Бытие, небытие, бытие и небытие

Публикуем три небольших рассказа Олега Лунёва

Рассказ «Бытие»

Шестой день седьмого месяца две тысячи шестнадцатого года, не пятница, но среда и шестой день творения, Септуагинта, 1 марта 5508 года до нашей эры или суббота 1 сентября 5509-го, хронология и летоисчисление. Петровская реформация зародилась, проявилась и выкристаллизовалась, застыла инклюзивно и безмятежно.

Что было в начале, сказать нельзя, но будет сказано. Были петербургские ливни и нагромождения коммунальных жизней, а ещё раньше этого были потные и висящие в воздухе неопределенности дни летнего города. Были слезливые взвеси алкогольных паров и гуманистические умозаключения. Были потаенные мысли, желания и молитвы. Были инфернальные проклятья, неуловимые рассудком установки и снова проклятья. Были все виды рефлексии молодого, неумеющего жить ума, и были минуты успокоения. Но потом проявилась звериная природа, ницшеанская взвесь усыпала вязким покрывалом мешочки дефибриллярных желудочков, и стало новое.

Я был предан в том тотальном значении, которое воспевают в романах. Дружба — это порочное заблуждение, составленное из суммы порочности участвующих в дружбе душ. В отношениях между людьми нет поэтики, она привносится позднее, когда отношения завершились и наступает рефлексия. А пока длительность длится, есть только череда месяцев, дней, лет, часов и минут, во время которых развиваются чудовищные выводы, узакониваются новые, еретические вещи, рушатся древние постройки. Именно так шло и длилось время, росли волосы, затаенные опухоли и сердечные эмоции. Финальная сцена слишком трансцендентна, чтобы выразиться: наступление нового цикла, рождение предателя. Сами слова бегут из-под пальцев, боятся показаться на свет — каков же тогда стыд и греховность того, чья вина лежит в основании этой полемики. Нельзя судить, но нельзя не судить.

Итак, она предала, предал и он. Обвинение витает в воздухе и не может быть высказано никак иначе.

Мне двадцать три, я женат и стремлюсь к покою. Я жил семнадцать лет в Невинномысске, пять лет в Ростове-на-Дону, восемь месяцев в Санкт-Петербурге. Потом колесница вернулась в исходное, и теперь я снова здесь, в жарком, южном и неуловимом. Первые три недели прошли под знаком борьбы этического и непредвзятого. Женщина сорока лет, лишившись опоры, пришла к новому, удобному для неё и утомительному для окружающих, порядку внутренних вещей. Н. блюдет порядок, упорядоченность и непоколебимое устройство порядочности.

Мужчина, который сдал нам квартиру (Добровольского 20, «малосемейка»), спросил, что значат мои татуировки, во всех конторах прилежащего района был отказано в распечатке 4 листов текста (нотариальная контора, занимающаяся недвижимостью, сообщила, что у них сломался принтер), а Н. была так рада нашему исчезновению, что упаковала пачки макарон в отдельные пакетики. Господин Д., сдавший нам жилплощадь с блохами, тараканами и засраным ковролином, истёк желчной жижей, когда узнал о нашей прошлой жизни (шестьдесят тысяч рублей зарплаты или свобода), и потребовал ещё тысячу сверху оговоренной суммы. Мышление капитала, немышление некапитала.

Но фактов должно быть больше. Мы здесь, я здесь, и текст готовится. Нас трое: я, жена и годовалый кот. Система функционирует по иррациональным законам, поэтому, когда мы систематизировали наш быт, со всех сторон к нашим дверям устремились агенты непротивления: вода и деньги (они перестали поступать). С ловкостью Буонапарте мы покорили все экзамены и зачеты, уклонились от жажды и голода и вступили в новый день, готовящий для нас всё те же искушения и препоны. Через десять дней исполнится год нашему союзу на небесах, но мироздание смотрит на нас, как на старшего брата, с украдкой и завистью. Мы будем жить дальше, я буду писать и щекотать трансцендентное (Ясперс написал много, но всё это было зря), а наш кот так и не познает горечи кастрации: кастрация уже была совершена над всеми нами, в момент первого вздоха. Именно поэтому все слова не добрались даже до пасти рва той крепости, которая заворотила правду бытия. Метафизический сюрреализм.

Рассказ «Небытие»

Маяковский не любил ананасы и жил с Бриками. Я их тоже не люблю, уж лучше ананасы, чем они. Антиутопия имеет столько же общего с музыкой, сколько мой кот, вцепившийся сегодня в половину седьмого утра мне в мошонку. Вчера он нагадил мимо лотка, и я сейчас не про кота. Гадить он, кстати, принялся давненько. Наверное, любит ананасы. Но акцент всё-таки на том, что Василий Григорьевич Перов в 1872 году написал портрет Достоевского. Ироничный каламбур порядка вещей, ведь Достоевского я люблю. И кота люблю. Но ананасы, Брики и мошонка.

Рабочий день такой долгий потому, что вместо разговора за жизнь с коллегой предпочтение отдается созерцанию книжных полок. Не то чтобы я не любил людей или коллег, просто испепелять взглядом корешки проще, чем живую плоть. Оттого я и проснулся с капитулировавшими глазными капиллярами. В одной из моих любимых книг Каспар занимался тем, что тренировал гипнотическую силу взгляда перед зеркалом. Неверный подход, в корне. Тренировать нужно зеркало.

