Конста(н/та)ция факта

Кирилл: Очень трудно начинать эту беседу, но иначе, видимо, никак, потому что именно об этой трудности, об апатии и прокрастинации, мы собрались сегодня поговорить. В последнее время, так уж получается, очень часто приходится слышать сетования друзей и знакомых о невозможности «собраться» для того, чтобы совершить то или иное действие — написать новый текст, заняться спортом или даже просто передвинуть мебель.

Всё разбивается о стену с надписью мелом: «Я не готов». Причин у этой неготовности может быть множество, порой бывает непросто их выявить, и человек теряется при попытке ответить на вопрос «почему не готов?», что делает ситуацию ещё болезненнее. Мы попробуем, наверное, разобрать какие-то примеры и порассуждать, почему всё так трудно, но прежде всего я бы вот над чем предложил задуматься.

Я неслучайно в первом абзаце взял слово «собраться» в кавычки. Что это, в сущности, значит — собраться? Напоминает «могучих рейнджеров», которые при столкновении с серьёзной проблемой должны собраться в трансформера-Мегазорда, и тогда всё у них получается. Так вот что для тебя такое «разобранность», и как ты себе представляешь процесс «собирания»?

Как правило, на написание рецензий толкает аффект — впечатление от прочитанного, некий позитивный импульс. И в этом состоянии аффектированности (про которое говорит Делёз в своих лекциях о Спинозе) в принципе больше ничего не нужно — ты напишешь и так

Илья: Думаю, процесс «собирания» (будем хранить это удивительное слово в кавычках) сопутствует общей человеческой лени, присущей всем нам как нечто нормальное. То есть известно же — я не могу ссылаться на какие-нибудь биологические исследования, но они есть, — что если существует возможность просто отдыхать, предаваться некоторым расслабленным занятиям, и эта возможность не подвергается осуждению, то мы склонны заниматься именно этим.

В этой связи процесс «собирания» кажется мне некоторой мобилизацией сил для того, чтобы отвлечься от приятного, хоть и, видимо, эволюционно идиотского ничегонеделания, и попытаться реализовать нечто, что кажется нам ценным и важным. То есть апатия, о которой ты говоришь, мне представляется не ленью, которая и так присуща всем и каждому, а скорее кризисом ценностей, смыслов и — что важно — утратой авторитета в виде социума, который мог бы одобрить или не одобрить тот или иной поступок, призывая мобилизовывать силы или, напротив, отказаться от этого.

Кирилл: Слово и впрямь удивительное, но «сборка» всё же слишком прочно ассоциируется с механикой, а «сбор» — с клубникой и солдатами.

Да, согласен, что дело не в биологии, а в психологии скорее. При этом здесь есть два момента. Первый — это тот, о котором говоришь ты, когда мы идём учиться, чтобы не обидеть маму, работаем, потому как иначе «что люди подумают» и так далее. Но ведь уйти от подобного влияния социума — это вроде как акт освобождения, что в целом даже, наверное, хорошо, нет?

Второй момент заключается в том, что чаще всего мы (по крайней мере, я) охотнее проявляем активность, если это нужно не нам, а кому-то другому — я с гораздо большим энтузиазмом помогу написать сочинение сыну соседки, чем подготовлю новый материал для своего проекта. Получается так, что теряется авторитет в глазах самого себя — «если это в принципе нужно только мне, то это может и подождать». И вот это не очень правильно, на мой взгляд.

И есть, пожалуй, ещё третий момент. В случае если это всё же для других, то не всегда очевидно, что другим это нужно. И здесь вполне можно оказаться в ситуации, о которой как-то высказался Тарковский: «Да, у меня такое чувство, что человечество перестало верить в себя. Не само «человечество», а каждый отдельный индивидуум. Когда я думаю о современном человеке, то я представляю его себе, как хориста в хоре, который открывает и закрывает рот в такт песне, но сам не издает ни звука. Поют все остальные! А он только изображает пение, так как убежден, что достаточно того, что другие поют. Таким образом он уже сам не верит в значение своих поступков. Современный человек живет без надежды, без веры в то, что он сможет посредством своих поступков повлиять на общество, в котором существует». Хотя до всех современных людей я бы не обобщал и выделил бы эту ситуацию как частность.

