Эвокация

Текст Владимира Бекмеметьева «Эвокация», в котором местами очень неявно, темно и путано говорится о некоторых ландшафтах, удивляет своим внутренним движением, своим довольно продолжительным и интенсивным разворачиванием в пространстве. Эта размеренная речь с минимумом анжамбеманов (здесь, кажется, необходима «досказанность» каждой строки), тяготеющая к тонике (чувствуется, что для автора важным является соотношение — и сокращение — ударений в строках), на самом деле не чужда разрывам и неожиданным поворотам, которые тем не менее как будто уже заранее включены в общую стратегию автора. В таком сбивчивом картографировании местности, где цитаты и собственные размышления, отсылки к культуре прошлого и приметы современности сплетаются в плотной ткани стихотворения, довольно легко запутаться. Однако по повторяющемся словам, по расставленным внутри текста флажкам, мы можем попытаться схватить ускользающее высказывание — увидеть работу с телесностью, чуткое вслушивание в изменчивые ритмы языка, напряженную рефлексию, словно маятник, раскачивающуюся между религиозным контекстом и непосредственным всматриванием в нашу повседневность.

 

 

[сад у бараков]

 

В элегии пребывает посыпка стаявшей скверны.

Линчуешь в блокноте голос ночной,

хрип дроби, согласно законам,

эллипсис дроби:

в тяжком похмелье срезает верхушки гроза,

цементируешь корни, чтобы вырастить сад,

украшение

 

(укрощение арматуры)

 

сложилась на сено,

какое бывало (влажное),

лебедя тонкая шея, смотана набок.

 

[вера]

 

и верить,

как нити шпагатные разделяя

отторжение  

(хрипов и плачей ребёнка – возьми  и  отдай!)

и ожидание: 

эти два пальца (нещадно) узнали мягкую плоть, строгую сукровицу

под шорох объятий в техническом здании,

в техническом обрамлении полушария,

(но не Шара как Сущности,

«в виде шара, чуть большего,

чем тот, каким предстает Солнце»).

 

Смущенное, подвальное дребезжание жидкости,

объятия – легкости форм

(платия ткани в набухающей кротости (0)

 

      (0) Но надёжность, надежда –

             не скопленье абсцессов  в теле одном

             и не склонение тела другого.

 

      (1) И радея за ткань,

             красную, пыльную, что скрывает изъяны,

             приглядись к пигментации флага-парсуны  

 

             /поднимается в воздух/

 

             бедная пряжа кислых бараков,

             саван, распоротый лоскутами.  

               

      (2) Барак.

             Деревянное здание лёгкой постройки

            (слова-перебежчики,

            слог воспаленный,

            горький,

            отхаркивающий).

 

     (3) В этих домах, как в зверинцах,

            пища – консервная миска.

            Не кормят с руки.

 

     (4) Девочка

            (лет 13,

            нет, 15-16,

            путает тело её)

            убивает сожителя, в два раза старше

           (несколько ходок),

            убивает соседа или отца.

 

            В школе  бесплатный обед.

 

            К ней прибилась сестра, двоюро́дная.

            Как собака – не умеет писать.

           Другая умеет писать – вести с полей,  тюремных тетрадей.

           Уроки шитья и утайки, письма-благоговения, тайные.

           Внутренний жар, любовь и услада.

 

    (5) Множитель-жало.

           Наивный и острый на нюх

          (на мешковину и псину,

          сожительство шерсти с блохой).

          Подкравшись по втянутой в грунт колее,

          бьют тяжёлым предметом,

          не высчитав силы, не соизмерив

          количество денег, припасов.

 

   (6) И так же с беспечностью тело,

          как камень – Адамов кадык –

          в щемящее ящика

          помещают.

 

   (7) Чтобы острое воображение (тысячеугольник)

           зашпаклевывало пробелы памяти  –

           необходимо обкрадывать – лучше летами,

           как только зовутся, изредка отзываются,

           пропущенные, стравленные соитьем.

 

/Нащупывать в темноте тело. Рвать!

……………………………….................

Как безголовую тушку птицы,

кишащую паразитами/

 

                                                            

На серединах дорог сомкнуты зубы

[брусчатых дорог помню неровное тело, рассыпка,

ведущий к больнице – сонный бетон,

растушёванный щебенный слой попирает подошвы и прочее,

пыль родовую разносит на 360,

чёрные волдыри на циркульном пастбище, 360].

 

 «Резал, чернил, всю ночь чертил чертежи –

курс черчения пригодился – 

чертополох: синие выводы под глазами –

начальник, не сытый, и в оправдание  –

отсутствие курса гранить каждый взгляд:

всюду бурки, арест и хлеб оловянный».

 

/Дай Бог согреться, выгрести хлеб из золы/

 

Чтобы согреться от лютой зимы,

 

/нащупывать в темноте тело (соседство),

со страхом сращаясь, смыкаясь, от голода к средству,

просунув конечность в конечность,

прибавив суставы к суставам,

немощным спазмом,

спасаться устами, устами –

и сводка-разводка –

безымянство устава/

 

 

И, стало быть, верить,

как медные нити смыкая,

в объятия-однодневки, врастают врасплох

щемящие утолщения форм,

(платия ткани в набухающей кротости (0)

 

      (0) Кротость лица.

             Подпирающее лицо в образности,

             мерцающее вожделение, обременённое тихим голосом,

            согревает срытый костяк, украшение-арматуру.

 

             Пример же: лохмотья вьюна, в усыпальницах капители,

             камень и тёплые кости.

 

     (1) Но и надежда-отказ

            не скопленье абсцессов  в теле одном

            и не склонение тела другого.

 

     (2) Но внутренний жар, любовь и услада.

 

     (3) На спице-каркасе растерзан, нанизан взгляд-голод.

 

     (4) Вьющийся рот-пассифлора.

 

Вьющийся рот-аксиома,

где знакомы неровности каждого зуба,

плакальщица – умолкнет там, 

где уплаченная, уплотнённая

изучением языков речь, 

впитывает итальянский,

опутывающий, сияющий, как Туринская плащаница или – 

Римская мешковина,  – о мирские отроги, с прекрасными спящими –

вездесущие нищие беженцы

(облепляют друг друга)

на мстительной скатерти неба,

затягивая комковитый клейстер

 

(прилипшие лепестки,

цветочный жир белый,

охлаждаемый макияж вечера ).

И звон колокольный, тяжелый насмешник-вельможа,

теряется в звоне монет, падающих в фонтаны,

реки подати, протоки лимфы.

 

Lingua-лимб – теряешься в вере, если это возможно.

 

Возмутительные  нечистоты граффити, язык трещин,

 «вышли персты руки человеческой и писали»  – общее место,

развернутое из скупого странствия:

признания, упаковки, списки, квитанции.

 

Слепок с  открытки – Фра Анджелико Беато – 

судный, клокочущий кожух брани и литий мерцание,

отгул застольных бесед,

праведники – на одной половине,

грешники в обреченной утробе – напротив.

 

Сквозь прутья –

«забыли, избили, оставили» –

в этом заблудшем саду,

где клети со сгнившими птицами,

растёт алкалиновый виноград и тянутся руки,

пальцы-былинки, непрочные длани

 в длань непорочную:

 

«О Всемогущий,

сочную рану, как улей, просей,

в огненной проруби

каждую рану, открытую рану,

пластичною сетью цветов обойми».

---