CNN-3

Нет более великой радости, чем свободное время после работы, — особенно когда заканчиваешь в шесть вечера. Август, ветрено, нежарко, и с Чкаловской мне всего пара станций до центра. В понедельник обнаружил себя среди местной интеллигенции на вечере поэта Михаила Гронаса в «Порядке слов». Говорят, всего второй раз читал стихи на публику. Интересно, что как поэт он себя мало позиционирует, — пишет редко, раз в год, но тем не менее свою интонацию нащупал давно.

Его стихи — целый шаманский ритуал, где даже нескладные верлибры подаются через эдакий песенный напев с обязательными рефренами и сменой высоты тона. Слушать, признаюсь, поначалу тяжело, однако в определённый момент растворяешься в голосе и рисуемом пространстве. Когда читал тексты с монитора, думал: вот они, настоящие медленные стихи, глубокие и простые. Гронас же читает — напротив — быстро, шамкая, пропуская слоги, картавя («р» он вообще не выговаривает, кажется); словом, убивает «неспешность поэзиса», как сказал бы философ Секацкий.

Шёл на вечер без особых ожиданий, разве что тянуло туда — в литературную среду, хотелось ощутить, что всё, что мы делаем с ребятами, — не зря. (Ясное дело, что не зря, но просто ребят сейчас нет в городе — оттого и определённого рода одиночество гнетёт.)

Чужая речь, концентрированная в стихи, помогает не то что забраться в голову автора, а скорее нащупать островки контекстов (общих для всех людей) и провести мосты между ними самостоятельно

Безусловно, это странно — собираться вот так, молчать и пытаться вобрать в себя всю полноту текста, переливы которого в полной мере можно углядеть разве что при личном чтении. И понятно, что никто из собравшихся не понял, не услышал всё. Есть подозрение — оно и не надо. Эти лакуны неуслышанного, неразобранного текста заставляют включить голову — самим задать вопрос и попытаться найти ответ.

Однажды Тарковского на съёмочной площадке спросил актёр после дубля: «Что скажешь, Андрей, как я сыграл? Может, надо изменить что-то?». Великий режиссёр сочувственно и слегка растерянно поглядел на него и ответил: «Не знаю». Кто-то сомневается, что он знал? Просто это такой вид вовлечения в рабочий процесс — чтобы каждый думал про общее дело и свою задачу в нём. (Случай записан со слов режиссёра Бакура Бакурадзе.)

По подобному принципу, как мне рассказали сегодня утром, читал лекции композитор Джон Кейдж. Он вообще любил нагнать туману и объясняться максимально отстранёнными терминами, прыгая с темы на тему и не спеша возвращаться к главному. Студенты его за это ненавидели, но терпели — из уважения, надо полагать.

В поэзии слышимой работает схожий метод — чужая речь, концентрированная в стихи, помогает не то что забраться в голову автора, а скорее нащупать островки контекстов (общих для всех людей) и провести мосты между ними самостоятельно. Таким образом яснее становится, почему мы так живём, любим, помним и ходим слушать стихи Гронаса.

Одна студентка Кейджа всё-таки однажды не вытерпела, встала и заявила: «Вы порете откровенную чушь, я больше не могу вас слушать! Объясните только, зачем вы так ведёте лекции?». Кейдж заулыбался и сказал: «Я просто люблю поэзию».

Фотографии Флавии Австралии.