«Когда пишу какие-то слова, у меня единственная мотивация — понять происходящее»

Влад: Не люблю эти истории про то, как всё начиналось, но в твоём случае мне интересно, что же там произошло на отдыхе в Турции энное количество лет назад, что ты сразу записал несколько песен. Задумывался ли ты до этого о творчестве?

Олег: Первый раз слышу историю про Турцию.

Алексей: Я слышал, это не миф.

Никита: Нет, это Лёша не придумал, была история в Турции. В тот период я вообще о творчестве мало думал по сравнению с тем, как я сейчас о нём думаю. Тогда всё, можно сказать, по наитию было — ну и эти песни тоже.

Да, я поехал с бабушкой в Турцию. Меня туда родители отправили, чтобы я показал ей Чёрное море с другой стороны. А я там заболел, лежал в болезненном состоянии. Увидел телевизор и решил включить, посмотреть, что там идёт. Включил новости, там была первая новость про то, как журналисту голову отрезали. Ну, террорист ИГИЛ журналисту голову отрезал. У меня какое-то такое состояние стало, что вспомнилось одно четверостишие, которое было примерно за полтора года до этого события написано и благополучно забыто. И из этого состояния сразу же родилась песня «Северный ветер».

А потом, дня через два, мне надоело в Турции, и я решил слетать в Израиль. Просто я уже телевизор посмотрел, на дайвинг съездил, шведский стол мне не понравился, а жару я не переношу, чтобы на море лежать с бабулей днём, и я решил в Израиль сгонять. Я ничего от поездки не ожидал. Ну то есть знал там библейскую историю, но ничего не ожидал особенного, просто был открыт для впечатлений. И мне попалась офигенная экскурсоводша, которая своей, что ли, влюблённостью в это место… Вообще было интересно, что мы когда вышли из автобуса в Тель-Авиве, увидели автобусов двадцать, нас было много экскурсантов. И перед автобусом, в который я собирался войти, я остановился, чтобы шнурок завязать. Пока завязывал шнурок, автобус набился, и меня перехватила эта экскурсоводша, говорит: «Пойдём».

Ну и всё, я просто ехал, её слушал, и через её слово и то, как она открывала все эти места (и какой-то мой багаж знаний не очень богатый) родилась песня совершенно полярная, которая «Звёзды сердца» называется.

Подытоживая, могу сказать, что особенность той истории в двух глубоких и совершенно полярных переживаниях и в их динамике (так как всё происходило в считанные дни). В Турции, в тот день, когда я больной валялся в номере, включил телек, и первой новостью шла казнь журналиста, я почувствовал такой ужас, какой вообще никогда не чувствовал. Мне кажется, что с тех пор я подобного не переживал. Я как бы смотрел на мир, смотрел глазами человечества и чувствовал какую-то нелепую (наверное, поэтому и ужасную) богооставленность. Мне чувствовалось, что только я один нахожусь в трезвом уме, скованный во всеобщем безумии, и никогда не смогу докричаться до кого-либо. В итоге — «Северный ветер». Буквально через сутки с небольшим я попадаю в Израиль, в группу к удивительной женщине. Как я уже говорил, она из тех экскурсоводов, которые реально живут своим делом, любят его. Её слова были не просто информацией, как зачастую бывает на экскурсиях. И вот силой своего слова она увела меня во времена 2000-летней давности, описывала жизнь Иисуса. Кульминационным был момент, когда она рассказывала сюжет про богооставленность Христа. Это сильно срезонировало с тем, о чем я думал последнее время. И вот когда я ехал на автобусе обратно в аэропорт, я переживал какую-то безумную лёгкость и полноту жизни, и обо всем и всех, кого ещё недавно я возненавидел, я просто не мог думать по-прежнему. Реально не мог! Я пытался вспомнить то состояние ужаса, но его постоянно опережала ясность, о которую весь ужас разбивался и развеивался, и как будто его и не было никогда. В итоге — «Звёзды сердца».

Тот период, конечно, был совершенно нерефлексивный. Но и до него были ещё песни написаны: «Пушкин», «Менять». Это было всё так просто — взял гитару, пальцы встали каким-то определённым образом, что-то под это напелось, родилась песня. Без всякого такого, чтобы ходить-думать, какой-то разрабатывать язык, может, поэтический. Такого не было даже в мыслях.

Потом, когда уже в Питер переехал, Лёшу встретил, книжки стал читать уже какие-то [смеётся]. Уже посложнее стал.

Влад: Ну да, я заметил на концерте, что, когда Лёша попросил тебя исполнить что-то из старого (ну, вернее, из репертуара «твоего старого друга»), ты с большой неохотой стал играть эти песни. Что тебя смущает в том творчестве и что изменилось в тех песнях, которые ты сейчас сочиняешь?

Алексей: Я вообще заметил, что перемена произошла сразу в нескольких сферах. Раньше мы [Никите] с тобой делали в электрическом звуке достаточно просто аранжированные песни. И всё это было сделано для того, чтобы играть в клубах, где будут тоже какие-то рок-группы играть.

Никита: Ну в Олимпийском тоже.

Алексей: Да. И с тех пор, как сменился состав, по-моему, поменялось вообще всё кардинально. Изменилось понимание того, что такое концерт, что такое песни. Может быть, стоит поговорить о том, чего тебе не хватало в том электрическом варианте и куда ты пошёл дальше.

Я пытался вспомнить то состояние ужаса, но его постоянно опережала ясность, о которую весь ужас разбивался и развеивался, и как будто его и не было никогда

Никита: В старых песнях меня ничего не смущает. Все свои произведения помню и ценю. Я их люблю, но я к ним не привязан. Так ведь можно залюбить и задушить песню — и никуда не сдвинуться с места её написания. «Я так тебя люблю, что отпускаю», — вот такой смысл.

