Заметки на полях повседневности

*

Недавно я понял, насколько тяжело вести дневник. Кажется, отчасти поэтому большинство моих текстов выходят такими «обтекаемыми» или «метафоричными». Дневник (будь он публичным или скрытым от взгляда постороннего) в большинстве случаев призывает человека к той искренности, к которой он, возможно, не готов.

*

Дневник в отличие от заметок на полях и штрих-пунктирных записей в блокноте (такой жанр мне гораздо ближе) предполагает, кажется, взгляд другого. Когда пишешь этот нацеленный на понимание самого себя текст, есть ощущение, что кто-то подглядывает — или будет подглядывать, — кто-то, иными словами, находится у пишущего за спиной.

*

Иногда кажется, что нет ничего страшного в том, чтобы быть искренним; после понимаешь, что искренности мешают, во-первых, другие (например, тоталитарно настроенные близкие люди, которые не готовы принять тебя таким, какой ты есть), а, во-вторых, ты сам (например, когда не решаешься «вскрывать» некоторые тайники бессознательного).

*

С другой стороны, эта миссия (любая: «рассказать о своей жизни», или «что-то важное понять о самом себе», или «объять повседневность, которую проживаешь») обречена на провал. Повседневность — не объять; повседневность кажется очень негомогенным пространством — или, скорее, обманчиво гомогенным. В конце концов, наблюдая за своей повседневностью, мы на месте почти прозрачной равнины постепенно начинаем различать рытвины; слои, простите, симулякров; рваную ткань пролетевших, казалось бы, мимо уха разговоров. Одним словом, — некое зияние, в котором мы, как, может быть, говорил Жан-Люк Нанси, нетождественны самим себе.

*

Поэтому дневник, как и «стандартный» рассказ о себе в жанре почти еженедельной рубрики «ЖБК», для меня вряд ли возможен.

*

Вместо этого можно попробовать, говоря загадками, заговаривая собственное высказывание, сбивая ритм синтаксических конструкций и задерживая дыхание, нырнуть в одну из подобных зияющих лакун, посмотреть, что там происходит.

*

Так в чём же заключается обманчивость повседневности?

*

В одной своей статье А. Скидан, продолжая мысль Рене Жирара, говорит о том, что после отмены процедуры жертвоприношения и (много позже) публичных смертных казней насилие становится нелокализованным. Насилие, частично теряя свой сакральный статус, мутными ручейками растекается по всей структуре наших будней.

*

С появлением медиа, способных доставлять «на блюдечке» неприятные новости с самых дальних уголков света, насилие становится постоянным фоном нашего существования. Конечно, этот фон, во-первых, притупляет реакцию на насилие; во-вторых, ставит человека в несколько двойственную ситуацию: мы постоянно готовы к угрозе, которой не происходит (мы, например, можем выйти из вагона, завидев подозрительный предмет), но, если подумать о реализованной угрозе, — уверены ли мы, что будем к ней готовы?

*

Думаю, стихотворения Г. Рымбу (при всём моём к ним отношении) в каком-то смысле пытаются разорвать круг этой нечувствительности тире паранойи.

*

Кроме того, повседневность негомогенна за счёт, может быть, нашего поведения. Мы часто занимаемся ерундой, говорим штампами, наше поведение во многом автоматизировано. Помимо этого, наше поведение обусловлено инстинктами, биологическими и социальными табу и предписаниями.

*

Не стоит думать, что вина/причина кроется только в конкретном человеке; ответственность за наше «плохое» поведение частично лежит на плечах у более крупных структур — это различные кафкианские бюрократические аппараты, с одной стороны; это наше тело, наши желания, наше окружение — с другой, третьей и какой угодно ещё. По сути, наше поведение можно рассматривать как результат насилия повседневности.

*

На этом банальном фоне особенно отчётливо смотрятся различные «вторжения», вкрапления в наше поведение чего-то иного — случайно замеченная красота, мелькнувшее благородство, вспышка экстаза или, скажем, непроизвольное выпадение того или иного человека из пространства социальных стереотипов (внезапная свобода).

*

Группа «Макулатура», например, осуществляет героизацию «простого» человека, который занимается преодолением, или сопротивлением, насилия такого рода. Софокл здесь (в отличие от того, что происходит в известном тексте Мандельштама) превращается не в лесоруба, а, например, в кассира в «H&M» или офисного клерка. Клерк же, в свою очередь, тоже превращается в Софокла и его трагических героев. Героизм «Макулатуры», надо сказать, чрезвычайно самоироничен. Это поведение архаично и притом (и именно поэтому), кажется, современно.

*

Чтобы «выпасть» из плотной ткани социального, находясь при этом посреди социума, нужно, может быть, либо вести себя подчёркнуто вызывающе (субкультуры), что теперь уже редко работает, либо, напротив, быть незаметной тенью, быть тем, кого сложно с первого взгляда отчётливо идентифицировать, приписать к тем или вот этим. Здесь, наверное, возможны варианты — ситуационное, например, лавирование.

*

И почему схожими проблемами озадачивались только левые мыслители? Ги Дебор, скажем, с его дрейфом — или Г. Маркузе с его великим отказом. Неолибералам и так хорошо? Или мы мало читаем правых мыслителей? Не являются ли правые мыслители угнетаемыми?

*

С другой стороны, своё поведение хочется выстраивать именно таким образом, чтобы иногда иметь возможность как бы выдёргивать самого себя за шкирку из болотца привычных действий-практик. Кажется, многие люди начисто лишены этой способности. Или, может, им она «просто не нужна».

*

Может быть, дневник, кстати, для кого-то и является попыткой такого выдёргивания: когда калькируешь (или, скорее, картографируешь) повседневность, есть вероятность более отчётливо ощутить свои (и чужие) контуры.

*

Поэтому, наверное, некоторые публично ведущиеся дневники напоминают арт-проекты.

*

Как бы там ни было, в этой, если уж прицепились к слову «арт», форме искусства чувствуется некая недостаточность. Возможно, это недостаточность травмы — или, напротив, недостаточность отчуждения.

Мне кажется, нужны (по крайней мере, мне) более решительные жесты (либо по вторжению в социальное поле, либо по исследованию скрытых внутри него — или за его пределами — областей). Современное лирическое, если оно вообще возможно, высказывание, занимается, по-моему, по большей части, вторым. 

Фотографии Флавии Австралии.