пере (у) ехать

пере (у) ехать

Михаил Захаров

a

Большой текст Михаила Захарова о проведённом лете в Петербурге, художественной среде города, соблазне и поисках идентичности.

И пусть когда-то нам казалось, что в мансарде слишком тесно, что зимой там холодно, а летом жарко. Но сейчас, в воспоминании, к которому привели нас грёзы, в результате какого-то непостижимого синкретизма, мансарда одновременно и маленькая, и большая, и жаркая, и прохладная, и воздух там всегда целебный

Гастон Башляр, «Поэтика пространства»

От работника требуется не определенное число готовых фраз, но умение коммуникативно и неформально действовать, требуется гибкость, с тем чтобы он имел возможность реагировать на различные события (с немалой дозой оппортунизма, заметим). Используя термины, взятые из философии языка, я бы сказал, что речь не о произносимых словах (parole), а о langue, т.е. о самой языковой способности, а не о том или ином её специфическом применении. Эта способность или же общая потенция к артикуляции любого вида говорения получают эмпирическую выразительность именно в болтовне, переведенной в язык информатики. В сама деле, там не столько важно, «что сказано», сколько простая и чистая «способность сказать»

Паоло Вирно, «Грамматика множества»   


Поездка в «Блаблакаре»: за рулём В., она разведена и воспитывает дочку. С нами ещё два пассажира — обоих зовут А. Я читаю Виктора Мизиано и никого не трогаю. В какой-то момент мои соседи начинают обсуждать страны, где побывали, и сходятся на том, что в Испании очень круто. «Только вот девушки, — говорит один из А., — в Испании не очень. Зато парни — заебись! Наверняка там много геев». На протяжении следующего часа мои соседи в ключе «я не против, но пускай держат при себе», обсуждали то, кем я, в том числе, но не ограничиваясь, являюсь. «У меня есть знакомый главврач питерской клиники, — говорит В., — такой красивый и достойный мужчина, никто не мог поверить, к нему до сих пор подкатывают медсестры». «Вообще главное, чтобы человек был хороший», — откликнулся один из А. «Да, но гей-парады, как это понимать?» — спросил другой. В очередной раз чувствуя себя героем идиотского ситкома, я спрятался в книгу. Про меня пассажиры забыли напрочь, и если сперва мне казалось, что они издеваются надо мной (дизайнерская брошь, шорты чуть короче обычного), то, спустя полчаса напряженных дебатов по поводу того, можно ли позволить геям усыновлять детей, я понял, что это уже не шутка — они перетирали на полном серьёзе, пока я чувствовал себя хорошо и хрупко в уютном гейском мирке, куда меня погрузила Кейт Буш, могут ли геи состоять в браке. (Забавно, что люди, которые видят геев как промискуитетных животных в перьях, так противостоят гей-бракам, которые закрепощают геев в рамки гетеронормативности.) Через несколько часов В. высадила меня на станции метро «Московская», широко улыбнулась, дала пятюню и поехала дальше. Я посмотрел на себя в витрину магазина и был удовлетворен тем, что там увидел — раз уж я не могу выйти замуж, завести детей, и в России мне суждено всячески страдать, то надо хотя бы делать это красиво!

Я приехал в Петербург учиться. Такая была официальная версия. На самом деле я приехал обжить место, которое не приняло меня в своё время. В общей сложности я жил в Петербурге два месяца в шести квартирах, такая маленькая Трэйси Эмин, все, с кем я спала. Это были разные люди и разные квартиры. Я также сделал перерыв на неделю, чтобы слетать в Крым. Об этом я хочу рассказать. А ещё — о разных формах соблазна и обольщения: о мотивационных письмах, которые я написал, инстаграме, который вел, одежде, которую носил, и людях, ради которых веселился.

ул. Ушинского, 17

В моей группе десять человек — девять женщин и один я. Спустя четыре месяца я получу следующий диплом:

Захаров Михаил Михайлович
успешно прошла обучение в школе интерпретации современного искусства для художника и зрителя «Пайдейя»

А пока я только учусь.