Перемена произошла очень быстро. Я был в Томске. Помнишь, когда у нас там намечался концерт на фестивале, ещё в Москву мы должны были поехать. И Олег Ерошенко одним сообщением отменил два концерта сразу. Я тогда был один, шёл, и меня в какую-то злобу бросило. Я шёл тогда по Красноармейской, и внезапно мне такая мысль в голову ударила: вообще с чего я играю вот это, почему? И пришло осознание, что я не могу ответить на этот вопрос, что это какой-то миф вообще. То есть приход к новому звучанию связан с тем, что захотелось жить как-то более осознанно, отдавать себе отчёт, зачем это. Во многом то, что я играю такое рок-звучание, связано со стереотипами, может, с воспитанием — ну грубо говоря, с тем, что я с утробы матери слушаю рок. Папа у меня слушал рок. Рок, рок, рок повсюду был, транслировался. Это как на плавание я пошёл в шесть лет. Меня спросили: «Хочешь спортом заниматься?». А я ещё даже не могу понять, что я хочу, чего не хочу.

Алексей: Да, я тебе предложил создать группу, потому что я сознательно хотел играть электрический рок.

Никита: Ты так же, как папа в своё время — взрослый дядька подошёл, говорит: «Хочешь на плавание?». Ну, а что делать. И так же Лёша подошёл: «Давай играть рок».

Да, но я думаю, что перемена произошла не только из-за понимания неосознанности предыдущего творчества. Само отношение к творческому высказыванию, к тому, что за ним должно стоять, изменилось. Рамки рока накладывают обязанность, что ли, протеста. Протест накладывает другие рамки — допустим того, что нужно кричать. У БГ строчка есть, где он спорит с Цоем. У Цоя: «Если к дверям не подходят ключи, вышиби дверь плечом». А БГ говорит, что «если выбить двери плечом, всё выстроится снова за час».

Влад: При этом у него довольно протестный альбом получился, мне кажется.

Никита: Да, но этот протест стоится на чём-то другом. И меня вот это вдохновило. Надоело кричать. До того, что мы делаем сейчас, творчество было во многом кричащее.

Влад: У тебя даже в одном из треков есть фраза, что ты не кричишь.

Никита: А, в «Караване», да.

Помимо демифологизации, есть ещё один момент. Форма — это застывший дух. То есть, грубо говоря, пока я был наполнен духом рока — я естественным образом играл рок. Потом наполнился другим духом, но всё равно играл рок. Это конфликт, диссонанс. Перестал играть рок, дал свободу тому, что меня наполняет — вот и новый теперешний звук. Это относится и к словам непосредственно. Раньше я писал «текст песни», сейчас я пишу стихи. В общем, тут речь о перемене понимания своего дела, отношения к нему, это новый ответ на вопрос «зачем».

Влад: Как вы нашлись с нынешним составом группы?

Алексей: [обращаясь к Олегу и Дарье] Да, ребята, мне ещё интересно, как вы реализуетесь в этом составе. И интересно, что Никита скажет, я бы хотел его последним послушать.

Олег: Я вообще консерваторский. Я закончил консерваторию. Вы знаете, чем отличается человек, который закончил консерваторию и играет музыку, от человека, который не закончил консерваторию и играет музыку?

Влад: Примерно представляем…

Олег: Они делают одно и то же, только человек, который закончил консерваторию, знает, как всё это называется. Иногда это знание помогает быстрее общаться с музыкантами, а иногда это знание, наоборот, тянет тебя ко дну, мешает тебе, создаёт рамки и не даёт сделать то, чему ты названия не можешь найти. Бывает такое, что Никита приносит новую песню, всем становится очень страшно. Это означает, что сейчас нужно будет осмыслять. Если бы я был просто слушателем, мне бы не было страшно. Ну, спел чувак, да и хорошо. А я же понимаю, что это нужно будет сейчас осмыслять, понимать, вникать.

Алексей: Олег, но вопрос в том, что тебя привлекло, ведь ты раньше просто знал никитины песни как слушатель, а потом стал работать вместе с ним.

Олег: Меня всегда привлекали песни Никиты, и я всегда, наверное, в глубине души надеялся на какое-то сотрудничество. Может быть, не на такое плотнейшее, когда мы играем всегда вместе. Может быть, я надеялся, что он попросит меня подпеть одну песню или что-то такое сделать сессионное. Но так вышло, что Никита вернулся из Томска осенью и сказал: «Давай играть». Я согласился, ещё не понимая, что из этого получится. А через несколько дней он пришёл ко мне с зумом, сказал: «Мы во дворе записали песню "Игра" в интересном звуке, потому что там интересная акустика. Пойдём допишем твой вокал сюда?». Причём какой вокал, что, никто вообще ничего этого не обговаривал. Я согласился, и у меня возникло чёткое ощущение, что это было уже давно задумало и что мы уже договаривались об этом.

Это же лидер, правильно? [показывает на Никиту] Ну, это я в шутку его называю лидером. Это, по сути, так и есть, но ему это не нравится, потому что он искренне хочет, чтобы группа была не «Никита Рогозин + какие-то ребята», а целое сообщество единомышленников, которые что-то делают. Это касается не только музыки, но и всего-всего, всей жизни. Каждый из нас — это лицо группы, и любая наша деятельность бросает отсвет на весь коллектив.

Алексей: Олег, в первую очередь, твоё участие в группе — это помощь никитиной песне, желание ей придать какую-то форму или больше личное творчество?