Илья: Думаю, все три момента важны, это точно так. Особенно первый, который тянет за собой все остальное. Смотри, как я это вижу: сначала условный индивид осознает, что уход от влияния социума — это вроде как положительная история, дорога к освобождению, путь к себе. Очень скоро, ступив на этот путь, он оказывается в поле отсутствия смыслов, потому что вне тех других, кто эти смыслы, векторы движения задает, они отсутствуют. Сам себе без опоры на чьё-то мнение он едва ли сможет их соорудить, вряд ли сможет договориться с собой.

Второй момент вытекает из первого — оказывается, что смыслами наделено только нечто внешнее. Именно поэтому ты скорее кому-то поможешь, чем условно постираешь свои джинсы, потому что в собственном поле любые твои действия смысла лишены.

И третий момент — отсутствие адекватного понимания, насколько что-то, что ты делаешь, нужно другим. То есть получается круг: индивид сначала обесценивает мнения окружения, социума, привычное, традиционное, так сказать, потом приходит к мысли, что сам эту ценность можно установить, принося очевидную пользу окружающим, помогая, например, в написании сочинений. Но потом он приходит к сомнениям (снова!) в своей собственной ценности, поскольку институт оценки оказывается абсолютно размытым.

Это напоминает мне внутренний конфликт при виде калеки, который просит помочь на пропитание. Сначала ты решаешь, что ты свободен от этого, потому что знаешь, что деньги пойдут не ему. Потом ты думаешь, ладно, куплю ему, например, хлеба, это он точно не отдаст своим работодателям. Потом ты покупаешь, отдаешь, но не получаешь нужного ответа (получаешь, например, удивление) и идёшь дальше в растерянных чувствах. Потому что, вероятно, у тебя просто нет того, что этому калеке нужно (вероятно, этого не существует в принципе), но любая помощь в контексте привычной институции (деньги) устроила бы его гораздо больше, поскольку не вышла бы за рамки рутины. Ты за эти рамки хочешь выйти, выходишь и с удивлением узнаешь, что за ними нет ничего.

Кирилл: Допустим, что так. Но давай в таком случае попробуем составить обратную цепочку. Чтобы было проще, выберем конкретный пример. Допустим, я хочу написать рецензию на книгу Жижека.

Илья: Так напиши!

Кирилл: Но никак не могу собраться.

Илья: Почему? Давай разберемся в тебе, может быть, это нам поможет.

Кирилл: Ну, в случае со мной и рецензиями всё немного по-другому. Это удачный пример, но не для обозначенной выше цепочки. Как правило, на написание рецензий толкает аффект — впечатление от прочитанного, некий позитивный импульс. И в этом состоянии аффектированности (про которое говорит Делёз в своих лекциях о Спинозе) в принципе больше ничего не нужно — ты напишешь и так, не важно, кому это кроме тебя надо, надо ли это в действительности самому тебе и кто что об этом подумает.

Аффект — это вообще крутая штука и довольно часто помогает решиться на какие-то активные действия. Иногда его можно вызывать искусственно, но это уже какая-то манипуляция — отдаёт книжками про личную эффективность, тайм-менеджмент и прочее.

Хочется, чтобы всё было «естественно», а для этого надо разобраться с нашей цепочкой.

Давай лучше разберём твой случай со статьёй про дислайки. Про неё ты говорил, что не можешь собраться, но в итоге всё же написал. Как тебе это удалось?