Мизиано писал о том, что для того, чтобы влиться тусовку, не нужно ничего делать — нужно «просто быть». Тусовочные тексты Мизиано, написанные двадцать лет назад, мягко скажем, устарели в мире, где всего нужно добиваться. Школа «Пайдейя» выдала мне грант, и я приехал учиться. Я знал, что этого делать не стоило. Я знал, что ненавижу Петербург, и, не будь предоставлен грант, я бы не приехал. 

Возникло несколько анекдотических идей (бегать с перебинтованным лицом за носом на радиоуправлении по улицам Петербурга, создать авторское меню и продавать в Музее нонконформистского искусства шаверму «Пит Мондриан»), но, когда была предложена идея коммунальных мастерских, мы решили, что лучше ничего не делать, а обращаться с выставочным пространством так, как если бы оно было домашним — то есть спать там. 

Я пытался вскрыть логику работы институции и показать, как попал внутрь, а в результате оказался символически исторгнут из институции её руководителем

В беседах с новыми знакомыми, даже с теми, кто до последнего игнорировал мою азиатскую внешность, рано или поздно неизбежно вставал вопрос того, откуда я взялся.  Захаров Михаил – это nom de plume, симулякр. Мой корейский отец записан в свидетельстве о рождении как Захаров Михаил Михайлович (оригинальная семейка, три поколения Михаилов), и за это я благодарен своим родителям — жить в России с фамилией отца Ко, будучи при этом геем, было бы действительно нелегко.

С первой же недели коммунальных мастерских в МНИ закипел творческий процесс: одно из объединений экспонировало на постаменте миску не то со стылой водой, не то с мочой; из миски вылезал кроненберговский бугорок, к которому были пришпилены дохлые мухи и, кажется, мидии. Запах стоял невыносимый. Пока искусствовед Г.Е. читал нам лекцию о Марине Абрамович, на соседнем стенде радикальных феминисток по телевизору показывали «Ну, погоди».

пр. Шаумяна, 2

На моё объявление о поиске жилья откликаются подписчицы из инстаграма, которые считают, что я произвожу благоприятное впечатление фотографиями с бесконечных пьянок и странными модными решениями. Я селюсь у Н. и Т., двух давних подруг-мурманчанок, вместе учившихся на библиотекарей в Кульке, знакомлюсь с их котом Э., и каждый вечер мы с Т., которая проявляет живой интерес к modus operandi серийных убийц, смотрим дешёвые хорроры последних лет, а Н., работающая в районной библиотеке на Горьковской, помогает мне оформить книги без прописки.

Я решаю внести свой вклад в коммунальные мастерские и экспонировать собственное мотивационное письмо.

Мотивационное письмо

Я рассматриваю критику и кураторство как художественные практики и формы самовыражения. Поиск художников (в моём случае — режиссеров), которыми публика обычно пренебрегает или которые публике относительно неизвестны, и экспозиции их творчества сами по себе могут быть художественным актом; идеалом кинокуратора для меня является Йонас Мекас, основавший в 60-е годы Нью-Йоркскую Синематеку и курировавший там, вопреки всему, новаторские кинопрограммы.

Я курировал несколько проектов, связанных с кино, и ассистировал в подготовке нескольких музейных проектов. У меня есть опыт работы в различных институциях: частных и государственных, коммерческих и некоммерческих. На данный момент у меня в разработке есть новый проект: я планирую использовать опыт, полученный в течение двух лет частного преподавания истории и теории кино, чтобы составить программу курса теории дигитального кино и преподавать для более широкой аудитории.

Основной упор я делаю на киноведение и планирую заканчивать аспирантуру; в свободное время публикуюсь в блоге о маргинальной культуре «Стенограмма», где, взяв на вооружение колонку Кэрри Брэдшоу из «Секса в большом городе», пишу о выставках, книгах, музеях, музыке, комиксах и многом другом в преломлении личной жизни.