Олег: Нет, это желание свои возможности применить. И применить их не где-то, где мне не нравится — я же могу, например, пойти в какую-нибудь попсятину. Но я понимаю, что это не будет полезным. А здесь мне приятно применять свои возможности. Самое главное, что у нас не существует какого-то лидерства. Никто не диктует тебе партии, мы вместе создаём. Собственно, мы записали таким образом «Игру», потом неделю её сводили из-за нехватки опыта. Это было очень круто, я понял, что за эту неделю я ни разу не подумал ни о чём плохом. Я настолько (в хорошем смысле) выпал из реальности, что когда мы на один день сделали паузу и расстались, я осознал, что всю эту неделю мы вообще были в каком-то нереальном, прекрасном мире.

А потом был очень интересный случай, когда у Никиты должен был быть концерт с тобой у поэтов, помнишь, а я должен был пойти в другое место. И из-за того, что мы всю ночь сводили, не спали, ели шаверму, я уснул днём. Я проснулся в половину шестого, понимаю, что должен сейчас бежать на своё мероприятие, а Никита должен идти к поэтам. Я говорю: «Никита, как ты пойдёшь вообще один, с тобой никто не идёт, что это за дело такое?». Он говорит: «Ну, ничего». Я сказал: «Давай с тобой пойду». Он отвечает: «Тогда в качестве вокалиста, из зала ты не будешь это слушать». И мы буквально по дороге обсудили, где какие проигрыши, сколько тактов, какие примерно возможности. И я на концерте импровизировал вокальные партии, вдохновляясь отчасти, может быть, Бобби Макферрином, отчасти просто используя свои вокальные приёмы. И получилось интересно, неожиданно для нас самих.

Алексей: Я, правда, уже забыл вопрос…

Олег: Что это для меня, как мы реализуемся в группе. Я на пианино научился играть за это время, я на пианино никогда не играл. А тут Никита приносит новую песню, начинает показывать аккорды. И я начинаю разбирать эти аккорды, чтобы придумать фортепианную партию. Я начинаю копаться в гармонии и понимаю, что гармония нереальная для описания. Ну то есть там какие-то надстройки невероятные. И всё, у меня зашкаливает, я говорю: «Никита, зачем ты так нажал вообще?». Он говорит: «Ну у меня пальцы так встали». Как бы не поспоришь, потому что это красиво.

Это в смысле профессиональном. А в смысле личностном — круто быть причастным к такому невероятному делу. Круто, что деятельность нашей группы неразрывна с нашим общением, репетиции неотделимы от общения.

И для меня слушатель не умер, вот ещё в чём дело. Я вижу живого человека перед собой, я не понимаю, что значит «умер»

Дарья: Так получилось, что оказалась в коллективе. На виолончели там играю. С Никитой меня познакомил Лёша. Мы немножко попробовали поиграть ещё в том более тяжёлом варианте с барабанами и электричеством. Но из этого получилась только одна песня — и то без барабанов и без электричества. Ну и больше мы не играли вместе. Осенью ко мне подошёл Никита, сказал, что хочет по-другому теперь играть, с другим звучанием. Спросил, не хочу ли я присоединиться, я подумала, что я хочу присоединиться.

Алексей: Это про прошлое, а что же сейчас?

Дарья: В плане музыки я делаю то, что мне нравится, и когда я перестаю это делать, это значит, что мне это перестало нравится. Я не в первой группе играю, и я чувствую, что мне это нужно, и делаю это.

Влад: Я хотел спросить о том, как может сегодня существовать такой рок. Видно, что корни растут действительно из старого русского рока. Сейчас, как кажется, популярны уже немножко другие жанры. С другой стороны, то, что я слышал из современного условно панкового звучания, было очень ироничным. А у вас же довольно серьёзная музыка и тексты. Хотелось бы узнать, как это получается. В той же песне «Караван» мне запомнилась фраза «В трещинах сердца сочится июнь», и мне кажется, в этом ироничном постмодернистском контексте она не очень возможна. Как у тебя получается говорить серьёзно? Не испытываешь ли ты какого-то диссонанса?

Никита: Нет, диссонанс, конечно, у меня есть, потому что я сижу в социальных сетях, где есть всякие «Буераки», это постмодернизм такого низшего сорта. Это же не назвать деконструкцией, например. Я на самом деле думаю даже, что, может, они и являются причиной того, что я так пишу. Потому что я, находясь в таком пространстве вечной иронии, не вижу за этими текстами личности, опыта. Вижу какие-то шутки, и то зачастую они строятся на стереотипах, мемах. Мне во всём этом не хватает живого голоса, личного высказывания. Мне кажется, по нему вообще соскучились. Правда, эта ситуация, в которой нет места живому переживанию (без боязни, что это может быть как-то идеологически воспринято), мне не нравится. Поэтому я говорю именно так. Отчасти меня не устраивает, конечно, то, что я в большинстве случаев прибегаю к, если так можно выразиться, классической форме, какие-то модернистские веяния есть в моих текстах. Наверно, это потому, что там ещё сохранилось живое слово, можно его черпать оттуда.

Влад: Интересно, какие основания у этого «живого голоса». То есть не просто же так сложилось случайно, что «Буерак» и другие группы стали играть в таком ключе. Это культурная ситуация, в которой твёрдое слово и твёрдая система суждений не очень возможны, подвергаются сомнению. Это интересно сочетается с твоими словами о том, что не хочется кричать. Я читал статью Терри Иглтона, она была написала ещё в 80-х. Собственно, он уже в ней отмечает, что вот эта абсолютно ироничная история не очень хороша, потому что она легко вписывается в капиталистический контекст, становится легко продаваемой…

Никита: Я на самом деле сейчас активно читаю статьи Ольги Седаковой, у неё в 2001-м году уже появляется текст, где она аргументированно и твёрдо говорит о конце постмодернизма.

