Жизнь бьёт ключом (18)

***

Типичного туриста интересует: 1) пройтись по самым знаменитым местам (Эйфелева башня, Биг-Бэн, Бранденбургские ворота, Кремль, Карлов мост), зачекиниться там, сфотографироваться на их фоне; 2) посетить двадцать экскурсий за неделю; 3) местные еда и алкоголь; 4) торговые галереи и поиски «где подешевле».  

Туристы-романтики реагируют на: 1) шершавую брусчатку под ногами, которая приятно проскальзывает; 2) шпили готических храмов, устремлённые к небу; 3) лучи солнца, пробивающиеся сквозь заросли дворцово-парковых комплексов; 4) бутылку вина и рассвет на вершине холма; 5) маршруты, где нет туристов.     

Я хоть и тот ещё сноб, однако есть во мне что-то как от «типичного туриста», так и от «туриста-романтика». Ничего с этим не поделаешь, видимо.

А вообще роль туриста меня не устраивает, отпугивает бесконечное стремление потреблять эмоции, чувства и восторги.

Гораздо интереснее воображать себя Другим, встраивать себя в ландшафт, представлять себя его частью.

Уже третью неделю в Чехии я играю в забавную игру, граничащую с лёгким помешательством — вписываю себя в эту страну, город, в котором живу, по фрагментам создаю образ моего двойника — в его местной версии.

Я смотрю на окна домов: представляю себе квартиру, в которой живу, свою жену, нашу собаку. Красивая чешка с рыжими густыми волосами. Я познакомился с ней на улице. Она сидела на скамейке, читала книгу. Это были стихи Готфрида Бенна (или Чеслава Милоша, с тем же успехом это могли быть и Эдвард Коцбек или Тумас Транстрёмер). Я улыбаюсь, цитирую несколько строк, она улыбается в ответ.

Два молодых гуманитария снимают 1-комнатную квартиру на последнем этаже 4-этажки. Обстановка — ничего лишнего (да и откуда этому «лишнему» взяться). Кровать, большой стол,  два стула, для гостей припасена пара кресел-мешков. Книги. Мои — по философии, политологии, истории. Её — практически не отличаются.

Наша собака — шотландский сеттер по кличке Густав. Не знаю, почему, когда купили, жена сказала: «вылитый Густав». Не буду спорить.

По выходным мы ходим в горы, они здесь повсюду. Или же катаемся на велосипедах, велотрасс предостаточно.   

И здесь нет места пелевенщине, абсурду, медведям на улицах, спальным районам, 20-этажным коробкам с маленькими островками детских площадок посреди бескрайнего моря парковок.       

В тот момент, когда я писал этот текст, под окнами моего жилья чехи-студенты пели под гитару свои песни, в том числе и эту. Хотелось всё кинуть и пойти туда, но что-то остановило. Может быть, то, что на самом деле существование моего двойника просто невозможно.

***

(Весенний милитаризм)

Здравствуйте!

Пишу в рубрику «жбк».

Делаю я это, конечно, перед компьютером (хотя было время, когда сакрализация процесса письма рукой на бумаге посредствам авторучки в моей жизни была столь всеобъемлюща, что распространялась и на журналистские тексты; теперь только на художественные). Да и ты, дорогой читатель, чтобы это прочитать, наверняка установишься напротив компьютера.

Но на самом деле пишу я это не здесь и не сейчас. Пишу я это в сокровенных уголках своего сознания, плавно сваливающегося в подсознание. Короче, сейчас я иду по Дворцовой площади города Санкт-Петербурга, и это сейчас — каждый день, каждое утро. Вот хмурые матросы утренне-понуро стоят на углу Большой Морской и Невского проспекта. Утренне-хмуро смотрят в сторону арки Главного Штаба. Э нет, камрады, как говорится, хрен вам. Сейчас ещё не 17-й год…

Дальше — не меньше. На самой площади, которая и так всё-таки площадь перед Главным Штабом и Штабом Кадетского корпуса (западное крыло первого и второе — ведомственные здания министерства обороны), кучками или ровными рядами стоят солдаты с разнообразными музыкальными инструментами. На площади нарисованы красные точки — так отмечены места, где они должны стоять.

Где-то я слышал фразу, приписываемую древним: «Когда войну забывают, начинается новая». Я не провидец. Я констататор — по крайней мере, в данном случае. Несложно сделать вывод: раз началась новая война, значит, старая давно и почти безнадёжно забыта.

Все эти опросы, корректные и некорректные, используемые как повод и не используемые как повод; все эти «благодарности» предкам «за победу», ленточки, нетерпимость к осквернителям священности памяти войны, всё это в сумме — страшная суета. И как финал, венец — демонстрация вооружённых сил в день, когда война была прекращена.

Война забыта, давно и прочно. Память о войне выражается в милитаризации. Дворцовая площадь содержит в себе весёлых и добрых солдат с музыкальными инструментами. Солдат.

