Отрицательная реакция и вино

Мне очень сложно начинать этот текст. В основном потому, что, начиная что-либо, я всегда думаю о реакции окружающих, и чем шире круг тех, кто отреагирует, тем сложнее и страшнее высказывание, тем оно агрессивнее и провокационнее. Потому что провокация — это именно то, что само по себе стремится к максимальной реакции, это онанизм после четырех подходов к кровати с девушкой, это бутылка пива после бутылки водки, попытка хоть как-то раскачать утомлённое сердце, зов ко всеобщей любви.

По всей видимости, такой подход к высказыванию имеет связь с нарциссическим расстройством, которое свойственно далеко не всем, то есть по-настоящему серьёзного обобщения не выходит. Однако если взглянуть на это с другой стороны, то фактор времени такое обобщение (за некоторыми исключениями, разумеется) всё-таки позволяет. Это новая составляющая, делающая обобщение легитимным: социальные сети и современный интернет в целом, рассмотренный как площадка для самопрезентации, невротической демонстрации себя, подразумевающей — в случае соцсетей особенно — внешнюю оценку либо известного, либо, что чаще, — свободного и загадочного круга людей, которые могут стать свидетелями высказывания и каким-то образом на него отреагировать.

В настроенной на сложную выдачу ленте аналогом дислайка становится отсутствие лайка, то есть две совершенно разные реакции — отсутствие интереса и негативная оценка — смешиваются в одну, тяготеющую к негативу, к отрицанию

В традиционном общении (с глазу на глаз, в компании, по телефону, практически в любом общении, находящимся за пределами социальных сетей) мы можем столкнуться с разнообразными реакциями, которые с некоторым упрощением сводятся к трём видам — одобрению, неодобрению и игнорированию. Иллюстрации для описанного, возможно, не требуется, но представим компанию из четырёх людей, сидящих в кафе. Первый рассказывает историю о том, как он ухитрился купить бутылку вина в два часа ночи в центре условного российского мегаполиса, второй, слушающий внимательно и с пониманием, говорит, что у него тоже такое было, улыбается и приступает к своей истории (одобрение), третий утверждает, что первому следовало бы подумать заранее или выпить чаю и что всё это совершенно противозаконно и аморально (есть и такие люди — неодобрение), последний — четвёртый — смотрит в экран телефона и переписывается с девушкой Мариной, которая не пьёт вина, лепит из глины, учит японский язык, любит анимэ и лежать в горячей ванне (игнорирование).

В этой компании первый (а затем второй) выходит на сцену, но высота этой сцены — всего несколько сантиметров. Может быть, он просто поднимается на цыпочки, чуть привстаёт, проговаривает своё мнение и возвращается назад, на стул, в кресло, на пол, если дело происходит в квартире без мебели. Из своей исходной точки почти в тот же момент он встречает поглаживания согласия, удары противоречий и прохладу игнорирования. То есть, говоря свою мысль, получает обратную связь и реагирует на неё: затыкает доброжелателя, который хочет рассказать свою историю, спорит с тем, кто против, просит выключить телефон и забыть на секунду о Марине того, кто глядит в телефон, внимательно слушает второго, уступая ему место быть первым, соглашается с доводами третьего, игнорирует безразличие четвёртого, рассказывает ещё одну историю, возвращая себе первенство (зачем говорят «пальму первенства?»), смеётся над скучным третьим, выливает на четвёртого стакан пива… Всё это происходит в естественной среде сомнительного, успокаивающего акта разговора. Эти четверо сидят и почесывают друг другу загривки, чистят перья, кричат что-то иногда на своём языке, непонятном для других видов, миролюбиво (или не совсем) разряжаются, может быть, плачут, отдыхают, успокаивают друг друга, не зная зачем, делают то, что нужно.

***

Чтобы некто (третий, второй, четвёртый, первый?) убедился в моей непредвзятости, в моём всеведении, в моей власти над написанным, вот что: здесь нет никакой назидательности, только регистрация реальности. Вдруг кто-то подумает, что этот текст (прочитанный в интернете) направлен против интернета, восхваляет ценности былого (боже, когда я перестану думать об этом?). Нет, не восхваляет, только понять хочет, этот текст хочет понять — погляди, какой красивый нарцисс, читатель (сколько вас, читатели, сколько?).

 ***

Мне и правда представляется, что они сидят в кафе, в таком, где ещё можно курить, круглый стол, венские стулья из гнутого дерева, круглая пепельница посередине, на мужчинах пиджаки, женщина (есть ли она здесь? О, да, конечно, она здесь) в платье, на шее её вижу цепочку с кулоном. Тот в пиджаке (а то и бежевом плаще), уткнулся не в телефон, а в себя, как в телефон, думает о своей Марине, представляет, как вскочит на третий этаж, через ступеньку переступая, как в дверь позвонит, как она откроет, больше всего его волнует этот взгляд, делающий его из четвёртого сначала вторым, а потом дарующий ему возможность быть первым.

 ***

Теперь ситуация стремительно меняется.

Первый за компьютером на работе рассказывает свою историю (только что рассказал коллегам, они смеялись), выкладывает — как в кино — щёлк по клавише «enter», готово!