Влад: Просто Иглтон в 80-х говорит не то чтобы о конце постмодернизма, а о его возможной трансформации за счёт политизации, когда мы вновь можем прочерчивать некоторые ценностные линии. Модернистский же проект действительно более идеологизирован, часто говорит о каких-то «сакральных» вещах.

В общем, интересно, чем в твоём понимании является вот этот «живой голос»? Что такое «настоящее»? Просто в этом есть некоторый страх: насколько мы вообще существуем как субъекты. Может, мы просто набор текстов, впечатлений? Такие машинки.

Никита: Мы как-то с Русланом на Думской за шавермой про это говорили. И я тогда понял, что мне это просто неинтересно. То есть со мной это никак не резонирует. Причём я не говорю о чём-то ортодоксальном, типа «постмодернизму — нет, и всё». Просто никак не трогает. И мне кажется, что я даже не могу серьёзно об этом говорить, размышлять. Мне кажется, если я буду сейчас чересчур серьёзно про это говорить, это будет немного с моей стороны враньём. Для меня, грубо говоря, вообще постмодернизма не существует. У меня такое ощущение, что я уже вообще где-то в другом времени живу.

Алексей: С этим же связана, возможно, лексика, которая у тебя в песнях используется. То есть там самому новому слову лет пятьдесят, может быть, а то и больше. Что ты на это скажешь?

Никита: Не знаю опять же, насколько я это осознанно делаю. Такие слова всплывают, когда я реагирую на что-то происходящее.

Влад: Была вторая предполагаемая часть у моего вопроса — по поводу рока и того, чем ты сейчас вдохновляешься, в какую сторону тебе интересно двигаться.

Никита: Я сейчас музыку почти не слушаю, честно говоря. Последний, кого я продолжительно слушал, это был Майлс Дейвис. Потом ещё из тех, кто в последнее время действительно вдохновлял, — это Ник Дрейк. Он мне нравится в плане музыкальности, его необычные аккорды. Он меня вдохновляет тем, что его хрен подберёшь на гитаре.

Но это не то чтобы вдохновляет. Скорее просто была вспышка интереса. В последнее время меня больше вдохновляют сами люди, а не музыка. Помимо нескольких живых, с кем я лично знаком и общаюсь, это С. Кьеркегор, А. Пятигорский, В. Бибихин, О. Седакова (жива, слава Богу), А. Сурожский. Из музыки всё же могу выделить только БГ, песни «Ветка», «Селфи», «Не было такой» — они около года рефреном звучат. 

Вообще в последнее время я давно уже ничего не писал, какой-то сейчас момент выжидания, пережидания. Я думаю, это связано с тем, что наступил некоторый кризис: я смотрю на свои тексты, слова — и они начинают во мне не срабатывать, что-то такое. Но я думаю, что будет обновление.

Влад: Кстати, если от музыки отойти, хотелось про тексты спросить. Я знаю, что ты, например, читал учебник «Поэзия», где довольно много современных текстов. Ты своё творчество как-то соотносишь с ними?

Никита: Я своё творчество считаю тоже современным.

Влад: Я понимаю, но это же всё-таки другой медиум.

Никита: А, в этом плане сложно. У нас в песне «Вальс» есть текст: «Не спрашивай, кто я, вряд ли кто-то. Скорей, зачем-то». То есть сказать, кто я — поэт там или музыкант — я правда не могу. Я думаю об этом, но не могу сказать, потому что я не музыкант и не поэт, как, кстати, в другой песне поётся.

Алексей: Мне кажется, это и проявилось на последних концертах: в том плане, что, разрушилась рамка «группы, выступающей на сцене в клубе». Выступающей в присутствии людей, которые пришли на концерт, но они там заняты, возможно, своими делами. По крайней мере, я такого внимания к песням ещё не слышал, как на концерте в парадной, потому что было очень тихо, все слушали напряжённо. Наверное, атмосфера не располагала к тому, чтобы чем-то ещё заниматься в принципе, и в этом плане вы, конечно, очень ловко слушателей поймали. Это не похоже на привычный концерт, всё приобретает какой-то другой смысл — и музыка, и слова. И на шоу-бизнес это тоже не похоже. И поэтому, наверное, правильно, что ты себя не называешь ни музыкантом, ни поэтом. Мне это вообще показалось какой-то новый практикой — ближе к искусству, чем к поп-культуре. Как вы к этому пришли?

Влад: Согласен с Лёшей. Мне вообще показалось, что этот концерт — такая метафора того, что вы делаете, где старое сочетается с новым: в парадной ведётся концерт и при этом идёт онлайн трансляция в соцсети. Это очень интересно. Да, расскажите, как это произошло.

Никита: Тут у нас три позиции, у Даши самая простая.

Дарья: Сначала вы свои расскажите!

Никита: Для меня корни того, как я пришёл к концерту в парадной, лежат там же, где и корни моего желания нового звука, того, что мы сейчас делаем. Собственно, желание нового и притянуло за собой желание нового контекста, в котором мы будем эту музыку преподносить. То есть всё-таки в старом творчестве — в рок-звучании — была мысль о том, что есть трибуна, сцена, с которой вещают что-то, и есть слушатели, толпа. А новое творчество, не знаю, как там снаружи кажется, но внутри себя я его переживаю как нечто более интимное, более личное. О личном всегда хочется говорить как-то лицом к лицу, максимально близко к человеку. Когда ты не под каким-то псевдонимом даже, а под своим именем. Например, Ильич, когда с броневичка вещал — это какой-то образ, что-то не совсем человеческое, не личностное...

Влад: Какая-то иерархия сразу выстраивается между говорящим и слушателем.