Условный индивид осознает, что уход от влияния социума — это вроде как положительная история, дорога к освобождению, путь к себе. Очень скоро, ступив на этот путь, он оказывается в поле отсутствия смыслов, потому что вне тех других, кто эти смыслы, векторы движения задает, они отсутствуют

Илья: Со мной в этом смысле всё просто и при этом достаточно, как бы это сказать, банально. Я действую по заветам Хэмингуэя и пишу, когда выпью, а редактирую потом.

Другое дело, что, глядя на себя чуть со стороны… а раз уж мы любим ссылаться на пассажи авторитетных товарищей, что уже само по себе забавно в контексте этой беседы, то я сошлюсь на Кортасара, который говорил, что поэт не вполне чувствует, не вполне проживает жизнь, потому что всегда рефлексирует на тему собственной рефлексии, смотрит со стороны на то, как он плачет.

Так вот, глядя на себя со стороны, и я так же замечаю, что зачастую мне требуется допинг для того, чтобы сделать нечто, на что я в действительности решился. Но не могу себе этого разрешить, потому что не считаю своё мнение заслуживающим внимания. Но если немного выпить, то считаю. То есть тут нащупывается некоторая тема в действительности. Необходимо легитимизировать собственную персону, разрешить себе жить как бы.

И это чрезвычайно сложно, если ты не вполне вписываешься в традиционные каноны бытия, которые при всей своей размытости объективно есть.

Кирилл: Думаю, это распространённый случай, но мы в итоге сузили тему исключительно до творчества. Возможно, оно и к лучшему. Потому что в случае с занятиями спортом, покупкой новой мебели и прочими действиями по «улучшению жизни» всё не так интересно и механизмы здесь действуют, пожалуй, несколько другие.

А вот с творчеством, если объединить всё вышесказанное, получается так. Ты хочешь написать текст, но мотивации недостаточно: никто тебя не заставляет, не платит и в принципе даже не просит. Сам для себя ты бы может и написал, так как тебе интересно разобраться в теме, но ты боишься не разобраться и всячески прокрастинируешь. Но вот она, «Массандра» — и страх улетучивается. После чего ты понимаешь, что результат твоих размышлений, может, кому-то и пригодится, самому тебе уж точно и в целом потом можно будет друзьям рассказать, что ты не просто пьёшь и прожигаешь жизнь, но вот занимаешься культурной активностью — производишь новые тексты, а то и, если повезёт, новые смыслы.

И «Массандра», я так думаю, не панацея — у каждого свой аффектирующий фактор, но это мы опять к Делёзу и Спинозе.

Илья: Похоже, что всё так и происходит. Потому что эта регистрация действительности оказывается, в конце концов, ценной сама по себе — и её ценность определится, может быть, позже, может быть, никогда, но самим творческим актом мы как бы, выходит, создаем потенцию ценности, а вот своей апатией не создаем. Может быть, именно в этом вся соль? То есть нет никакой ценности, есть намёк на её возможность — некоторое поле, где она теоретически может возникнуть. И единственный верный шаг — это шаг на это поле, а там поглядим, что на нём появится.

Кирилл: Да, пожалуй. Я не так давно имел довольно продолжительную беседу с одним сеошником-маркетологом, и он мне рассказывал о механизмах их работы — они выдвигают гипотезу, что именно такая стратегия продвижения принесёт заказчику максимум кликов-звонков-заказов. Не совсем на страх и риск, конечно, на основе многолетнего опыта и результатов тщательного анализа, но всё-таки лишь гипотезу. А потом проверяют её, потому что проверить можно только эмпирически. Это похоже как раз на твою посылку «шага на поле».

Правда вот перед этим всё наоборот — семантическое ядро подразумевает выбор максимально популярных запросов, искомых слов и кликабельных картинок, «продают» те тексты, которые лучше индексируются, а не те, которые приятнее читать и т.д. В этом смысле наши тексты, в частности, да и любые тексты о культуре, как и художественные произведения, являются антипродающими, ускользают от индексации и как на этом самом поле может что-то вырасти (а вырастает ведь) — это что-то из сферы чудес, по большому счёту.

