Искусство в эру мировоззренческой сингулярности

Наш Апокалипсис не реальный, а виртуальный. И он не в будущем, а имеет место здесь и сейчас (Жан Бодрийяр)

Ноты, которые я беру, не лучше, чем у многих других пианистов. Паузы между нотами — вот где таится искусство! (Артур Шнабель)

По большому счёту, возможно существование только двух магистральных видов литературных премий:

1. Те, что вручаются за заслуги перед литературным отечеством (традиционным или инновационным). У премий такого рода очень сильный этический крен: автору поэтической Теории всего не может быть вручена премия прежде, чем её дадут автору поэтической Теории относительности, без которой ТВ была бы невозможна. И это, надо признать, справедливо.

 2.  Те, что вручаются молодым авторам за творческий потенциал. 

Таким образом, премии первого типа ориентированы на прошлое (архивирование), а премии второго — на будущее (мерцание). Настоящее же (актуальное) оказывается вне игры.

Но если бы даже и существовала литературная премия, чья оптика была бы настроена на поиск неопознанной art-силы воздействия Х, которая бы вращала калейдоскоп, вызывала лавины, толкала домино, разрушала карточные домики и замки из песка литературного поля, то в современных реалиях вручать эту премию было бы не за что.

Как ни странно, для легитимации данного утверждения нам понадобится, на первый взгляд, инородный маркер условно любовных отношений между современными людьми. Эти отношения могут быть сколь угодно гибридными, но основных направлений для их развития обычно только три:

1. ЭДЕМ: пространственные отношения. Они построены на том, что во главе угла ставится среда и её модификации, а партнёр в ней — важный, но не системообразующий элемент. Для пар такого типа главным является смена пространственных картинок как своего рода преображение смертельно скучной действительности. Партнёры буквально зациклены на путешествиях и прочей малоосмысленной движухе, где селфи — это единственное, что хоть как-то способно модернизировать архитектурную архаику на заднем фоне. Те, кому по карману, летают на самолётах, а те, кто без «звона», летают на девайсах или ежедневно посещают разного рода мероприятия.

Для символизации такого вида отношений хорошо подходит горизонталь очереди, ведущей к вертикали Эйфелевой башни; очереди, преисполненной пробелами личного пространства, расстояниями вытянутой руки. 

 2. АДАМ И ЕВА: субъектные отношения. Они зиждутся на взаимной нарциссической (с дотошной отсылкой к лаканианскому зеркалу) зависимости друг от друга. Пара живёт друг другом, а всё остальное выполняет прикладную функцию элиминации обоюдного надоедания: оба партнёра попадают в преображающую их среду променада, пикника, культпохода, дружеской компании как места-повода для самопрезентации и бодрящей ревности, etc.

Символом такого рода отношений может стать очередь к мавзолею, в которой когда-то по плотной людской цепи передавалась от другого к другому подземная энергия Другого.

 3. ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД: трансгрессивные отношения. Пары такого типа жаждут доиграться до изгнания, стремятся выйти за пределы репрессивной симуляции быта вслед за условным Змеем или Нео из «Матрицы», выйти путём разного рода интеллектуального самонаполнения, иногда увеличивая проходимость за счёт алкоголя, наркосредств да и просто медитаций или эзотерических (любых) экспериментов со всеми производными от них.

Символизировать подобные отношения может очередь парашютистов перед выпрыгиванием из самолёта.

Насущная жесть в том, что 1-й и 3-й виды отношений — это не просто эскапизм, когда есть кому убегать, а именно поглощение средой субъектальной пыли, появление которой связано с тем, что 2-ой вид отношений начал себя стремительно исчерпывать, поскольку субъект (и без того мерцающий эффектами идеологических дискурсов или и вовсе являющийся, по Рудневу, «галлюцинирующими галлюцинациями») дошёл не просто до точки бифуркации, а оказался в стадии мировоззренческой сингулярности между био и техно, между зависимым сознанием и суверенным «железом» со всеми футурологическими, но оттого не менее релевантными оговорками. На что это отчасти похоже?

Стивен Хокинг: «Даже если бы перед большим взрывом происходили какие-нибудь события, по ним нельзя было бы спрогнозировать будущее, так как в точке большого взрыва возможности предсказания свелись бы к нулю. Точно так же, зная только то, что произошло после большого взрыва (а мы знаем только это), мы не сможем узнать, что происходило до него. События, которые произошли до большого взрыва, не могут иметь никаких последствий, касающихся нас, и поэтому не должны фигурировать в научной модели Вселенной. Следовательно, нужно исключить их из модели и считать началом отсчёта времени момент большого взрыва».

Евангелист Лука: «И сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят».

Так вот если любой другой разрыв между чем-то и чем-то довольно успешно заполняется мифичностью, атомарностью, текстуальностью, плодами гипостазирования, спекулятивной трансматерией, субъектно-объектным паритетом, воображаемым, etc., то в случае с пропастью между био (сознанием) и техно (потенциально суверенным «железом») это заполнение-обживание пока исключено по причине невозможности исследовательского нырка в глубину, поскольку техно уже сейчас держит рефлексирующий субъект на поводке предвкушаемой непознаваемости суверенного «железа» и не пускает на дно этот стремящийся туда субъект, разрывая его и образуя тем самым пробел второго порядка (отчасти блуждающую разорванность современного субъекта демонстрирует Катрин Ненашева своими перформансами в vr-очках), пространство, являющееся на сегодняшний день самым актуальным (передовым) местом для иксискусства, не подвластного нечипированному мозгу; оно пока не может быть создано и тем более премировано, оставаясь в ранге гипотезы, которая при этом превосходит по части возлагаемых на неё надежд любую аксиому, их не оправдавшую. Не исключена вероятность того, что поэзия есть сигнал из небытия; того самого повсеместного небытия, открывшегося в озарении набоковскому Фальтеру. В этом смысле ничто так не роднит поэзию с техникой, как ничто.

На сегодняшний период времени, период сингулярного обнуления прогрессивно мыслящего сознания, статус поэтического мейнстрима могли бы обрести гибридные буквотексты разного рода или же дистиллированные буквотексты, в той или иной степени демонстрирующие цифровую самоидентификацию субъекта art-высказывания, гравитационирование самого автора с цифровой осью, будь то центростремительное (резиньяция) или центробежное (резистенция), сложное стихосложение как машинную систему, пунктуацию как запчасти, верлибровку как сбой, fb-мем как вирус, прямое высказывание как программную точность, но главное — агонию алфавита как вторую причину дробления субъекта неспособностью капитала буквы соответствовать коммуникативным запросам времени; агонию, начавшуюся с зауми и дошедшую до стадии спамо-спонтанно-серийного fb-письма; до критического предела, когда интенционный и интонационный потенциалы условно поэтического текста стали многократно превосходить информативные возможности комбинаторики алфавита, который требует слишком большого времени за предоставляемые им пространства: мы, предварительно пройдя теоретическую art-подготовку, пробираемся к заветному образу через очень долгое прочитывание; прокладываем рефлексивный путь к динамичным достопримечательностям, которые, ко всему прочему, оказываются ещё и крайне размытыми даже при натренированном воображении; мы ненасытно пережёвываем малокалорийный буквотект, проглатываем его и начинаем поглощать уже внеположное, памятное, по(ту)стороннее, лишнее.

Литературный процесс становится прогрессом только тогда, когда насущная поэзия избытком собственных нехваток отменяет себя саму в угоду поэзии грядущей. Соответственно, чем дольше тот или иной вид поэзии пребывает в мейнстримном статусе, тем выше вероятность литературного застоя.

Фотографии Насти Обломовой.