Никита: Да. И, наверное, когда играешь рок, у тебя тоже есть такое восприятие себя самого: ты не как Никита Рогозин и не как Даша выступаешь — ты что-то такое, Ильич новый. А новое творчество повлекло за собой новое осмысление себя, переживание себя — мне захотелось и на концерте и везде быть именно Никитой Рогозиным. Да даже не Рогозиным, просто Никитой, просто вот такой вот. Поэтому и парадная возникла как момент, где можно быть и говорить от себя, и не бояться того, что это воспримут как идеологию.

Олег: Я отметил, что во время концерта не было шоу, организованного по типу «вышли и погнали». У нас общение было практически как на репетиции. То есть мы уже играли, всё было нормально, но общались мы абсолютно комфортно и спокойно, как будто это была репетиция. Во время исполнения чувствуется, что идёт концерт, а между произведениями ощущение, что мы просто собрались поиграть. И люди реагировали на каждое наше движение, на каждую фразу — не только на песни. Во время песен все замолкали, на записи действительно кажется, что мы на студии играем, потому что тишина. А во время наших перемещений или переговоров, рассуждений люди реагировали на каждое слово, они смеялись, как-то ещё реагировали. В основном смеялись. Это очень круто — сокращение дистанции между зрителями и исполнителями. Эта идея меня преследовала задолго до Ледохода. Сделать так, чтобы слушатель не чувствовал себя хуже, или меньше знающим, или не имеющим слова, а просто: сейчас я говорю, через час вы можете стоять здесь на моём месте.

Теперь единственный критерий, которому я следую, — это красивые музыкальные фразы. Всё

Никита: Мне кажется, вообще на современной музыкальной арене, даже в ведущих жанрах — вот в рэпе, например — тотально не хватает уважения к слушателю, любви. А я понимаю, что есть слушатель, и хочется к нему с уважением относиться. Просто, может быть, через прослушивание наших песен в наушниках, со сцены в каком-нибудь баре или клубе это не так будет понятно через слово. Поэтому такие возникают мысли: парадная как момент, когда можно со слушателем встретиться. Показать, что не надо меня бояться, что никакой злобы я не несу, никакой идеологии, не призываю никого убивать. Я просто хочу с тобой поговорить, как с другом. Потому что, когда ты общаешься с другом, ты же не будешь ничего плохого ему делать. Вот я хочу, чтобы и мы так воспринимали слушателя и слушатель нас точно так же. Тут и возникает этот момент живого, про который я говорил. А там уже, я думаю, на самом деле не важно, на каком языке ты говоришь — язык модерна это или речь с употреблением каких-то новых слов, современных. Просто в такой ситуации, когда есть отношение уважения, живое уважение, живая любовь, уже насрать, какой язык, ты просто чувствуешь силу какую-то, которая ненасильственна.

Постмодерн, я так понимаю, боится идеологии силы, но мне кажется, сила не только насиловать может, сила может поднимать, приободрять, как-то, не знаю, вдохновлять. Вот я за такую силу. Я тоже против насилия, в этом плане постмодернизм поддерживаю. Рад тому, что они некоторые такие моменты отметили, но при этом они как-то так лёгкой рукой отменили и другую сторону силы, которая есть в этом «живом».

Дарья: Про концерт в парадной. Ну мы хотели его сделать — и мы его сделали. 

Влад: Насчёт постмодернизма. Мне нравится, что в нём, как, например, в текстах Делёза и Гваттари, очень чётко отмечается какая-то фашизация за идеологией, что идеология может легко скатываться в какие-то насильственные истории. В этом есть освободительная сила.

Никита: Ну понятно, что мы против идеологии, конечно.

Олег: А на тему течений всяких — модерн, постмодерн… Честно хочу сказать, что в этом вообще не разбираюсь, не анализирую абсолютно и не знаю вообще всех этих вещей. Я в этом плане не подкован. Когда я делаю какую-то музыку в Ледоходе, я не анализирую, с каким смыслом это и как это потом назовут, как это можно будет проанализировать. Я просто делаю максимально красиво, как я понимаю из моего музыкального опыта. Раньше у меня была мысль, что надо сделать так, чтобы всё соответствовало никитиным идеям, или так, чтобы это соответствовало духу, такому, сякому. Но нет, теперь единственный критерий, которому я следую, — это красивые музыкальные фразы. Всё.

Алексей: Можно сыграть в парадной ещё раз, потом второй, третий… Что дальше? Может быть, у вас заготовлен набор ещё каких-нибудь трюков, чтобы помимо привычной клубной истории что-то сделать? Что-то, что может сократить дистанцию и сохранить человеческое тепло.

Никита: Есть одна идея, но я не знаю, стоит ли её сейчас рассказывать или нет, потому что мы её ещё не обсудили между собой.

