Реабилитация права на трухлявость

Старость — это место легитимации неловких и постыдных интонаций. В полное распоряжение ему отданы банальная речь и производство этических суждений. Из них собирается приемлемая симптоматика старчества, которая связывается с аскезой, простотой, мудростью и консервацией. Социально оправданный старик должен функционировать в рамках этой сборки. Еще в «Символическом обмене и смерти» Бодрийяр диагностировал ситуацию, в которой старость не получает должного смысла, но дело заключается как раз в обратном: смысл в нее успешно инвестируется.

Само понятие старчества отсылает к христианскому монашеству и имманентного ему запроса на «святую простоту». Христианская логика изобретает старца как идеальную формулу самоотречения, простой и аскетичной жизни, пронизанной интенсификацией духовных сил. Такая формула позволяет успешно эксплуатировать старика в качестве дисциплинирующей, воспитательной и охранительной инстанции.

В этом смысле, например, классический университет — как учреждение бюрократическое — представляет собой господство идеологии старчества, которая одновременно упорядочивает, наставляет и сберегает. Любые проявления «дьявольской изощренности» условной «молодости» редуцируются в университете до «святой простоты» условного старчества. Любая сложность превращается в утрамбованное единство сложенности.

Такая формула позволяет успешно эксплуатировать старика в качестве дисциплинирующей, воспитательной и охранительной инстанции

Фактически университетский дискурс представляет собой превращенную форму монашеского института старчества, подразумевающего взаимодействие духовного наставника, то есть старца, с послушником. С той лишь разницей, что в превращенном виде эта форма основывается на наставничестве без бога. Место последнего занимает плавающее означающее «традиция», которое произвольно пристегивается к тому, что позволяет бюрократической, то есть охранительной, «старческой» структуре удерживать свои границы и позиции. Под знаком оберегания этой расплывчатой «традиции» проводятся, например, конференции об особом пути «русского логоса», к изучению предлагается только «канонизированный» корпус текстов и авторов, и так далее. Иными словами, старчество с инвестированным в него смыслом «мудрой простоты» — это, преимущественно, магистральная, правая и консервативная повестка, отмеченная убаюкивающими интонациями по отношению к тому, что против нее направлено.

Это такой трогательный роуд-муви о старике из «Простой истории» Линча, который на шаткой газонокосилке отправляется за сотни километров к больному брату. Ветхая газонокосилка устроена как бюрократическая сборка, которая функционирует с постоянными сбоями, но право на почетную трухлявость — это все, что у нее осталось в условиях натиска ускоряющихся, изощренных, постоянно желающих капиталистических машин.

В этом отношении узурпация старости через изъятие у нее права на аскезу, банальность и простоту как отказа желать все более изощренно (то есть спешить, искать «новое», etc) ликвидирует и возможную линию размежевания с тем, что поддается капитализации. И поэтому худший вариант в условиях критики капитализма — это понижение градуса немощи и дряблости, внедрение старика в практики омоложения, попытки пересадить его с газонокосилки в мощную, скоростную машину.

Фотографии Кирилла Кондратенко.