CNN-5

Ни следа на разводе суглинка,

успеваешь стереть отпечатки,

но всегда остаётся пылинка —

чья-то тень на обводе сетчатки.

М. Айзенберг

К счастью, наша жизнь — не классический роман и не кинокартина, в ней достаточно «подвисших» сюжетных линий и неразгаданных загадок (большая часть которых даже не является загадками). Но некоторые цепи фактов и событий всё же замыкаются, порой приводя к детонирующему эффекту: происходит взрыв, где-то в подсознании сотрясаются своды пещеры, и наружу выбегает питекантроп, всему удивляющийся, непосредственный. Питекантроп заменяет собой (пусть ненадолго) цивилизованного всезнайку и начинает кататься по траве, гоняться за бабочками и каждую секунду открывать мир заново.

Я вернулся в Санкт-Петербург спустя три с половиной месяца после отъезда на Байкал, проехав автостопом порядка десяти тысяч километров. Цепь замкнулась. Бум.

А теперь немного о звеньях. Здесь, правда, необходимо сделать важное дополнение. Для перемещения между этими самыми звеньями (пунктами, узлами) необходимо направление, некий указатель или, говоря более метафорично, маяк. Поразительна природа появления этих маяков и то, какие формы они приобретают — это может быть случайно произнесённая фраза, человек, предмет, произвольная точка на карте, имя, музыкальное произведение, всплывшее в памяти историческое событие. Что угодно. Порой, сами того не замечая, ежедневно передвигаясь среди безуспешно упорядочиваемого хаоса бытовых страстей и устремлений,  мы почти всегда движемся на сигнальный огонь. Иногда этот огонь чётко виден, а бывает так, что его мерцание улавливается лишь интуитивно. Эти маячки повсюду, говорят, что вселенная таким образом помогает всем, кто открыт общению с ней и честен перед лицом судьбы, но подобные рассуждения — это, пожалуй, лишнее. Я не склонен к лишней драматизации и сакрализации данного, скажем так, феномена. Всего лишь интересное, на мой взгляд, наблюдение, весьма важное в контексте свободных путешествий.

Так вот. Я уже писал об эстетике единения с природой и о мыслях, которые посещают в дороге, теперь попробую присмотреться к деталям.

На протяжении всей поездки от Улан-Удэ до Новосибирска не прошло и дня, чтобы я ничего не слышал о Тыве. Магическое место на юге Сибири, которое зовёт к себе громче, чем Нижний Новгород (он пусть будет тем самым «подвисшим» сюжетом). И вот я прихожу в книжный магазин «Собачье сердце», и прямо перед глазами на полке лежит книга Романа Сенчина «Тува». Бум.

Книга давно прочитана, в Тыву планирую поехать следующим летом.

Одним из важных пунктов следования был Иволгинский дацан. Но по приезде в этот крупнейший в России буддийский центр мне стало не по себе. «Русский буддизм», так же как «тибетское католичество», показанное в вырыпаевском «Спасении», слегка ужасает гротеском и каким-то странным диссонансом между объектом и субъектом. Остаётся лишь согласиться с героиней Полины Гришиной, слегка её перефразировав: «Что-то есть». Оно есть, а называет пусть каждый как хочет. Дискомфорт всё нарастал, и единственное, что меня спасло — фигурка слонёнка. Метафорический слон был на тот момент героем трёх моих последних стихотворений, и я ухватился за этот маячок: быстро пробежался по лавочкам с атрибутикой, с трудом отбиваясь от совсем не по-буддийски настроенных продавщиц, нашёл нужного слонёнка в самой последней лавке, купил его и убежал из дацана. Бум.

Постепенно я стал придавать значение даже самым незначительным совпадениям. Например, в Красноярске меньше чем за сутки я познакомился с двумя Васями (недавно мы опубликовали беседу с одним из них), в Новосибирске — с двумя Тимофеями. Второй Тимофей работает в том самом «Собачьем сердце» — чудесном книжном магазине, в который никто не ходит. Одна-две покупки в день считаются неплохим результатом, и это удивительно на фоне огромного количества людей на проходящих совсем рядом городских фестивалях, организуемых компаниями-операторами связи. Культурная среда организована вокруг общей любви к мороженому, кофе и фенечкам ручной работы. Вокруг общей склонности к чтению, к поиску нового, уникального идут лишь пустозвонные дискуссии. Взял интервью, о котором за месяц до этого говорил с Гошей Соколовым, миссия выполнена — бум.

Питекантроп изумлён прелестями художественного музея столицы Сибири: японская каллиграфия, «Павлин» Ларионова, «Чрево Парижа» Шемякина. Далее — весёлая задумчивость одинокого путника в ожидании очередного маяка: ночь на мосту, летний дождь, пульсирующая иллюминация ночного города, цыганский панк-рок и шум проезжающих автомобилей. Неугасающие сигнальные огни — люди, «те самые свои одни из немногих».

В Новосибирске и в Томске увиделся с ташкентскими друзьями, которых не видел десять лет. Тянутся-тянутся ниточки из прошлого, завязываются в новые узелки. Вернёмся к этому чуть позже.

