Жизнь бьёт ключом (21)

***

Удивительно, что настроение и самоощущение людей (нас), столь далеко шагнувших в области освоения природы и адаптации к особенностям ландшафта и климата, по-прежнему зависят от погоды так же сильно, как от их (нашего) внутреннего состояния. Казалось бы, погода — внешний фактор, влияние которого можно регулировать (теплее одеться, скрыться от стихии в уютном помещении), но зависимость эта проявляется не на одном перцептивном уровне. При этом нельзя сказать, что в плохую погоду мы чувствуем себя плохо, и не только потому, что плохая погода — сомнительное и субъективное понятие. Просто мы чувствуем себя по-разному: в жару — так, а в дождь — по-другому.

Особенно ярко я ощутил это в Москве — предпоследней точке своего четырёхмесячного путешествия. В конце сентября столица неожиданно порадовала жителей летним зноем, в который многие не поверили. Я ходил по городу в сланцах и пляжных шортах и под удивлёнными взглядами горожан чувствовал себя участником перформанса, концепция которого заключалась всего-навсего в наглядной демонстрации гармонии внешнего вида и погодных условий. В парках было занятно наблюдать, как одновременно на одной территории в траве лежат полураздетые любители чтения на воздухе и тут же, на скамейках, в куртках и шапках ёжатся более консервативные субъекты. Люди не готовы к подобным нарушениям закона (даже если речь о природе) и не приемлют их, так же, как не хотят читать новых книг, знать о новых технологиях и научных открытиях. Но это не беда, а тост и повод выпить (с).

Случай выпить представился нам с Владом на выставке «Паноптикум», проводимой в ДК МГТУ имени Баумана в рамках VI Московской биеннале современного искусства. Здесь мне необходимо сделать небольшое отступление.

Совсем недавно, на дне рождения нашего редактора Георгия Соколова (интервьюировавшего одного из выставлявшихся на «Паноптикуме» художника — Владимира Потапова), из всех баек наиболее живо была воспринята история о палаточной лекции — кратком экскурсе в современное искусство, который этим летом мне довелось прочитать в волонтёрском лагере на Байкале. Я говорил о том, что в культуре зачастую более важную роль играет «невысказанное» — те семантические артефакты и чувственные слепки, которые остались где-то в закоулках лабиринтов строк и фраз — то, что не сформулировать простым языком и не подчинить общепринятой логике высказывания. Одна из сверхзадач искусства — работа над «невысказанным», попытка его выявления. Как пример я привёл ситуацию, произошедшую с нами этой весной в Белоруссии.

Быстро согласовав маршрут прогулок, я, моя подруга Юля, Влад и Ваня Жигал отправились в художественный музей Минска. Почти сразу мы разошлись в разные стороны, самостоятельно погружаясь в ни с чем не сравнимую эстетику живописи, и примерно через полчаса я надолго остановился напротив одной из картин. Спустя несколько минут я заметил, что Влад и Ваня находятся рядом и тоже не могут оторвать глаз от той же самой картины. Это было просто удивительно, и сказать здесь действительно нечего — мы лишь переглянулись; Ваня проартикулировал примечательность этого момента, и оставалось только запечатлеть в памяти подпись: «А. Задорин, "Путник", 1990-й год».

После этого рассказа Дима, бородатый бродяга-автостопщик из Томска, человек далёкий от современного искусства (и совершенно замечательный как друг), молча достал телефон, нашёл в фотогалерее нужный файл и показал мне экран, изумлённо спросив: «Эта картина?». Это был тот самый «Путник», возле которого Дима так же, как мы, невольно «завис» в художественном музее за полгода до нашего визита. В палатке на несколько минут воцарилась тишина и кто-то, возможно, по-новому взглянул на искусство в тот момент.

 Я говорил о том, что в культуре зачастую более важную роль играет "невысказанное" — те семантические артефакты и чувственные слепки, которые остались где-то в закоулках лабиринтов строк и фраз

Художественная задача «Паноптикума» для меня выразилась именно в проявлении «невысказанного». Гибридное искусство, быть может, даже лучше приспособлено к решению вопросов подобного рода за счёт расширенного инструментария и разностороннего подхода к визуализации абсолютно невербальных, метафизических явлений. Подробнее о выставке можно почитать в новостных материалах и отчётах экспертов, а лучше, конечно, посетить её самостоятельно. Для меня дополнительный интерес вызвало поведение художников во время презентации. Как будто сам календарь настроил участников «Паноптикума» не на тёплый осенний вечер, а именно на «презентацию», заставив одеться и вести себя соответствующим образом, как бы «по погоде». Если попросить художника дать интервью не в рамках открытия выставки, а, скажем, застав его в будничных хлопотах посреди мастерской, то неизвестно, каким образом он бы себя показал и сколько «невысказанного» извлёк бы наружу. Остаётся только догадываться.

