Кирилл Александров: На самом деле спорный тезис вообще, можно ли рассматривать интеллектуальную среду как субкультуру. Начнём с того, что такое субкультура.
Согласно новейшему философскому словарю, субкультура — это система норм и ценностей, отличающих группу от большинства общества.
В контекст сегодняшней дискуссии, на мой взгляд, больше всего вписывается определение, которое дают Брейк и Швендтер. Субкультура в их понимании — это особая форма организации людей (чаще всего молодежи, что действительно так) — автономное целостное образование внутри господствующей культуры, определяющее стиль жизни и мышления её носителей, отличающееся своими обычаями, нормами, комплексами ценностей и даже институтами.
Собственно, мы сталкивались за последние десять-пятнадцать лет с множеством субкультур, основанных, по большей части, на западных ценностях, музыкальных вкусах либо опирающихся на классовую дифференциацию общества.
Что же такое интеллектуальная среда? Можно было бы сказать, что это просто некое «комьюнити», то есть люди, обладающие определённым уровнем интеллекта и, что самое главное, использующие его как средство коммуникации с другими (такими же) людьми. Почему именно «среда»? Потому что я подразумеваю помимо людей ещё и корпус текстов, прочитанных и муссируемых среди представителей сообщества интеллектуалов, сегменты инфраструктуры: библиотеки, знаковые кафе и бары, Центр Андрея Белого, Новая сцена Александринки и так далее, комплекс мероприятий: литературные премии, презентации, чтения, периодические издания вроде «Транслита», «Логоса», «Воздуха» и так далее. Всё это в совокупности формирует интеллектуальную среду (в моём понимании), и именно это явление я предлагаю рассмотреть как субкультуру, со своим стилем поведения, внешним видом и так называемым «арго».
Влад Гагин: Ты сам как считаешь, можно ли рассматривать интеллектуальную среду как субкультуру?
Кирилл: Рассматривать — точно можно. Является ли она таковой на самом деле или нет — другой вопрос.
Алексей Боровец: Мне кажется, интеллектуальная среда несколько шире, чем одна субкультура. И если мы возьмём двух интеллектуалов, то им, наверное, будет, о чём говорить, и они смогут друг друга понять, но вполне возможно, что они не захотят разговаривать, и им будет интереснее заняться чем-нибудь другим и с другими людьми, совсем к другой среде принадлежащими. У интеллектуалов не так много того, что их сближает.
Влад: Мне кажется, здесь может быть имеет смысл говорить даже о нескольких субкультурах, потому что, как правило, если мы занимаемся современными видами искусства, например, современной поэзией, то нужно приложить определённые усилия, чтобы понимать её, и вряд ли эти усилия будет прилагать тот, кто занимается современной импровизационной музыкой, например. Или вот мы почти совсем не знаем людей, которые занимаются современной философией, что ведёт к некой герметичности среды. Конечно, есть такие интеллектуалы, которые и там, и там, и везде и в целом, но такое редко встречается, и мы наблюдаем некую закрытость этой среды, при которой сложно говорить о целостности, необходимой для формирования субкультуры. У каких-нибудь рокеров всё более конкретно.
Александр Ильин: Я вот хотел продолжить мысль Влада касаемо разобщённости. Если взять какую-нибудь другую субкультуру, скажем, хиппи или рэперов, то у них есть один общий взгляд, идея, направление. А если говорить об интеллектуальной среде, то её уникальность как раз в том, что у всех интеллектуалов разные взгляды, и как раз общего направления нет и не может быть, потому что это противоречит самой идее интеллектуальной среды.
Евгений Мингалёв: Хотел бы возразить. А что если эта разобщённость как раз и будет объединяющим фактором? Не может быть такого?
Александр: Парадокс.
Николай Чикишев: Мне вот это понятие «интеллектуальная среда» кажется более важным, чем субкультура. Когда мы интеллектуальную среду осознаём, то мы понимаем, что эта среда, говоря таким, фармацевтическим языком, дисперсная. Люди в этой среде атомизированы, а эта культура интеллектуализма — это традиция западная, и как раз у нас почти не встретишь такого, чтобы в медиа, в СМИ, в каких-то высказываниях людей подписывали как-нибудь так: «писатель, журналист, … , интеллектуал». У нас нет такой традиции.