Вместо Горного Алтая едем сначала в Рубцовск — крюк в шестьсот километров и никаких сомнений в правильности пути, так как движемся на маяк (едем в гости к другу). Из Рубцовска отправляем в Краснодарский край фото — на нём трое странников, двое из которых показывают в камеру браслеты. Получательница фото подарила им эти браслеты два месяца назад, а в доме, где сделано фото, была совсем недавно и ещё помнит его тепло и антураж. Теперь её фото использованы в качестве иллюстраций к данной статье. Замыкается очередная цепь.

Кстати, мне рассказывали про путешественника, который "собирает" маяки. Настоящие маяки, те самые башни с прожекторами — он движется от одного к другому уже несколько лет. Порой эти сооружения труднодоступны — установлены на краю отвесной скалы или даже на островах посреди моря, но он упрямо следует своей цели. И парня можно понять, не понаслышке зная мощь этого символа

В Горном Алтае новый флажок не заставил себя ждать. Всю дорогу разные люди говорили нам с напарником о селе Кош Агач, расположенном недалеко от границы с Монголией. У нас был уже намечен маршрут, и в Кош Агач нам не надо было — он находился на сто двадцать километров дальше крайней точки нашего пути по Чуйскому тракту, где мы должны были сворачивать в сторону Телецкого озера. Но когда до этого самого поворота оставалось полчаса ходьбы, нас предложил подвезти старичок-казах по имени Оралтау. Ехать до нужной базы надо было километра три, и он сказал: «Докину, без проблем. А сам я в Кош Агач еду». Колебались мы недолго. Маршрут всегда можно изменить. Бум.

Сигналы из прошлого, о которых уже упоминал, настигли меня в Казахстане. Дорога от Семея до Астаны (три долгих дня пути сквозь степь) превратилась в движение по кромке между прошлым и прошлым: условно в полутора тысячах километрах справа была Уфа, где прожил большую часть осознанной жизни, на таком же расстоянии слева был Ташкент, где родился и вырос. Яркости воспоминаниям придавала речь находящихся вокруг людей — языки тюркской группы схожи, и я невольно вспоминал забытые фразы, слова, обороты, рассказывал напарнику о мусульманских обычаях, особенностях выбора имён, язык послужил катализатором воспоминаний, и с этим потоком было трудно бороться. Такая чужая и такая родная культура. Рефлексия даже приобрела некий ритм и гармонию, плавно перейдя чуть ли не в медитацию.

Следующий взрыв произошёл во время пешего перехода казахско-русской границы в районе Петропавловска. Пройдя казахскую таможню, я оказался в неком метапространстве — Казахстан уже позади, но я ещё не в России. По обеим сторонам дороги щерилась неказистая колючая проволока, за ней — мёртвые берёзы, болота и полуразрушенные бетонные конструкции. И такой пейзаж на протяжении километра до гордого высокого столба с гербом и золотой надписью «Россия», проходя мимо которого я даже невольно приосанился. Что происходило в голове во время этого путешествия через географическое «нигде» — сложно объяснить, пусть это будет, скажем так, когнитивное «ничто».

 

Про человеческую доброту, с проявлениями которой мне приходилось встречаться не раз и не два в ходе путешествия, можно написать отдельную статью. Возможно, в ближайшее время я так и сделаю, а пока лишь приведу пару в чём-то перекликающихся между собой примеров.

Первый — это искалеченный жизнью забулдыга из Кургана, на моих глазах подравшийся с дальнобойщиком (и проигравший этот бой «всухую»). После инцидента он подошёл ко мне и извинился за ситуацию, пояснив, что на самом деле Курган культурный город, и обычно здесь не так. Далее пьянчуга угостил меня сникерсом, пожелал удачи и остался в придорожном кафе — ждать наряда полиции, который вызвала крайне рассерженная на него буфетчица.

Другой пример — это занимательный случай в ночной Уфе, по которой мы прогуливались с моим хорошим другом и неоднократно публиковавшимся в «Стенограмме» поэтом МЗ. Порядком подустав, мы ходили по улицам города в поисках кофе и выпечки. Найдя круглосуточный ларёк на остановке, мы приобрели там два вак-беляша и спросили, делают ли они кофе. «Конечно, нет. Мы же просто магазин», — прозвучал ожидаемый ответ продавщицы. Мы понуро побрели на выход, но тут вдруг Марсель вернулся к прилавку и уточнил: «А по-братски?». Лицо женщины просветлело, она расплылась в улыбке и игриво изрекла: «Ребята, по-братски, конечно, сделаю». И поставила чайник. Бум-бум.

Всего не расскажешь и не надо, сколько бы я ни написал, всё об одном. О том самом, о чём люди никогда не устанут говорить, что никогда не перестанут исследовать и подчинять законам учёные, над чем всегда будут рефлексировать художники и поэты, о чём поются песни и снимаются фильмы. А раз так, то пойду лучше ещё на траве полежу, пока холода не ударили. Спасибо.

Последнюю цепь этого текста замкну опять же отрывком из стихотворения Михаила Айзенберга:

И недетская рука,

выводящая угрозы,

речь не делит на слога,

пропускает в переносы

 

не других, а нас с тобой,

появляющихся в виде

смутной рожицы кривой

из настенного граффити.

Бум.

Фотографии Виктории Гончаровой.