты сейчас делаешь?». «Ничего, но время для выполнения твоей просьбы ещё не пришло». Но дао и другие непознаваемые законы — тема отдельных исследований и совсем других текстов.

А мы — не Лев Оборин, мы как бы наоборот

А от оценочных суждений я предлагаю каждому отказаться хотя бы на день. Представьте, вы выходите с выставки, и вас спрашивают: «Ну как?». Вы долго думаете, что ответить, в конце концов, пожимаете плечами и, возможно, говорите что-то вроде: «алебастр», «баррикады» или «богомол». И вот он, ответ — это не просто пришедшие на ум слова, они помещены в контекст, всё это играет. Развивая мысль дальше, можно действительно попробовать извлечь что-то новое, анализируя увиденное. В ход может пойти синэстезия, если ответить: «Ну, так, аляповато-красно», т.е. оценка перекладывается как бы на ассоциативный уровень, что тоже интересно.

Почему в тот или иной момент мы говорим определённые слова — об этом постоянно стоит задумываться, ведь на выборе слов в значительной степени и основывается коммуникация. Почти каждый из нас в разное время в разных местах и ситуациях общался, взаимодействовал с большим количеством людей, и всё это формирует коммуникативный опыт, который у кого как, а у меня проявляется в первую очередь в той или иной ситуации. Мы можем не помнить, что человек говорил нам в тот или иной момент, но всё услышанное ощутимо влияет на восприятие себя и мира вокруг, на сущностную нагрузку коммуникации. Если погрузиться в воспоминания, то именно моменты коммуникации зачастую становятся ключами, триггерами, запускающими поток ассоциаций.

Коммуникация — и есть основа культуры. Неотрефлексированные чувства — они находятся на другом уровне, в поле культуры они не попадают, так как не происходят с нами или вокруг нас, а происходят внутри

Коммуникативный опыт — такое понятие есть в технологии продаж, но я не об этом, здесь как раз теряется идентичность, и в ход идут другие механизмы, появляется утилитарность. И всё это неинтересно, так как системно. Мы же ломаем систему каждый день, но не потому, что мы анархисты, а потому, что мы просто люди, а не роботы. К слову, в случае с деловым общением внимание привлекает вопрос честности и открытости. Не надо ничего выведывать, додумывать и трактовать, иногда в этом есть свой шарм, но если этот шарм не чувствуется, то в ход вступает гиперчестность. Например, недавно на переговорах во время перерыва моя коллега спросила меня: «Как ты думаешь, тот проект, о котором мы говорили вначале, но потом переключились — он действительно важен для них, или не стоит сейчас заострять на нём внимание?». На что я ответил примерно следующее: «Ну как тебе сказать, давай попробуем кое-что». И когда через минуту переговоры возобновились, спросил у заказчика: «Дмитрий, а вот тот проект, о котором мы говорили вначале, но потом переключились — он действительно важен для вас, или не стоит сейчас заострять на нём внимание?». И мы узнали всё, что нам было необходимо. Этот приём в деловой сфере работает всё чаще и чаще, что лично меня очень радует.

Так вот мы говорим о коммуникативном опыте. Данила Давыдов как-то сказал, что считает важным и основополагающим только инфантильный опыт, мол, только ему стоит придавать значение. Возможно, он прав, но мне кажется, что важен именно опыт коммуникации, разговоров. Ведь даже те ситуации, которые произошли с нами, когда мы были одни, мы потом отрефлексировали и рассказали кому-то, написали об этом, уложили в голове, когда нам не спалось, как Дагу Стэнхоупу июльской ночью в Тусоне.

По большому счёту, коммуникация — и есть основа культуры. Неотрефлексированные чувства, идеи, мысли, эмоции — они находятся на другом уровне, в поле культуры они не попадают, так как не происходят с нами или вокруг нас, а происходят внутри. Они не видны и не могут быть ни видны, ни даже понятны, разве что врачам.

То, что отрефлексировано — это уже язык, а язык неразрывно связан с культурой и является, в числе прочего, ещё и атрибутом идентичности человека, его уникальности, даёт возможность трансляции опыта. Причём молчание — это тоже инструмент языка. Вспомним ситуацию из «Эйфории» Вырыпаева. Люди, простые, деревенские, смотрят друг на друга и молчат почти весь фильм — и это мощнейший лирический момент, это их язык, и он подходит к ситуации как никакой другой. Даже больше, чем французский.

Вот и мы, как «Стенограмма» и как каждый по отдельности, пытаемся найти этот язык, вывести коммуникацию на новый уровень.

Причём я имею в виду и повседневную речь, и так называемый литературный язык, и деловой, и все прочие разговорные и письменные практики — в наши дни повседневная речь проникла в публичное пространство — все, включая министерства и глав государств, имеют активные аккаунты на фейсбуке, а за репост могут посадить и уже сажают.

Ведь даже те ситуации, которые произошли с нами, когда мы были одни, мы потом отрефлексировали и рассказали кому-то, написали об этом, уложили в голове, когда нам не спалось, как Дагу Стэнхоупу июльской ночью в Тусоне

Писатели (например, Александр Ильянен и уже упомянутая Татьяна Толстая) формируют рассказы и книги на основе постов в соцсетях, граница стирается, и это призывает нас ещё внимательнее относиться к тому, что мы говорим и пишем.

А когда всё отрефлексировано и высказано, трансляция опыта в том или ином виде произошла и продолжает происходить. При этом если всё ещё есть интересные вопросы и есть как минимум метод поиска ответов на них, то можно спокойно ложиться спать хоть пьяным, хоть трезвым, не ощущая скуки и пустоты.

Хотя пустота от этого никуда, конечно же, не исчезает и остаётся с нами. Но, кажется, это не мешает нам общаться друг с другом, хотя бы пытаться делать это осознанно.

Фотографии Флавии Австралии.