Влад: Захар Прилепин, интеллектуал.
Николай: Эдуард Лимонов, интеллектуал.
Кирилл: Владимир Путин, интеллектуал.
Николай: В общем, у нас так не пишут. Владимир Путин, возможно, тот ещё интеллектуал, он, кстати, доктор экономических наук — не забывайте об этом.
Так вот у нас вместо традиции интеллектуализма существует давняя традиция интеллигенции. И вот как раз интеллигенция, на мой взгляд, это такой типичный феномен субкультуры. У интеллигенции была система ценностей, которая её представителей объединяла и помогала отличить интеллигента от неинтеллигента.
Алексей Кручковский: Но время интеллигенция уже давно закончилось.
Николай: Да, оно закончилось. На её место как будто бы пришла интеллектуальная среда, но у нас (я говорю про российское общество) нет интеллектуалов.
Влад: Почему нет?
Светлана Чикишева: Почему вы думаете, что время интеллигенции закончилось?
Кручковский: Конечно, закончилось. Можно только определить когда — на Лотмане, допустим. Можно какие-то ориентиры выбрать.
Светлана: В моём понимании, интеллигенция — это определённый стиль воспитания.
Кручковский: Который к чему ведёт в конечном счёте? К конформизму или наоборот?
Светлана: Скорее, к осознанию себя в пространстве, так скажем.
Кручковский: Так же, как и субкультура.
Светлана: Я к чему и веду — я считаю, что субкультура важнее для человека, для его психического здоровья, например. Маленький ребёнок, видя мир, сразу начинает искать себя — везде лезет, падает, кричит, плачет, смеётся, а потом и ругается матом. Он просто хочет понять, что для него интересно и важно, и осознать себя в этом мире, чтобы не раствориться и не распасться на атомы.
А интеллектуальная среда — это просто поле деятельности, так скажем, пространство для исследований.
Кручковский: А чем заканчиваются эти исследования? Да, мы знаем, что в подростковом возрасте и дальше люди находятся на этапе самоопределения. И если человек на этом этапе попадает в среду интеллигенции, то во что это может вылиться, к чему приведёт?
Светлана: Интеллигенция развивает науку, искусство, политику.
Влад: Смотрите, мы послушали точку зрения того, кто считает, что интеллигенция до сих пор существует, и мы примерно поняли ход рассуждений. Давайте не задавать дополнительных софистских вопросов человеку, а кто-то просто свою точку зрения ещё выскажет.
Кирилл: Не софистских.
Евгений: Нет, вы просто ответьте на конкретный вопрос: интеллигент — это житель интеллектуальный среды? Мы просто о чём говорим? Мы говорим об интеллигенции или мы говорим об интеллектуализме? Это, мне кажется, совершенно разные вещи.
одна из характерных черт субкультур — это демонстративный характер. Почему они возникают? Они хотят выделиться из общей культуры
Влад: Ну, конечно, разные. Мы ведь это уже обозначили, насколько я понимаю.
Евгений: Мы говорим об интеллектуальной среде. Мы говорим о ней как о пространстве, в котором, ну, существуют носители какого-то мышления, или мы говорим об общности людей? Давайте разберёмся, мне непонятно.
Влад: Логика рассуждений была такова, что мы изначально говорили об интеллектуальной среде, потом Коля сказал, что у нас в обществе нет как такового образа интеллектуала, который сформирован на западе. У нас вместо образа интеллектуала был образ интеллигента, и вот здесь мы начали спорить, и сейчас размышляем о том, умерла ли интеллигенция, пришла ли ей на смену интеллектуальная среда, а может быть, она не сформировалась и так далее.
Кирилл: Марк тянет руку — думаю, сейчас он внесёт ясность в нашу дискуссию.
Марк Заевский: Да, да. Мне кажется, не совсем верная вообще постановка вопроса, потому что всё это не может быть субкультурой, разве что постсубкультурой её можно [назвать]. Потому что, если вы себя считаете интеллектуалом, допустим, то вы в любом случае маргинал, и возникает необходимость этой игры в общность. Просто вот наблюдал… по сути дела, я ничем не отличаюсь от ребят с района, наркоманов и так далее, которые заполняют пространство районов, дворов, и… это ведь игра. Какая может быть субкультура?