Олег: Ещё насчёт парадной. Ты сказал «трюк». Наша деятельность в группе — это жизнь. Это не так, что мы собираемся к шести, начинается «Ледоход», нам нужно усиленно репетировать, усиленно придумывать — нет. Это жизнь. Даже когда я выхожу на сцену и пою свои песни, не связанные с Ледоходом, оперные, я всё равно понимаю, что я Ледоход. Вся наша деятельность ответвляется, переплетается, что-то происходит, и поскольку это жизнь, просыпаясь утром, ты, конечно, что-то планируешь. Зачастую все события происходят естественным образом, вытекая одно из другого. Концерт в парадной мы вообще не замышляли как трюк. Он произошёл естественным образом, сам по себе — можешь не сомневаться, это сто процентов. Каждый из нас был уверен, что он знает истоки концерта в парадной. Оказалось, что это разные истоки, но всё равно мы сыграли вместе один концерт. Никита утверждает, что в корне этого лежит то, что он против привычного формата, где можно затеряться очень легко — и против рока в том числе; а я вообще считаю, что это произошло случайно. Мы сидели летом и просто взяли запись нашего концерта с тобой, Лёша, в «Треш Руме», наложили туда ревер и получилось что-то странное по звучанию, как будто это где-то в подъезде. И мы просто в шутку назвали это «Концерт в заброшенной парадной». А я подумал: блин, а почему бы нам не сделать концерт в парадной? И всё. А Даша, например, узнала об этом в феврале. Мы даже об этом не говорили. Не было такого, что мы думали: «Ого, это трюк! Сделаем его! Что бы такого интересненького придумать? Надо как-то всех удивить. Концерт в парадной — точно!» Нет. Просто такие — «о, правда же концерт в парадной можно устроить», и потом уже начали плюсы оттуда вытекать: ух ты, прикольная акустика, ух, такого ещё не было, ух ты, можно сидеть на лестнице и так далее.

Никита: Ух ты, такое уже было!

Олег: В таком духе и получается. Теперь прошёл концерт в парадной, и мы думаем: как это получилось? Не понятно, как это получилось. Ты гулял, гулял, забрёл в клуб, потом утром проснулся у друга в квартире непонятно с кем, и думаешь: как это получилось? Ну как-то так и концерт. Мы естественным образом к нему пришли. Думаю, другие трюки тоже таким же образом формируются. Естественным образом, из наших мыслей.

Соцсети, в конце концов, — это свалка. И однажды, наверное, мусор сожгут или утрамбуют на дне океана где-нибудь в Японии

Влад: Меня всегда интересовал вопрос отсутствия разрыва между искусством и жизнью. По-моему, многие авторы говорили об этом. В том числе Ги Дебор и его Ситуационистский интернационал, который всякие практики в городском пространстве устраивал. Но, по-моему, это всё равно проблематично. Есть искусство, которым, как правило, не зарабатываете вы, есть работа, учёба, какие-то другие вещи. Как это коррелирует с тем, о чём вы сказали — что нет разрыва между жизнью и искусством? И ещё интересно, как Олег сказал про то, как вы все взаимодействуете. Мне кажется, это очень здорово, такой интересный опыт сообщества получается. Хотелось бы подробнее узнать, как это всё устроено, если нет как такового разделения на репетиции, концерты. Как это происходит? Вы встречаетесь, начинаете что-то играть, делать?

Никита: Нет, ну не так, что мы случайно встречаемся — понятное дело, мы списываемся, договариваемся, скажем, что встретимся в шесть. Но бывает иногда так, что мы приходим, меньше репетируем, чем сидим, чай пьём, я не знаю, покуриваем, разговариваем. Иногда вообще бывает, что приходим и не репетируем.

Дарья: Такого ещё не было, по-моему! Только если без инструментов прийти, тогда получается. Я по поводу репетиций хотела добавить, что, хоть Олег и сказал, что нет такого, что мы приходим в шесть и начинаем репетировать, но мы очень тщательно готовимся.

Никита: Ну это потому что есть уже уровень ответственности…

Дарья: И мы хотим, чтобы всё было очень хорошо сделано, и мы очень много над этим работаем.

Никита: В этом плане мы выкладываемся. Я думаю, тут ещё влияет тот момент, что мы репетируем дома, а не на реп-точке. Это тоже помогает нам сократить разделение между жизнью и репетициями.

Влад: Вас трое или есть ещё кто-то, кто с вами постоянно взаимодействует?

Никита: Да, есть человек — Никитос. Не знаю, можно ли его назвать менеджером без зарплаты.

Олег: Который постоянно делает для нас что-нибудь милое.

Никита: На Яндекс-музыку выкладывает, на Ай-тюнз.

Олег: Ну это серьёзные дела. Я говорю про то, что он принёс нам водичку на концерт, и я удивился, кто вообще додумался до этого? А это Никитос.

Никита: Да, в последнее время на репы зачастую приходили какие-то люди. Знакомые заходили, как-то все общались, сидели на диване, а мы играли, и они там такие: «о прикольно, v.i.p. концерт».

Олег: Это потому что я в центре живу просто.

Алексей: Да, мне знакомо это. На концерте были сказаны слова насчёт альбома. Что это вообще за формат — альбом? Почему он должен всё ещё существовать? Что вы планируете записать и как?

Никита: По поводу «как» мы думаем. Были идеи — я не помню, Даш, мы с тобой обсуждали или нет — по поводу записи в Библиотеке для незрячих. Я говорил, точно говорил, я помню. Как, где — только намётки есть, потому что хочется звучание сделать такое, необычное.

Олег: Живое. Чтоб не было студийного вакуума и так далее. Я считаю, что отсутствия студийного вакуума можно добиться в студии. Никитос настаивает на том, чтобы записаться чуть ли не на берегу моря вообще. Ну грубо говоря.

Алексей: В Турции?

Никита: В Библиотеке для незрячих!

Олег: И на таком общении, на таком нашем споре и рождаются конечные идеи: так запишемся или так запишемся.

Никита: А по поводу альбома, почему такой формат должен существовать… А что ты предлагаешь? EP?

Алексей: Вы уже выкладывали раньше по одному треку.

Никита: Но это так, мы нащупывали…

Олег: Демочка такая. Мне кажется, все эти песни войдут и в альбом. Переигранные.