Всё это происходит в естественной среде сомнительного, успокаивающего акта разговора. Эти четверо сидят и почесывают друг другу загривки, чистят перья, кричат что-то иногда на своём языке, непонятном для других видов, миролюбиво (или не совсем) разряжаются, может быть, плачут, отдыхают, успокаивают друг друга

Второй — бездельник и ловелас — просыпается после полудня после невоздержанной ночи. После чашки кофе, наконец, глядит на экран смартфона, читает историю где-то до конца первой трети и после этого начинает вспоминать свою, а после второй трети начинает писать комментарий, а третью треть проскальзывает глазами (потому что знакомо, знает, понимает, потому что как хорошо, когда знакомо).

Третий едет с работы/на работу в простывшем вагоне поезда метро или трамвае, слякотно за окном, проспал, недоволен собой, может быть, открывает ленту новостей на смартфоне, читает про выборы в США, про министра финансов, которого упекли, про рецепт пирога с тыквой, про то, как чудесно заниматься йогой, про то, как ночью купить вина, про успехи в бизнесе, про психоанализ, про маятник Фуко и чувствует ненависть, отрицание, нежелание знать, что узнал, закрывает ленту, тыкает кнопку, вставляет в уши наушники, включает Sun Kil Moon, засыпает от остановки к остановке, опаздывает, засыпает.

Четвёртый с красными глазами от недосыпа, от разницы во времени, от ночных разговоров глядит в монитор ноутбука, ищет в ленте её посты, не находит, глаза трёт, может быть, даже пишет лирические стихи (плохие, слишком человеческие).

Все они знакомы, все они в эти десять-пятнадцать-двадцать семь минут вместе.

Поглядим теперь на этот нарцисс (он подзавял) и пойдём дальше.

 ***

С этой коммуникацией, как только мы развернули её на пространство города (они живут в одном городе, я думаю), что-то произошло. Всего-то квадрат превратился в треугольник, две точки сместились в одну во взгляде первого, автора высказывания.

Предположим, что он видит теперь, что чувствует, что слышит.

Комментарий — особенно развёрнутый — вроде бы означает приглашение к беседе, но сам первичный акт, сам текст автора, не был таким приглашением, он был историей как таковой. Комментируя которую второй ставит себя с первым на одну плоскость, уничтожает ту пятисантиметровую сцену, которая была, пока они сидели в кафе. Причём он не забирается на эту сцену, как может показаться сначала (он же вроде как примазывается к посту, встревает), нет, сама возможность комментирования, смены дискурса, равновеликого высказывания, взрывает любую сцену, уничтожает её, открывает широчайшее поле для самых разных высказываний, равных по своей значимости, а потому уничтожающих магию первого слова, первой истории, тонущей в их многоголосье.

Двое других приятелей в этой коммуникации как будто отсутствуют, но это не просто отсутствие, оно становится негативным: они видели его пост — и они не обратили на него внимания, прошли мимо. Тут уже даже комментарий второго оказывается куда более приятным, чем думалось раньше. Он становится (хоть какой-то) живой реакцией. Если же этот комментарий сопровождается отметкой «понравилось», то он легитимизирует высказывание первого, даёт ему право существовать.

Момент права на жизнь особенно важен в соцсетях со сложными механизмами выдачи вроде Фейсбука и Инстаграмма, где от количества лайков и комментариев практически напрямую зависит, увидят ли твои друзья и подписчики пост или он навсегда останется в подвале.

 ***

В этом контексте интересно вспомнить периодически возобновляющуюся историю с кнопкой «dislike», вводить которую не планируют, по словам администрации Фейсбука, никогда. Насколько мне помнится, они мотивируют свою позицию тем, что не хотят плодить негатив, соцсети, мол, не для этого. К тому же теперь есть несколько забавных символов, которые могут отразить более полный спектр эмоций, чем банальные лайки (хотелось бы увидеть статистику их использования, честно говоря).

Но я думаю, что dislike не появится в соцсетях никогда потому, что он уже фактически существует. В настроенной на сложную выдачу ленте аналогом дислайка становится отсутствие лайка, то есть две совершенно разные реакции — отсутствие интереса и негативная оценка — смешиваются в одну, тяготеющую к негативу, к отрицанию. Отныне бездействие означает не согласие, а ровно наоборот — отрицание. В то время, когда мы превратились в мельтешащих мышек полевок, совершающих в тысячи раз больше мелких действий своими пальцами, чем человек всего сто лет назад, отсутствие какого-либо нормального действия (ставить лайки друзьям нормально, более чем) означает только одно: мы не делаем этого потому, что мы НЕ ХОТИМ этого делать.

Вдруг эта реальность распространяется шире — на пассивное отрицание, о котором мы говорили в «Стенограмме» в текстах о новых бедных, в исчезновении из бюллетеней графы «против всех», в постоянном снижении количества граждан, приходящих по собственной воле на избирательные участки.

Но мы увлеклись обобщениями. Как там наш первый со своим постом про алкоголь? Он идёт в свой секретный магазин, каждую минуту теребит смартфон (ставят лайки, комментируют, молчат? Поставила ли лайк Маша/Катя/Изабелла? В сети ли она?). Потом телефон садится, он покупает вино (судьба снова на его стороне), знакомится на набережной Фонтанки с А., рассказывает ей свою историю (литературно приукрашенную, героическую), она смеется. В городе темно и сыро.

Фотографии Насти Обломовой.