Мне было четырнадцать лет, и я как-то говорю одному типу: «я панк!». И вот он мне говорит: «ты вообще знаешь, чё это такое? ты знаешь правила?». Я говорю… Он говорит: «Во-первых, ты должен слушать панк, во-вторых, у тебя должны быть друзья панки, ты должен одеваться, как панк». То есть в этом динамическом триединстве (это что угодно может быть) и заключается субкультура.
Николай: В общем и целом, существует противоречие между интеллектуальной средой как полем, если говорить словами Светланы, возможностей, где человек может себя проявить в том или ином качестве…
Кручковский: Да ладно, мне кажется, интеллектуальная среда как раз — это что-то более ценное, то место, где вы о чём-то задумываетесь, вам вообще что-то важно. А субкультура — это нечто очень застывшее, там действительно есть определённые правила, определённые стандарты. Субкультура может привести к конформизму на самом деле.
Боровец: Я бы хотел ещё такую вещь обозначить: интеллект — это, в общем-то, какой-то подступ к реальности и инструмент воздействия или, не знаю, познания. В то время как субкультура, как уже было сказано, — это просто подстройка под уже готовую схему и включение себя в какую-то уже готовую группу. То есть мне кажется, что эти понятия просто не соотносятся. Вообще. Они из разных областей.
Александр: Я хочу дополнить эту мысль. Я думаю, что интеллектуальная среда — это как раз то поле, где могут зарождаться субкультуры. То есть это гораздо более широкое понятие. Это та среда, где ты можешь создать свою субкультуру. Или встретить людей, у которых свои взгляды на понятие субкультуры и так далее. Это такая песочница.
Влад: Прозвучало мнение, что интеллектуальная среда ведёт, в конечном счёте, к какому-то нонконформизму, да, и…
Марк: К пустоте.
Влад: К пустоте — ну, это понятное дело. И способна нас избавить от неких клише. Но мне кажется, что, когда интеллектуальная среда сформирована, она в той или иной мере тоже приобретает черты субкультуры. Там есть какие-то стандарты поведения, определённые речевые клише и так далее. И, собственно, я не думаю, что интеллектуальная среда разрушает клише. Мне кажется, разрушают клише люди.
Кручковский: Мне кажется, поэтому всё и загибается. В интеллектуальной среде появляются какие-то интересные свежие мысли, но, как правило, рано или поздно люди понимают, что в этой среде что-то есть, что-то появилось, и они начинают… вот, да.
Кирилл: Мне очень нравится ход дискуссии. Сразу скажу насчёт того, что субкультура — это нечто застывшее. Это не просто нечто застывшее. Субкультуры возникают и исчезают. Они могут прожить десять лет и больше. Вообще субкультура начинается с некой девиации — то есть это поворот от мейнстрима. Есть девиация, она развивается…
Влад: И становится мейнстримом.
Кирилл: появляются такие вещи, как одежда, стиль поведения, свой язык (арго) и прочее. Потом она, обогатившись до какой-то критической массы, становится пластом общей культуры.
Но ведь всё начинается с вторичной социализации человека. Есть первичная социализация — ребёнок, которому всё объясняют родители, родственники, учителя и друзья во дворе, которых он не выбирает. И формируется так называемый символический универсум — то есть мир вот такой, каким он его понял. Нет альтернатив. Потом наступает вторичная социализация. Он понимает, что, оказывается, вообще всё по-другому: есть такой вариант, такой вариант. И вот он школьник — и в классе сидят пять ребят, которых описал Марк (пацаны с района), девочка, ну, в чулках в сеточку (представительница уже канувших в Лету субкультур вроде эмо) и на первой парте сидит мальчик в очках, как у тебя, штудирует книжки. Он хочет стать интеллектуалом. В период вторичной социализации он выбрал этот путь. И он им станет в итоге. Он будет на Чистых прудах возле пьяниц толпой отдельной стоять и обсуждать, как они пойдут на поэтический вечер Данилы Давыдова, понимаешь?
Коля: Как закрутил, а.
Влад: Кривая дорожка.
Боровец: Но ведь и человек, которого выгнали из школы, тоже может стать интеллектуалом.