Новая война идёт полным ходом. Древние, как всегда, оказались правы.

***

Ура, выдалась целая неделя выходных. Искал шкаф, нашёл на третий день, купил. Цены на мебель серьёзно выросли — ну как и везде. И, как и везде, люди к этому отнеслись как-то флегматично. Не жили богато, как говорится. Строил шкаф, потом перестановка в комнате, купил книжные полки — прибил. Повесил старую пыльную фотографию Марка. Чем больше что-то двигаю, меняю — тем больше хлама обнаруживаю, вот уже четыре коробки, пять.

Пошёл выпить с любимой женщиной, вернулся поздно. Мама говорит: «разгреби тетрадки, вот нашла». Пробегаю глазами — лохматый 2007-й год, стихи мои (бля) и чьи-то ещё в маленьком жёлтом блокноте.

Открываю первую страницу — «…верю, что ты меня поймёшь, как никто другой». А, думаю, это первая любовь дарила. Благополучно засыпаю.

Шесть утра, встал, меня подсушивает да и... Потянулся к блокноту, листаю дальше, тут начинается история. В общем, это стихи девочки Ани, которые и не стихи, хотя почему нет? Критерии же отсутствуют. Слова в столбик, и какой-то рёв доносится из строчек, даже страшно.

Мы с ней виделись несколько раз. Не помню, мне было интересно. Впервые — это сидели возле Мухи на случайной скамейке, курили. Она говорила о боге, я там соглашался, наверное, не суть. Оказывается, она всю жизнь общалась только с двумя людьми (не считая мамы) — каждую неделю они ходили в киноклуб. Кроме Ани и двух людей туда не ходил никто.

Второй раз я приехал на Ленинский проспект. Она встретила меня сникерсом и повела к себе. Мама — известный (или не очень) фотограф, ходил к ней на выставку. Кормила пельменями, опять говорили, потом был Джим Моррисон на виниле. Интересно, но что с этим делать?

И вот я курил у себя в коммуналке, пил тёмный ловенбрау, звонит Аня. Пьяная. Говорит что-то там, я где-то соглашаюсь, но наверняка чтобы побыстрее закончить это всё. Крайний раз встречаемся на Сенной, долго блуждаем, пока ищем друг друга, метро закрывается вот-вот. Аня сидит на скамейке, курит, вроде молчим. Подарила сборник стихов. Я тогда прочёл — мне не понравилось.

Потом Аня легла в дурку. Лежит уже полтора (два?) года. Говорят, ей так удобнее, и с людьми не надо общаться.

*

Помню, года два-три назад частенько слушал подборки Музыкального блога Сырника и Павлов. Выложили скандинавский альбом с забавным названием, аннотация рассказывала, 14- (15-, 16-) летний мальчик записал свои песни под гитару и умер. Ванная ли, окно — не буду врать. Впечатления тоже — слушал фоном, ну, может, было что-то, но не рвало, как последняя «Summertime» у Джоплин или… (не хотел бы здесь про «Where did you sleep last night»).

Жил ведь паренёк и — не помню, кто сказал, что до двадцати лет человек восприимчив к несправедливости и несоответствиям мира, и поэтому как-то пытается огрызаться ещё, — и чувствовал что-то.

И вот это чувство, оно либо в молодости, либо в старости — своеволие Кириллова в «Бесах», выход Хемингуэя.

А я вспомнил, кто сказал про двадцатилетних.

*

До того как пойти в бар с девушкой, я повёл её на датский фильм «Итси Битси». Англетер, полукруглый зал, почему-то светло. Фильм о хиппи, который поехал вместе со своей любовью колесить по миру, чтобы набраться опыта и написать роман. Всё не так просто, конечно. Они бесконечно трахаются и пробуют наркотики, потом герой собирает свою рок-группу и… В общем, это всё было на самом деле. Тому парню сквозь трип говорили про этих самых двадцатилетних, я видел эту фразу в кино, вот оно что.

Потом герой уходит в скит, в пустыню, постоянно пишет стихи и что-то ещё и просто продаёт. Конечно, все сборники стихов в единственном экземпляре. Я тогда ещё подумал — вот это да, настолько ушёл в творчество, что даже не отбирает зёрна от плевел, а дарит черновую книжку целиком (ну как дарит, за еду уж). То есть не играет там в менеджера, в этого самого Майкла Джексона, который на альбом писал 80 вещей и выбирал из них 10 лучших. Тут такой игры нет, он просто пишет, и это всё на один раз, и он сам признаётся, что с каждым проданным блокнотом становится легче дышать.

*

Я сижу на кровати, листаю блокнот Ани и никому (как и было обговорено) не покажу оттуда ни строчки.

Хотел про искусство, про ар-брю, про то, важно ли всё это. Завтра на работу.

Фотографии Лёвы Невской (и из её архива).