Никита: У меня лично такое чувство, что те песни, которые сейчас есть, они представляют нечто целое. Мне кажется, целесообразно объединить их вместе, чтоб создать мир такой... Ну и просто, если ты где-то листаешь ленту, видишь — выпустили альбом. Если у тебя ещё не совсем замылено зрение, восприятие, то ты понимаешь, что люди старались, что-то делали. Хотя сейчас рэперы каждый день по ипишке выпускают, чтоб быть на плаву. Сильно часто мелькают в ленте. Слушатель, мне кажется, уже забывает о том, что это труд — составление текста, составление ещё чего-то. С этим сейчас ничего не поделаешь.

Алексей: Соцсети диктуют определённый ритм — надо мелькать в ленте.

Никита: Этим Никитос и занимается. Он как-то больше в этом мире шарит. Я больше озабочен реальностью, где живу, где встречи происходят. Я думаю, и мы все тоже. Вот, допустим, концерт в парадной напоминает немного о том, что есть ещё такая реальность. В ней тоже нужно мелькать вообще-то. Это как накренение в одну сторону — то, что нужно существовать в соцсети — в итоге ты уже лучше знаешь, как в соцсети существовать, чем здесь. Когда-нибудь придёшь на концерт и уже забудешь, как петь, как рот открывать. За тебя в соцсети будет какая-нибудь гифка твоя петь.

Влад: Вообще, как ни странно, события в реальности всё-такие больше откликов дают, какого-то взаимодействия с другими людьми. В соцсети это не так просто, как кажется.

Никита: Может быть, это абсурдная мысль, но мне вообще кажется, что сейчас для группы единственный способ как-то занять место в культуре — сделать так, чтоб про тебя говорили именно в реальности, чтоб тебя обсуждали не за счёт соцсетей. Надо быть просто на слуху в городе, знаешь, как Пушкина в ссылку сослали за то, что эпиграммы его ходили по городу, его цитировали. Это делается не за счёт соцсетей, а за счёт реальных встреч. Это, конечно, грозит огромными затратами и жертвой себя.

Алексей: Ты студент, ты встречаешься с людьми. Может быть, этим обусловлено то, что ты видишь людей.

Никита: Нет, я имел в виду именно творческие встречи — как в парадной. Просто это нужно вычищать, много себя нужно жертвовать. В принципе я готов.

По-настоящему я верю только в живые встречи и живое общение. Соцсети, в конце концов, — это свалка. И однажды, наверное, мусор сожгут или утрамбуют на дне океана где-нибудь в Японии. Короче, все эти паблики, пиар ходы, подборки музыки от музыкантов и проч., всё это смоется в небытие. И наверняка же есть кнопка, которая сносит все компы и весь интернет. Вот её нажмут и всё — останется только концерт в парадной, греющий душу. Надо для живых людей петь.

Влад: У меня вопросы закончились. Есть традиционный вопрос — хороший ли ты человек?

Никита: Я последний хочу ответить.

Олег: Я второй.

Дарья: Я стараюсь.

Олег: Красава.

Алексей: Ну что, Олег, ты готов?

Олег: Наверное, о том, хороший ли я человек… Я сначала хотел сказать, что об этом должны судить те, кто меня окружает, но потом я подумал, что даже они не могут об этом судить. Никто не знает. И вообще мой дядя всегда учил меня не делить людей на хороших и плохих.

Никита: Я считаю, что я прекрасный.

Олег: Лучший! У меня в телефоне был записан «лучший».

Влад: Вот и ирония подоспела.

Никита: Нет, я считаю, что все прекрасны!

Для меня, грубо говоря, вообще постмодернизма не существует. У меня такое ощущение, что я уже вообще где-то в другом времени живу

ВТОРОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ: РАЗДЕЛЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА И ЖИЗНИ

Дарья: Разделение творчества и жизни или разделение искусства и жизни? Я не очень, например, люблю слово «искусство».

Никита: Вот я тоже!

Дарья: Творчество — да, потому что оно ни на что не претендует и ни к чему тебя не обязывает. Потому что искусство обросло различными оценочными категориями. Если ты не называешь то, что ты делаешь, искусством, тебе жить становится намного проще.

Влад: Руслан писал: «хочется делать искусство в колючей стране России».

Никита: Вообще я поддерживаю Дашу по поводу этих слов об искусстве и творчестве. В контексте того, что мы делаем, я тоже чаще употребляю слово «творчество».

Алексей: Искусство начинается там, где появляются институции или раньше?

Влад: Я думаю, что раньше. Ну, надеюсь, что раньше. Мне кажется, некоторое современное искусство сопротивляется институциализации всячески, бежит от этого.

Олег: Сам момент бега — это тоже определённая рамка. Скажем, я люблю современную академическую музыку за то, что она против гармоний, против шаблонов, и любое созвучие может оказаться приемлемым, чего не было в классицизме, романтизме и так далее. А потом я это разлюбил, потому что понял, что сам этот момент, он тоже является определяющим и необходимым. Все эти кластеры, диссонансы, которые мне нравились, они точно так же подчиняются каким-то условностям, хотя и другим. Они рождались как что-то новое, но теперь они подчиняются другим, каким-то правилам, неведомым мне — ну потому что я не шарю, просто не разбираюсь, и так каждый раз. Чуваки выходят за рамки — и тут же создают свои собственные рамки. А когда это творчество — это просто творчество. Когда первобытный человек взял палку и накарябал что-то на стенке…

Влад: Если вы сделаете что-то интересное и станете известными, всё равно лапы институций потянутся к вам. Придётся что-то делать, чтобы…

Олег: У меня только один критерий — красиво. Всё. Красиво — хорошо, некрасиво…

Влад: Но есть же куча людей, которые тоже занимались наивным искусством, творчеством. Им просто хотелось так делать.