Александр: Хочу внести одно дополнение. Я очень внимательно сейчас слушал Кирилла — и ведь действительно можно на это посмотреть с другой немного точки зрения. Уже было сказано, что субкультура имеет свои правила, рамки, формы и, может быть, свой визуальный образ. И всё это действительно соответствует так называемой, например, интеллигенции. Есть правила общения, есть (ну, не строгие, может быть) какие-то правила одежды. Допустим, когда ты заходишь в университет, ты попадаешь в интеллектуальную среду. По крайней мере, хочется в это верить. И там есть некие правила, которым ты должен следовать, и с этой точки зрения всё выглядит очень похожим на субкультуру. Всё, что складывается вокруг интеллектуальной среды.
Николай: Я хотел продолжить мысль Саши. Я подумал, когда Кирилл говорил, если взять какую-нибудь позицию отстраненную, бабы Мани из какой-нибудь деревни под Владивостоком. Если она посмотрит на тех людей, которые здесь собрались, не самые глупые люди, да? То ей покажется, что, в общем-то, это субкультура, все они говорят на одном языке, не перебивают друг друга, практически. Или они уважают мнение чужого человека, и когда говорят, что девушка читала Пруста, все смеются и понимают, о чём речь. Это тоже правила, определённые границы, которые определяют со стороны интеллектуальную среду, человека-интеллектуала (хотя я не считаю, что они у нас существуют), псевдоинтеллектуала как представителя субкультуры.
Кирилл: Псевдоинтеллектуала?
Николай: Интеллектуала не в западном понимании.
Кирилл: Я не говорил о классическом западном…
Николай: О русском понимании! Русский интеллектуал…
Влад: парень молодой…
Кручковский: Вам не кажется, что различие очень просто провести? Субкультура — это действительно культура поведения, тогда как интеллектуалы заняты культурой мышления.
Кирилл: Что такое культура поведения?
Влад: Во что ты одеваешься, например.
Кручковский: Панки, рэгги, наркоманы там же, культура того, как ты себя подаешь в обществе, культура того, как ты живёшь. Тогда как интеллектуалы работают с тем, как ты думаешь.
Николай: Лёш, у меня вопрос сразу же возник: огромное количество в стране бухгалтеров, которые собираются на свои семинары и организуют какие-то сообщества, это субкультура или нет?
Кирилл: На самом деле, может быть.
Николай: Или сообщество людей, которые больны раком. Это субкультура или нет?
Кручковский: Нет, конечно.
Николай: Почему?
Евгений: Можно, я помогу?
Кручковский: Сейчас, минуту. Любой человек из субкультуры настоящей — это секта.
Николай: Люди, больные раком, — это секта?
Александр: Они же его не выбрали, но при этом им приходится в этом существовать, в такой субкультуре. Я считаю это субкультурой. Потому что есть общество людей, которые больны раком, допустим, и они общаются друг с другом. У них есть общая идея, общая тема, у них схожие, грубо говоря, истории, поэтому их можно назвать сообществом.
Кручковский: Это сообщество скорее, именно сообщество, а не субкультура.
Евгений: А мне кажется, одна из характерных черт субкультур — это демонстративный характер. Почему они возникают? Они хотят выделиться из общей культуры.
Марк: Например, лысая голова?
Евгений: Если лысая голова — признак скинхеда, то это субкультура. Одной лысой головы недостаточно, там должно быть несколько признаков.
Марк: Но все равно же лысая голова демонстрируется.
Евгений: Несомненно, как бюст, хождение в сандалиях на босу ногу зимой, главное — это демонстративность. Люди репрезентируют себя каждый раз. Я вот такой, я другой. Больные раком, ребята, мне кажется, это пример совсем из другой оперы. Это не надо вообще обсуждать. Не потому что они захотели [так выделиться], они заболели. Я хочу стать представителем этой субкультуры и я заболею. Нет, это сознательный выбор и демонстрация себя, выделение себя из какой-то общности. Если мы сейчас говорим об интеллектуальной среде, то необязательно человек хочет выделиться, может, наоборот, он хочет слиться со средой...
Кручковский: Мне очень понравилось слово «выделение» в твоем высказывании, это как выделять какой-то гнойник, понимаешь меня?
Евгений: Ну, примерно, да [смеётся].
Кручковский: Интеллектуальная среда, она глубже, она и более серьёзна, и более наивна в то же время. Когда мы говорим о субкультуре, мы представляем что-то оформившееся. Интеллектуальная среда должна предлагать ещё что-то новое, неоформившееся. Это тонкий момент.
