Смех и слёзы

Я верю, что могущество смеха и слез сможет стать противоядием от ненависти и страха

Чарльз Спенсер Чаплин

Смех как обратная сторона слёз. Только смех, который является изнанкой, подкладкой слёз, — только он один помогает жить. Не слёзы должны возникать от смеха, а смех должен рождаться из и после слёз.

Смех может быть от бессилия, от тупой злобы. Смех может быть попыткой загородиться от поражения, но оно не от кого-то: поражение от жизни. Постмодернизм смеялся от исчерпанности, от неизбежного (неизбежности) повторения. От сухости опустевших глаз. Мы помним, что их опустошило.

Нам придётся плакать. Мы родились невыплаканными. Когда в позапрошлом десятилетии плакали наши родители, мы весело смеялись, не держа в уме чисел, не имевших практической ценности — кроме, конечно, тех случаев, когда соревновались, кто назовёт самое большое число. Весёлое детство на фоне взрослых слёз. Но родителям в детстве говорили о пионерах, революции 17-го, показывали фильмы про войну. Алексею Маресьеву снова и снова отрезали ноги, а Александр Матросов снова и снова бросался на амбразуру, они повторяли всё сначала для каждого нового класса. «А если война», — говорили они детям. Чем же было плакать?

Если кому-то из нас и говорили «а если война», то без прежнего порыва, энтузиазма, без убеждённости очевидцев, навсегда обугленных войной. Теперь — война; «а если» наступило. А мы и не знаем, что делать. Воевать ли. И с кем (с=за; с=против).

У нас есть слёзы. Мы только никогда не видели, как плачут. И когда же настанет тот день, когда же хлынут наши слёзы потоком, который смоет кучку слишком сухих щепок, уже неспособных этой влагой напитаться — нет, не способных!

И смех счастья взойдёт над омытым миром как солнце — такое, каким было оно после Всемирного Потопа. Смех станет подлинным, внутренним спасением.

Вот на что я стану надеяться.

Фотография Лёшы Кручковского.