В день крещения менеджер Т. вызывающе обратилась ко мне с вопросом: «Ты что, уже всё посмотрел?». Прошло чуть больше часа, а книг чуть больше тысячи, и отвечать было неразумно в любом случае, но она менеджер, так что я ответил: «В общих чертах — да». Недолго думая, Т. устроила мне проверку: «Хорошо, где у нас география?». Географии у них нет, но я этого не знал. Т., у вас в магазине есть карты: физическая карта России, карта Ростовской области, контурные карты для школьников, небольшая полочка путеводителей и одна энциклопедия по географии, большая, красивая, дорогая и подарочная. Помимо того, её почему-то не «вдохновляет», когда я стою, прислонившись спиной к стеллажу, пока вокруг на протяжении часов нет ни единого любителя почитать. Не уверен, но, сдается мне, Т. что-то путает.

А ещё там есть одна книга Мамлеева, «Московский гамбит». Она стоит за стеклом, рядом с фарфоровыми безвкусицами на тему казачества и Дона. Знаковое издание, иллюстрированное «живописью и графикой всемирно известных русских художников-визионеров, в разное время имевших непосредственное отношение к эзотерическому салону Ю.В. Мамлеева на Южинском». Стоит эта прелесть на порядок выше, чем в интернет-магазине. Капитализм или смерть.

Когда я наклеиваю магнитные квадратики на книги, чтобы усложнить задачу для воров (Зузак у нас, кстати, тоже есть, вроде бы какое-то говно, но при случае я попробую её вам впарить), я выношу приговор. Мой приятель К. витает в сферах, близких к мамлеевским, и это не может не оставлять отпечатка на его зеркале. Такова цена выхода из гипноза: Федор Соннов, Анатолий Падов и даже скопец Михей стоят где-то по ту сторону подрагивающей зыби. Бытие есть, небытия нет. Парменид был, мыслил и учил Зенона. Тен иятыбен, ьтсе еитыб. Метафизический сюрреализм.

Рассказ «Бытие и Небытие»

Угадай, какой вопрос мучает меня чаще всех остальных? Чтобы жить духовно, мало развесить картины и презрительно фыркать. По-честному, жить духовно нельзя вообще. Когда тебе покажется, что ты вдруг одухотворился, вспомни, как вчера ковырял в носу или как урчал твой живот. Разве что духу внутри тесно, и он играет с тобой. Пропадает весь смысл «духовности», и ты снова мучаешься вопросом.

Горячая вода, подушка под головой и верные соратники — это, конечно, приятно. Но вот ты едешь в маршрутке, вопрос снова всплыл и колыхается поверх тебя всего, греется в лучах солнца. И момент, как на картине Мунка, кажется, случается с тобой, и ты думаешь: «вот, разве не духовно?». А потом стоишь и ждёшь лифт, как ждал маршрутку, и вопрос уже ушёл на глубину, сделал своё дело и согрелся. Абсурдность и конечность отступили под напором душа, ужина и кровати. На сегодня хватит, отдыхай, завтра новый день.

А теперь внимание, риторический вопрос. Слыхали про Селина? На стажерскую зарплату можно оплатить проезд на работу и обратно за следующий месяц плюс иногда побаловать себя сигаретами. Селин написал роман с целью оплатить счета за жильё, а роман оказался инфернальным, с тех пор даже попугаю и коту Луи-Фердинанда пришлось прятаться от кретинов с раскаленным клеймом в виде свастики.

Вечный вопрос, как Агасфер Густава Майринка, бродит по миру и шепчет разным Детуш, что бы такое выкинуть и насытиться. Первое слово — самое верное, когда ты вернёшься к нему спустя месяцы. Монументальность — пережиток прошлого, разговор должен быть правдоподобным, но не обязан ничего говорить.

Вопрос, который на завтра снова с тобой, как цвет глаз и размер гениталий, одно и то же на всю жизнь, этот вопрос снова здесь, и останется, сколько ни смотри ты глазами на свои гениталии или чужие. Хочешь ты или нет, но придется стоять меж двумя глыбами, которые нежно будут размазывать твою суть. Это процесс без конца, потому что конец — это уже другой процесс, более интересный, как может показаться, если вы не Селин. Бытие и небытие сливаются, но это только на словах и в ощущениях души, на деле они всегда сторонятся тебя, как прокаженного, и дуют своими пурпурными ветрами. Но нельзя же не верить, ведь что ещё делать, раз ты стоишь и перемалываешься, раз твоя суть не острее кромки глыб. Из одного осажденного замка в другой, до конца этой страшной ночи, в которую ведьмы летают на санях, запряженных чёрными козлами, и посыпают пеплом небосвод.

Итак, стоять, перемалываться и верить, просто и со вкусом (пепла). Во что верить? Похоже на вопрос про Селина. Credo quia absurdum est. Но мы тут не Тертуллианы и не ступаем по римским мостовым. Метафизический сюрреализм.

Фотографии Азата Галиева.