Я сошлюсь на Кортасара, который говорил, что поэт не вполне чувствует, не вполне проживает жизнь, потому что всегда рефлексирует на тему собственной рефлексии, смотрит со стороны на то, как он плачет

Илья: Ну, мне кажется, тут всё логично как раз. Потому что выходя из условного облака традиционных ценностей, мы двигаемся на поле чудес (без Якубовича и барабана), но чудеса редки, и чтобы их вызывать нужно превратиться в нечто чрезвычайно существенное, тронуть некую пустоту, нетронутую прежде. Это антисео, конечно, антипродажи, это преодоление их систематики, мы же тут только для того чтобы расшевелить что-то, что до этого сладко спало, разве нет?

Кирилл: Всё верно, но тогда мы попадаем абсолютно мимо тех трёх пунктов, что обозначили вначале. Может, таким образом мы формулируем какой-то четвёртый пункт, согласно которому без лишней рефлексии по-мушкетёрски машем шпагами, где не просят, просто друг за друга, по пьяни и на радость Констанциям?

Илья: Самое главное — на радость Констанциям. Но боюсь, что им нужно нечто иное.

Кирилл: Да, там свои SEO и SMM.

Илья: И в этом, кстати, есть великий пафос. Потому что, возвращаясь к первым трём пунктам, мы делаем нечто, чтобы восхитить Констанций (условно), прекрасно понимая, что им это не нужно.

Мы как бы формулируем неких Констанций, которые должны появиться. Это работа над будущим, хорошее дело.

Кирилл: В таком случае и мотивация совсем другая. И апатия уже не выглядит такой беспросветной.

Илья: Тут имеет место, я думаю, иная система построения смыслов высказывания — она вся опирается на априорное отсутствие смысла, которое изначально не предлагается как основа. То есть мы признаем, что нет объективного смысла в собственном высказывании (я признаю), но в этой ситуации я пока не готов прыгать с крыши, потому что в этом смысла ровно столько же, и пытаюсь реализовать реальность каким-то наиболее любопытным, что ли, способом. Другое дело, что сил на это требуется колоссально много, отсюда и апатия.

Кирилл: А воображаемые Констанции — опять же инструмент аффектации, ну да. Но вот слово «любопытно» здесь я бы выделил как ключевое. В наше время, в нашей реальности с понятием «хорошо» если и может что-то конкурировать, то это, пожалуй, понятие «интересно». Или, как ты сказал, «любопытно».

Илья: Вот я как-то коренным образом не согласен с этим, потому что «интересно» тянет за собой внешнюю оценку — читать нон-фикшн интересно, потому что это ещё и в тренде, а хорошо, как мне кажется, это более личное: закурил — и хорошо, хотя в целом, конечно, плохо, и уж тем более совершенно не интересно.

«Любопытно» тут тоже другое, исходящее из субъекта. Разобраться — любопытно, а вот хорошо ли это? Не факт.

Кирилл: Так всё верно. Делая что-то, что нам интересно мы часто делаем себе «плохо».

Илья: Вроде того, да.

Кирилл: Не знаю, относится ли к числу таких действий написание текстов. Хочется верить, что всё соответствует твоей фразе: «Мы как бы формулируем неких Констанций, которые должны появиться. Это работа над будущим».

Илья: Думаю, относится. Даже если мы не познакомимся с ними, они придут.

Кирилл: Ох уж эти разговоры о будущем. Их я хотел бы закончить отрывком из стихотворения Львовского, чью книгу дочитал как раз сегодня.

радио, которого я давно не слышу,
передает, наверное, сейчас позывные
какого-нибудь очень точного
времени.
вот оно уже, скалится, жадно дышит
пахнет околоплодной кровью.

мы о нем еще ничего не знаем,
оно еще не настало, не заговорило.
но вон настенька
уже машет ему с той стороны
проспекта.
безногий морячок уже отдает ему
честь.
и таксист выруливает к нему,
пересекая
сплошную.

Фотографии Алексея Кручковского.