Кризисность любых установок

Руслан: Предлагаю начать с точки зрения Уэльбека. Пусть это станет и вводной частью, и характеристикой современного свободного человека — насколько это возможно.

Влад: Насколько я понимаю, Уэльбек считает, что для человека европейской культуры структура семьи, в общем, разрушена (свободой индивида, его предельной атомизированностью), а любовь для человека этой культурной формации маловозможна, так как со всех сторон превращена в товар. Я не слишком уверен, что во всём с ним согласен, но такая проблематика явно существует. У нас — в гораздо меньшей, конечно, степени.

Притом, что важно, мне кажется, он показывает, что другой вариант в отношении к семье тоже невозможен — это ведёт к репрессивности, варварству, традиционности и так далее.

Либо — к тихому мещанскому существованию, к сокрытию желаний, постепенному увяданию.

Руслан: Ну я сразу сделал оговорку «насколько возможно», потому что стоит рассматривать взгляды Уэльбека как радикальные. В сторону мизантропии.

Да, выражение «любовь до гроба», например, отсылает нас к классицизму, к совсем другим временам, сейчас, конечно, произошла уже девальвация любви.

Влад: Кажется, идея моногамной любви — это вообще довольно странный конструкт, который прочно внутри нас основался благодаря книжкам, фильмам, моделям родителей. Но вот непонятно, насколько он ложный, а насколько нет.

Руслан: Никто не хочет быть таким мещанином, наверное. Другое дело, что сама повседневность навязывает человеку определённые макросы, стереотипы, план действий на жизнь. А не имея, к примеру, воображения или просто достойного образца для подражания под боком, некоторым людям сложно сконструировать свое бытие. С другой стороны, я не могу говорить за всех — и даже за этих некоторых.

Кстати, интересно, что у меня сейчас в голове выстраивается цепочка: моногамия — традиционализм — патернализм — сексизм — патриархат — полигамия.

Влад: Ну по поводу мещанства очень простая штука, хотя это уже отход немного в сторону. Большинству, думаю, хочется изменять, страсть к одному телу постепенно исчезает. Что делать? Если изменять, то это пошло, грустно, как-то нарочито театрально. Если терпеть, то это напоминает самоцензуру, и в целом ещё грустнее. Это такие варианты при той модели отношений, когда любовь к одному человеку до гроба, конечно.

Кажется, идея моногамной любви — это вообще довольно странный конструкт, который прочно внутри нас основался благодаря книжкам, фильмам, моделям родителей. Но вот непонятно, насколько он ложный, а насколько нет

Руслан: Да, видимо, человек сегодня созрел для каких-то свободных отношений, но у свободы должна быть мера, мне кажется.

Конечно, тело есть тело, но при измене не только тело вовлечено в процесс, так сказать.

Боюсь сказать пошлость об утрате доверия между партнерами при свободных отношениях, но как первый камень — почему нет?

Влад: Вот в этом и проблема — нет никаких моделей, которым можно было бы следовать. Ну или я их не знаю, хотя уже какое-то время ищу. Есть опыт жизни коммун при сексуальной свободе, но почти всегда это оборачивалось репрессивностью. Ну и вторая проблема — да, не все готовы к таким отношениям психологически, мало кто может терпеть то, что человек не только тебе внимание уделяет.

Плюс свобода ведёт к распущенности, конечно. Вот Уэльбек в том числе певец этой распущенности, когда уже забывается, что такое любовь. То есть не любовь, скорее, а хотя бы какая-то глубокая и доверительная связь с другим.

Руслан: Уэльбек отвратителен, конечно, в своей распущенности, с другой стороны — что может его остановить, любой может жить, как хочет.

Влад: Нет, Уэльбек просто обозначает проблематику. Я не думаю, что он сам очень распущен (да и это не слишком важно).

Руслан: Давай возьмем свободного просвещенного человека в вакууме. Который готов терпеть дефицит внимания, поскольку заполняет его другими. У него есть любовь, которая/ый тоже свободный/ая в вакууме.

Живут ли они вместе?

Влад: На их усмотрение.

Руслан: Честно говоря, у меня недостаточно свободное мышление, наверное, чтобы спрогнозировать их отношения.

Влад: Ну вот у Павленского интересный вариант — если хочешь с кем-то ещё переспать, говори. И дети есть, и живут вместе. Они приводили третьего человека — девушку — к себе. И жили какое-то время втроём.

Руслан: Мне трудно вообразить — возможно, это какие-то чисто традиционалистские комплексы, — чтобы кто-то, будучи в отношениях, мог регулярно уходить к другим на ужин, в кино. И потом ещё обсуждать.

Наверно, важно, как тот же Павленский (хоть мне и не близок его подход), проартикулировать саму возможность таких отношений.