В заключение должен сказать, что приведённые выше рассуждения справедливы далеко не всегда. Бывают моменты (в этот приезд в Москву они тоже были), когда явно сказанное «Так не должно быть», «Давайте решим это сейчас» или даже «Я тебя люблю» уместнее и важнее любых художественных концепций, стихов и витиеватых изъяснений. И необходимо ловить эти моменты, не упускать их, быть всегда настороже, иначе есть риск увязнуть в обманчиво мягкой и приятной субстанции условностей, законов и стереотипов, в действительности не позволяющей нам жить в гармонии с природой, с людьми и с самими собой — выглядеть и вести себя естественно, прислушиваться к шёпоту «невысказанного» и внятно говорить правду. Вслух.

Кирилл Александров

***

Я мог бы сказать что-то лаконичное и в некотором смысле интересное. Например, что я всеми силами не хотел смотреть на Петербург, зажмуривал глаза, но он сам просочился под веки, а потом полюбился мне. Я не заметил, как это случилось. С Москвой же наоборот: я всматривался в её пёструю рябь, но ничего, кроме этой пестроты, не замечал; мне говорили, что есть другая Москва, где тихо и хорошо, тихо и хорошо, но я не мог, сколько ни плутал по скачущим вверх-вниз улицам, её отыскать.

Да, не очень лаконично. И не следовало всего этого говорить, заново затевать вечный спор между двумя городами. Думаю, что это противопоставление (как и большинство иных противопоставлений) надумано. Есть разные города, есть разные люди, есть разговоры, а иногда они невозможны, как бы ни хотелось что-то сказать.

Я приехал в Москву к друзьям. Выяснилось, что почти закончились деньги на карте (лишнее, лишнее). В Москве жарко и, понятно, шумно. Очень много людей в очень широком метро, но когда заходишь в вагон, вагон оказывается наполовину пустым. Вагон, конечно, — как побережье (схлынули, схлынули волны). Что здесь делать? Всё ли хорошо?

Приступы тревоги в Москве объяснить легче, чем в других российских городах. Мегаполис, мол, давит. Не знаю, справедливо ли это. Как бы там ни было, приступы тревоги чередуются с моментами радостного возбуждения — в эти моменты городской ритм представляется выносимым. Хочется сделать что-то хорошее и полезное. А после — очередная волна тревоги.

*

Встретились с Кириллом на ВДНХ.

Хотели посмотреть на современное искусство, но пошли в парк, вглубь, в заповедную дичь кустарника, где Кирилл долго рассказывал про Горный Алтай.

Честно сказать, я не знаю, зачем нужна эта статья. Несколько человек встречаются в Москве, они рады видеть друг друга. Вечером они бредут от главного здания МГУ до Воробьёвых гор, они заходят в парк имени Горького, где другие счастливые люди двигаются в такт испанской музыке. Последние жаркие дни, карнавал.

Эти трое шутят с продавцом хот-догов. Сидят рядом с мусорным баком и смеются. И что с того?

Вечером на кухне они читают стихотворения. Что-то про то, как безразличные люди убивают небезразличных. Так ли это?

*

На выставке современного искусства, как ни странно, довольно много художников и журналистов. В целом публика делится на тех, кто в шарфиках, и тех, кто без (право и лево?). Конечно, эта антитеза не менее надумана. Чувствуешь себя рыбкой в аквариуме, плывёшь среди диковинных камней, раковин, обломков затонувшего корабля. Плывёшь, суетишься. Плывёшь-суетишься. Каждый раз, когда предлагают бокал шампанского, чувствуешь некоторую (да что там некоторую) неловкость.

Более крупные рыбы ведут себя естественней. Я бы даже сказал, что это естественная неестественность. То есть со стороны случайно заплывшей в аквариум трески все жесты и слова кажутся несколько наигранными, скорее ритуальными. Если посмотреть с другого ракурса, то всё хорошо — они ведут себя так, потому что так легли карты культуры.

Привычка к разрушению обычаев, в конце концов, тоже становится обычаем.

*

Честно говоря, я не знаю, зачем нужен этот текст. Марья пишет, что, прежде чем что-то сказать, она деконструирует сказанное — и, соответственно, молчит.

У нас так не получается. Молчание проиграло словоохотливому бормотанию. Мы победили? Бормотание-заговор, вживление самого себя в пейзаж, обживание (речью) пространства. Но не растворяться в пейзаже: раствориться в пейзаже, а потом посмотреть как бы сверху-сбоку (как смотришь на дождь из-за стекла кафе). И забыть, как было, и снова нырнуть в плотные слои осадков, стать водой и собой.

Это что-то про мои стихи.

В последнее время ловлю себя на дурной, как мне кажется, привычке. Бывает, что не находится общих тем. Тогда люди пытаются нашарить в своём стоге сена мысль, которая была бы интересна обоим, вытащить её на белый или прозрачный свет. Я молчу, думаю о своём. Такое поведение обрекает обоих на неловкость.

Отвечая на вопрос, я сказал, что, помимо стихов, меня интересует смерть, политика и любовь. Я наврал (это морское животное с бивнем, выросшим из зуба). И буквы, конечно, перепутались.

Влад Гагин

В качестве иллюстраций в статье использована картина А. Задорина и фотографии Флавии Австралии.