Олег: Я, когда свои партии играю, я вообще не думаю, на что это будет похоже, кому я подражаю и так далее. Просто вот так. И каждый раз это разное. Однажды я послушал пассажи Таривердиева и захотел сделать подобные пассажи в нашей песне. Это же не значит, что я всю жизнь буду делать так, а завтра захочу привнести какие-то другие элементы — услышу что-то, мне понравится, цепану оттуда и принесу в нашу музыку. Нет такого. Кто-то пишет аутентичную музыку, но у меня нет этого ощущения. Я не хочу быть на кого-то похожим или искать какой-то саунд. Саунд наш зависит исключительно от нашего состава. Мы не подумаем: блин, нужен другой саунд, чтоб было похоже на вот этих и этих ребят, и мы специально соберём такой состав, нет. К нам может прийти варганист, сказать: «Можно я подыграю?». Мы скажем: «Да, можно». Не потому, что мы захотели привнести в нашу музыку этнического духа. То есть это само как-то получается, никто не думает вообще об этих вещах.

Влад: Да, я понимаю. Я говорил о том, что когда вы достигаете определённого уровня известности, находите своё звучание и так далее, всё равно это зачастую институциализируется в той или иной мере.

Олег: Это кто-то другой институциализирует. Не я, а третье лицо какое-то. Пусть делает, что хочет. Третьи лица имеют право сделать всё, что угодно. Про нас писала журналистка, например, что я надавливаю себе на грудь, чтобы извлечь особо высокую ноту. Никита спрашивает: «Это правда?». Я говорю: «Нет». Он говорит: «Ну давай напишем, что это не так». Я говорю — ну какая разница? Пусть, если она думает, что это так, пишет, что это так. А кто-то думает, что ты мотаешь головой, чтобы сыграть правильный аккорд. Каждый человек пусть думает, что хочет. Пусть нас приписывают, куда хотят. Пусть придумывают нам рамки. Пусть пытаются нас воткнуть в ряд, найти нам место — это их проблемы. Я об этом не задумываюсь.

Никита: Вопрос был о разделении творчества и жизни. Для меня важно, чем мотивирован художник. Лично я, когда пишу какие-то слова, какую-то музыку сочиняю, у меня единственная мотивация — понять происходящее, ну и себя самого. Есть я, есть мир и всё происходящее. Я посредством текста и музыки это всё осознаю. Это единственное, чем я мотивирован. Я не мотивирован желанием изменить что-то в политике, привести поскорей Навального к власти или что-то ещё — нет, это сугубо своё. Может, поэтому, как я уже сказал, я ни за и не против постмодернизма. Он меня никак не трогает, у меня нет такого отношения к тексту, к языку, музыкальному или словесному, как к чему-то отделённому от личности. Для меня автор не умер. Даже те авторы, которые себя считают мёртвыми изначально. И для меня слушатель не умер, вот ещё в чём дело. Я вижу живого человека перед собой, я не понимаю, что значит «умер».

Влад: Я думаю, в статье Барта смерть автора — просто такая громкая формулировка. Текст больше о том, что институт авторства немного по-другому функционировать начинает. А по поводу остального мне кажется, что политика — это ведь не просто призвать Навального к власти или, не дай бог, оставить Путина. Это вопрос ценностных координат. Ещё Фуко тот же сказал знаменитую фразу, что личное — это политическое. Можно с этим соглашаться или не соглашаться, но логика в том, что ещё на доинституциональном уровне начинаются отношения власти-подчинения. Даже в повседневных каких-то вещах. Поэтому политическим расчерчены все отношения. Можно ли от этого укрыться, просто размышляя о себе? Просто когда мы какие-то ценностные категории включаем, мы в определённой степени включаемся в политику.

Никита: Я думаю, что можно. Я не знаю, в этом плане у меня всегда есть такая штучка — я представляю, как будто я на необитаемом острове. Допустим, попал я с тобой на необитаемый остров — личность остаётся, политики нет вокруг…

Дарья: Сами отношения в какой-то степени — политика. Мне кажется, нельзя выйти из отношений власти и подчинения. Все в этом находятся. Может быть, можно пытаться этого избежать, но когда ты находишься сам с собой, даже тогда можешь проводить с собой какие-то манипуляции, чтобы заставить самого себя что-то сделать. Это тоже проявление власти в какой-то степени. Не знаю, так ли это важно для нашего интервью сейчас.

Никита: Моё стремление преодолеть эту границу творчества и жизни мотивировано только тем, что я так твёрже себя чувствую. Поступь твёрже. И даже форма текстов, к которым я прибегаю, в какой-то степени классическая. Почему я не стесняюсь рифмовать — потому что, как у Бродского в Нобелевской речи было, это как наркотик, как двигатель такой. Ты офигеваешь от того, куда тебя рифма приводит. Но тут в этом плане должна быть твоя личная ответственность, твоя честность, что ты не рифму ради рифмы пишешь, что это как некоторая путеводная звезда, что ли. Я так стараюсь к тексту относиться. И порой у меня некоторые песни, которые рождаются, они как некоторое — не то чтобы даже зеркало — как окно какое-то. Текста не было — была голая стена. Текст появился, честный текст — открывается окно, и ты смотришь, осмысляешь какие-то словосочетания, тут есть доля наития, какого-то пророчества. Бродский же тоже классическую форму использовал, и он говорил, что, видимо, в такой форме существует то, на чём зиждется поэзия: рациональное и пророческое. Мне просто это близко и интересно. И так мне интересней осмыслять жизнь и себя. Поэтому если разделять творчество и жизнь, то это грозит тем, что ты мимо жизни проходишь, начинаешь что-то надумывать, конструировать — ну это я так воспринимаю. Мне страшно начать что-то делать искусственно. Не знаю, насколько я понятно выразился.

Фотографии взяты из архива группы.