Жизнь бьёт ключом (26)

Изображая жертву

После известных трагических событий естественная реакция скорбящих и солидарных не обошла нас стороной: мы высказались, желая показать всем, что «находимся на человеческой стороне». Тем самым дошли до предельной разграничительной простоты, основания человеческого сожительства, сосуществования: «нужно просто быть людьми, помнить, что каждый пришел в этот мир голым и беззащитным, таким же, как все».

В комментарии к посту вк значится: «эта же мысль ко всему прочему делает из всех нас — жертв». И это очень интересно. Если оценить наше высказывание в общем, то беззащитным покажется не только оно, но и сама точка зрения. Точка зрения жертвы теракта.

Попытки выразить скорбь в глобальном масштабе сталкиваются со смутным предчувствием заданности процесса: человек ощущает, что его загоняют в рамки страха и неопределённости, которые повторяются. Сначала факт теракта, который дезориентирует, после реакция медиа и трансляция этого страха на общество, затем ответ общества и рассеивание «эффекта» без каких-либо выводов до следующего теракта.

Главным и связующим звеном в этой цепи становится реакция жертвы теракта. Здесь я согласен с мнением Александра Пятигорского, который, вопреки глухому ропоту остальных, заявлял, что терроризма не существует без жертв терроризма.

Наше внимание как внимание жертвы акцентировано на действиях террориста: кто, когда, сколько убил и кем приходится. Но терроризм — это обоюдный процесс, который сформирован не только мышлением убийцы, но также восприятием тех, кого убивают.

Если максимизировать высказывание, то мы придём к заключению, что жертвы теракта в каком-то смысле готовы быть убитыми террористами. Эта готовность не носит характер бытового смирения, как приговорённый с деланным безразличием идет на казнь. Эта готовность медийная: человек принимает терроризм как часть повседневной жизни и знает, что в любой момент может быть убит. Он не протестует против этого, т. к. подготовлен медиа к такому повороту событий. И смерть знакомых от рук террористов не воспринимается как что-то из ряда вон выходящее: сегодня известно, что самолёт упал от неисправности, завтра — что самолёт взорвали. Но эта существенная поправка не изменяет кардинально отношения к смерти жертв теракта.

Наше внимание как внимание жертвы акцентировано на действиях террориста: кто, когда, сколько убил и кем приходится. Но терроризм — это обоюдный процесс, который сформирован не только мышлением убийцы, но также восприятием тех, кого убивают

Мышление жертвы террора следует за логикой действий террориста постфактум, когда теракт уже совершен. Оно не может его предвидеть, инициатива не на его стороне. Поэтому такое опосредованное отношение к теракту всегда зависит от террориста, он задает атмосферу и тон диалога в паре «убийца-жертва».

Этому способствует реакция медиа и государства. Чаще всего внимание общества, или «массовой жертвы», обращается на социально-политические факты: кто был этот террорист, откуда приехал, что делал до, после и т. д. Государство объясняет логику поведения террористов в рамках институций: какая радикальная группировка, организация и т. д. Всегда начинается поиск того, кто стоит за действиями отдельного террориста. И желание государства институализировать терроризм понятно: ему кажется, что так проще с ним бороться, потому что по-другому оно не умеет.

Терроризм в его понятиях, за неимением другой концепции, — это своеобразное продолжение идеи войны, равноправной борьбы двух явных, оформленных сторон, существующих в правовом поле. Правовое поле означает, что есть право нападать и защищаться, убивать и помиловать, те вещи, которые кажутся неотъемлемыми для человечества и даже естественными, как бы жестоко это ни звучало.

Следуя этой концепции, терроризм выглядит оформленной структурой с чёткими задачами и целями, чуть ли не протогосударством, конкурирующим с реальными странами. Но будь это так, то борьба с ним была бы скорой или, по крайней мере, привела бы к значительным успехам. Чего не наблюдается.

Терроризм при нынешних формах противостояния неистребим. Потому что за ним стоит не многомиллионная армия убийц-фанатиков. Терроризм существует в лице отдельно взятого террориста, который благодаря своей психической патологии запускает механизм, о котором я говорил ранее. Именно он руководит психологией жертвы и заставляет ее раз за разом идти на приготовленную им казнь.

Формализовав эту борьбу и сделав из нее отлаженный процесс обысков в аэропортах, металлоискателей в метро и прочей псевдобезопасности, государство утверждает терроризм как легитимную форму протеста, позволяет говорить о терроре как одной из форм человеческого поведения в социуме.

Но вовсе не говорит о терроре как форме человеческой психологии. Если терроризм подразумевает террориста, то следует в первую очередь исследовать логику его мышления. Почему он избрал этот путь, где точка, после которой он взял в руки автомат и расстрелял двести человек.

Террористов ищут в горах и пустынях, уничтожают ракетами и бомбами, то есть попросту убивают убийц их же методом. Но уничтожив тысячи террористов, мы не устраним причин терроризма, который кроется не в пустынях и радикальных религиозных направлениях, а в головах патологически настроенных убийц и (!) их жертв

Механизм психологической борьбы с терроризмом не то что не используется — его просто не существует. Пока мы не станем воспринимать это явление как нечто совершенно отдельное и атомизированное, а не продолжение логики массовой войны, мы обречены реагировать на терроризм неадекватно и, значит, играть на руку террористам.

Просто быть людьми — действительно, это беззащитная позиция. Но она есть основание для новой логики жертвы, т. к. и жертва, и убийца — люди, которые отличаются, скорее всего, отношением к смерти. Возможно, психологическая борьба будет намного эффективнее, если понять, что значит для террориста смерть и насколько далеко он может зайти, чтобы воспользоваться её плодами.

Фотографии Рустама Имамова.