Николай: Мне нравится, как Лёша вносит в нашу дискуссию флёр такой задумчивости.
Кирилл: Я хотел высказать последнюю мысль. Всё верно, да. И если мы говорим, что интеллектуальная среда — это нечто большее…
Об этом, конечно, нужно говорить, пытаться об этом говорить, но если мы не приходим к чему-то стопроцентно верному, единому и истинному, это не значит, что мы проиграли, наоборот, мы движемся в правильном направлении
Кручковский: Можно ещё?
Кирилл: Конечно, иначе ты забудешь.
Кручковский: Когда нам всем, ребята, было лет по шестнадцать, это всё была интеллектуальная среда, потому что мы еще выбирали, а потом повзрослели, и каждый уже выбрал свою субкультуру. Может быть, в этом корень находится.
Кирилл: Отлично. Мы говорим, что интеллектуальная среда — нечто более широкое.
Николай: Или интеллектуальная среда как субстрат.
Кирилл: У субкультуры, у более узкого на наш взгляд понятия, есть какие-то задачи, какие-то обязательства, потому что субкультура ведёт, обязывает к чему-то молодых людей. Помогает им в социализации, развитию и включению в процессы, которые происходят в обществе. Если интеллектуальная среда шире, то у нее тоже должны быть какие-то задачи. Я бы завершил дискуссию тем, что выделил функции и задачи интеллектуальной среды.
Кручковский: Если возвращаться к моему жизненному опыту, и я надеюсь, у присутствующих он также имеется, рано или поздно вы ставите вопрос перед собой: быть мне таким, каким хочет общество, или быть мне другим? Это по сути тот же вопрос, который ставил перед собой Рембо, и всё такое. И начинаете думать над этим. И находите массу субкультур: панки, хиппи, остальные всякие ребята. Вы начинаете движение в двух направлениях: начинаете искать себе какое-то место в этих субкультурах и вы начинаете искать себя. Это очень интересный процесс и, насколько я знаю, среди моих знакомых затрагивает всех: и математиков, и гуманитариев. То есть это такой поиск, очень важный, но он важен именно для юношества. Потому что людям в зрелом возрасте до этого уже нет никакого дела. Мне кажется, что все эти разговоры о субкультурах и некоем интеллектуализме — скорее всего, это разговоры, которые касаются самоопределения.
Кирилл: Я же могу выбрать себе субкультуру, при этом не являясь адептом интеллектуальной среды?
Кручковский: Ну да…
Кирилл: Просто ты о ней говоришь как о каком-то фильтре. То есть мы первично социализировались, мы были детьми и дошли до какого-то этапа, попали в эту среду, выбираем субкультуру, и этот выбор будет более осознанный, чем выбор без попадания в эту среду?
Кручковский: Подросток думает про себя: я хочу быть таким, таким и таким, и вот он встречает субкультуру и находит похожие моменты. Но есть и «вакуумы», то есть что-то не совпадает.
Боровец: Мне кажется, время субкультур прошло. Еще немного — и мы будем начинены всем подряд и никак не будем ассоциировать себя ни с чем.
Николай: А мне кажется, ещё не вечер.
Реплика: А мне кажется, уже ночь.
Влад: Это уже футурология какая-то пошла, друзья. Хорошая дискуссия, потому что мы ни к чему единому не пришли, остается поле для какого-то самостоятельного размышления. Я больше со стороны наблюдал, мне кажется, что…
Кручковский: Нужно подраться.
Влад: У меня нет никакого вывода. Я как раз говорю, что у всех свои точки зрения, и опять разговоры об этих понятиях, их пересечении и т. д. А мне кажется, это все переливание из пустого в порожнее, как и тогда, когда мы говорили, кто такие аутсайдеры.
Николай: Но это не значит, что об этом не надо говорить.
Влад: Об этом, конечно, нужно говорить, пытаться об этом говорить, но если мы не приходим к чему-то стопроцентно верному, единому и истинному, это не значит, что мы проиграли, наоборот, мы движемся в правильном направлении.
Боровец: Тогда, значит, нет никакой у нас субкультуры.
Николай: Наоборот, можно говорить об интеллектуальной среде как субкультуре, только осторожно. Любимыми словами Дмитрия Пригова «как бы».
Фотографии Антона Рыжакова.