Влад: Да, теоретики полиаморных отношений, насколько я понимаю, и говорят, что это основное условие — честность, открытость и т.д.

Руслан: Может, имея возможность измены, человеку и не надо пробовать других?

Тут есть ещё один момент: порнография. Которая, кроме того, что обратила любовь в товар, ещё и заслонила собой визуальные романтические образы.

Влад: Ага, такая брутализация происходит. Об этом, конечно, много сказано — и мы действительно не знаем, как без этой агрессии визуального живётся. Вот, может, там, где это запрещено, легче в плане моногамии, но что-то мне подсказывает, что всё-таки нет, сложнее всё.

Руслан: Грубо говоря, регулярно натыкаясь (желая того или нет) на «фашизм гламура», по выражению Андрея Лошака, на определенные каноны красоты, гипертрофированные в порно, человек просто устаёт от поиска связи с кем-то другим, оно ему не надо — он уже видел, хватит с него, «красавице юбку задрав, видишь то, что искал» и т.д.

Влад: Ну видел-то видел, а хочется же не только видеть. Вот в этом смысле я не очень согласен с тем же Кириллом Мартыновым, который говорит, что в эпоху медиа секс становится не нужен, отходит на второй план, так как есть порно и, например, видеоигры. Мне кажется, секс так же нужен, только порно даёт постоянное чувство утраты, что ли, разрыва несоответствия. Сексуальная жизнь человека редко соответствует «образцу» с экрана. Оно, конечно, не очень-то и надо, но с навязанным стереотипом сложно просто так расквитаться.

Руслан: Я, кстати, не верю порнозвездам во время соития. Может, это дистанцирует меня от вожделения. С другой стороны, вспоминая себя пятнадцатилетнего и наивного, мне остается только вздохнуть.

Влад: Я тоже не верю, и вообще эта гиперболизированность всего перестаёт нравиться, конечно, со временем.

Кажется, красота кроется и в изъянах, в погрешностях тела.

Руслан: Но я думаю, что тут каждому своё: кому-то сублимация в видеоигры, кому-то — в порно, но индустрия, похоже, точно знает, кому это всё предлагать.

Ну порнозвезды не стесняются, например, швов от силикона на груди.

Влад: Ну хотя да. Сейчас каждый найдёт себе категорию. Нравятся изъяны — пожалуйста.

Руслан: И ведь это не запретить уже.

Влад: Ну и хорошо. Мне кажется, запреты не помогут. Важно как-то себя в разумные отношения с этим встроить, без фанатизма чтоб.

Руслан: Это со всем так, я согласен. В России по-другому считают, ориентируясь, вероятно, на «Домострой».

С другой стороны, можно согласиться с традиционалистскими догмами — в той точке, где они ограничивают свободные отношения.

Влад: Нет, мне кажется, нужно нахуй слать традиционалистские догмы. Нужно самому решать, где начинается совесть, так сказать. Хочется вообще быть смелым и свободным, конечно, но и не делать больно другим. Вот между этими полюсами приходится лавировать как бы.

Руслан: Ну вот я как раз про это. Безусловно, пусть каждый сам для себя решает, кто он и с кем он — вот саму эту возможность выбора ни в коем случае нельзя отнимать.

Кстати, я видел полигамные отношения — ну, видимо, у татар это в крови, раз получается их заводить и развивать, чтобы все друг с другом не перессорились. И я могу понять такую семью — но если бы передо мной не было примера, то, пожалуй, я был бы нетерпим к такому.

Влад: Не знаю, а что тебя делает нетерпимым вообще к такому образцу? У меня к типичному варианту семьи больше претензий гораздо.

Руслан: Ну там у мужчины около пяти браков подряд и от каждой жены есть дети. Летом они все вместе собираются где-нибудь на даче, жены стряпают, дети резвятся. Это ассоциируется как раз таки с варварством, на самом деле.

Влад: Конечно, здесь явный уклон в сторону патриархата.

Руслан: Это «несметные жены» Аттилы, которые будут брошены ему в могилу живыми.

Влад: А вот если бы ещё каждая женщина по мужчине привела, другое было бы дело.

Руслан: Ну это какой-то социалистический рай просто.

Влад: Да, утопия, конечно. Но я просто про более сложные варианты пытаюсь говорить, когда и мужчина, и женщина могут с несколькими партнёрами строить отношения.

Руслан: Забавно, что за все время мы ни разу не апеллировали к «теории стакана воды».

Влад: А что за теория?

Руслан: Это теория первых лет социализма, которую разработал Луначарский — что любви нет, а молодые коммунисты могут заниматься сексом, с кем они хотят. Точно не помню, но там доходило до крайностей, что товарищ не имеет права отказать другому товарищу. Учитывая, что до революции женщина ещё не была эмансипирована в России, это могло приводить к сексуальным домогательствам и насилию.

Влад: Кажется, нужно просто избегать крайностей. Конечно, есть любовь (или что-то, что мы под этим понимаем словом, каждый сам). Конечно, можно отказывать и так далее.

Руслан: Но вступать в брак не стоит?

Влад: Я думаю, что нет, но это сложный вопрос, пускай каждый сам решает.

Руслан: Я попробую, потом расскажу.

Мне пора встречать Машу. Давай каждый напишет о своём видении идеальных отношений. Какие они?

Влад: Мне кажется, важной проблемой, о которой мы не сказали, при полиаморных отношениях является старость, старение. В классической паре есть возможность сохранения длительной связи, человек же со свободными и хаотичными связями с большей вероятностью обречён на одиночество. Важный момент — если вернуться к Уэльбеку и капитализму — активы наших тел с каждым годом падают в цене (как мы помним, капитализм на всё налагает бирку), и в сексоцентричном обществе старость означает, по сути, очередной и весьма пугающий вид изгнания. Так вот двое людей, которые любят друг друга или пытаются это делать, теряют активы как бы синхронно, ничем почти не рискуя. В более сложной структуре отношений и риск выпасть из этой структуры увеличивается. Поэтому, наверное, многие холостяки стремятся держать себя в форме, а обзаведшиеся семьёй быстро её теряют.

В связи с этим я не знаю, что ответить на твой вопрос про идеальные отношения. Я как-то говорил, что нашумевший фильм Гаспара Ноэ немного про это — про то, что старые модели в современном обществе перестают работать отлажено, а новых попросту нет. И современного человека кидает от глупой аскезы к не менее глупому разврату. Это усиливается, конечно, капитализацией и медиатизацией всего.

Но я думаю, что лучше не думать об этом. Лучше как бы выйти из этой логики отложенного невротического желания (с одной стороны), из традиционалистских репрессивных практик (с другой), из гиперболизированного мира образов, насильно предлагающих всё новые и новые тела (с третьей). Быть сильным, свободным и честным, не бояться что-то изменить в своей жизни, если что-то, как тебе кажется, действительно происходит, не бояться остаться в одиночестве, идти от брутализированной сексуальности к сексуальности более вкрадчивой, от грубости к нежности, от развратных связей к связям, под которыми действительно что-то находится (встреча), и не важно, сколько их будет — одна или несколько. Наверное, как-то так. Всё это плохо реализуемо, но посмотрим, посмотрим.

Руслан: Я думаю, потеря со временем привлекательности супругов связана с низким уровнем культуры в России — это и на эстетику накладывается. Нет понимания красоты, есть только каноны и лекала. Люди себя запускают, просто потому что в их, так сказать, тайм-лайне, отсчёте событий, последняя точка красоты — это свадьба. Последнее событие, которое должно быть обставлено и сделано красиво. Дальше по жизни таких моделей больше нет — разве что похороны. Не для них же стараться выглядеть хорошо (хотя вот некоторые бабушки...). Но это тема другого разговора.

Интересно, каким авторитетом до сих пор обладают мужчина-семьянин, верный и примерный, и мать-героиня. Надо полагать, эхо патернализма доходит ещё до нас. В России общество, как мне кажется, ещё не осознало свою раздробленность и атомизированность, как ты выразился, субъекта. Поэтому, как бы по инерции, ещё сохраняется уважение к супружеской паре, хотя она едва ли в состоянии представлять собой «ячейку общества», которого нет.

Лично я, кажется, отошёл от либеральных установок, на которые ориентируется тот же Уэльбек. Мне довелось расти в отчасти мусульманской среде, где большую роль в жизни каждого играет род. Это налагает свой отпечаток: у меня просыпается ответственность за другого, я должен опекать женщин и детей, просто потому что в роду так принято. Такая традиционалистская установка ничуть не лучше уэльбековской (а даже и хуже, на твой взгляд), она сковывает свободу, налагает ограничения (и вообще это варварство). Но и работает на укрепление связей в обществе. Страшно подумать, что я выступаю за это сегодня — нет, это утихает мой маятник самоосознания между двумя крайностями. Как бы я ни укреплял свои познания в либеральной теории, определённые привитые сверху взгляды ещё остаются в моей голове. Маятник когда-нибудь закончит раскачиваться — видимо, в тот же день кончится капитализм.

Влад: Неплохо, только Уэльбек не сказать что от каких-то установок отталкивается. Он, наоборот, кризисность любых установок показывает, только какие-то простые вещи остаются, кажется, для него настоящими — попытка разговора, след высокой культуры прошлого, но они плохо идентифицируемы политически.