Примеры статей:

http://stenograme.ru/b/radio/not-bourgeois.html
http://stenograme.ru/b/metaphysics/body-talk.html
http://stenograme.ru/b/metaphysics/soup.html

Мне не хватает основной учебной программы ВГИК, и я постоянно ищу способы расширить знания в области современного искусства. Во время обучения в Школе я планирую найти единомышленников и продолжить развивать авторское видение.

В беседах с новыми знакомыми, даже с теми, кто до последнего игнорировал мою азиатскую внешность, рано или поздно неизбежно вставал вопрос того, откуда я взялся.  Захаров Михаил – это nom de plume, симулякр

Я приклеиваю письмо на стену с помощью скотча, а рядом маркером пишу экспликацию:

мотивационное письмо

Захаров Михаил, 2016

Приходит директор музея А. и сообщает, что маркер, которым я написал экспликацию, был перманентным, и делать этого на музейной стене было нельзя. Она приносит бумажные полотенца, стремянку и растворитель и просит стереть написанное. Я стираю, но ничего не выходит. Теперь на стене не надпись, а тёмные пятна и круговые разводы. А. хочет показать, как это нужно было сделать, берёт временный маркер и делает пометку рядом с моей, пытается стереть её, но ничего не выходит. У меня начинается тихая истерика. Теперь на месте моей надписи и её пометки два развода, побольше и поменьше.  Так я пытался вскрыть логику работы институции и показать, как попал внутрь, а в результате оказался символически исторгнут из институции её руководителем. На этом я решил приостановить карьеру художника.

Мне назначает встречу некто А., который читал многие мои статьи и давно хотел познакомиться. Я бегу на встречу через отвратительный Петербург и попутно ломаю спицу зонта. Мы пьём кофе, А. рассказывает мне, что работает гидом и переводчиком и что моя статья про неудачные свидания задела его за живое. Он сообщает, что живёт в гей-коммуналке, уезжает в командировку на неделю, и я могу занять одну из комнат на следующей неделе. Так я оказываюсь в ЛГБТ-коммуналке на Сенной; прежде чем уснуть, я вспомнил, как мой знакомый Д. рассказывал про турбулентные отношения с парнем из ортодоксальной исламской семьи и подумал о том, как тяжело живется геям-мусульманам в России.

набережная канала Грибоедова, 54

Соблазн, болтовня и нематериальный труд — интервью со знакомым К.:

сколько тебе лет?

К.:19

кем ты работаешь?

К.: Веб-кам моделью.

как ты себя идентифицируешь? (сексуальная ориентация)

К.: Би.

как и почему ты решил стать вебкам моделью?

К.: Простой способ заработать деньги.

опиши процесс работы

К.: В основном общение с потенциальными клиентами, причём сразу на нескольких сайтах. Целью является привлечение людей в приват-чат. Только там можно получать токены уже за какие-то действия по просьбе клиента. Очень важно представлять какой-то образ, чтобы клиент понимал, что я могу делать, а что нет.

какой образ ты создаешь для себя?

К.: Так как молодость в цене, то мне приходится сбривать всю растительность на лице, таким образом я начинаю выглядеть лет на 16. Грубо говоря, мой образ можно охарактеризовать как образ пай-мальчика. Ни на чем не базирую, просто стараюсь выглядеть, как милый школьник.

можешь описать свою клиентуру? ты работаешь для мужчин и для женщин?

К.: В основном мои клиенты все-таки мужчины, женщины встречаются, но крайне редко.

география, возраст, запросы?

К.: В основном это жители Америки за 40 лет. Им сложнее найти себе сексуального партнера, поэтому они и обращаются в этот вид сервиса. Одного вида мастурбации им всегда недостаточно, поэтому присутствует некая сцена прелюдии: стриптиз, занятия физическими упражнениями до моего изнеможения (версия для любителей садомазо) и т.д. Женщины же обычно просят меня сыграть роль их сыновей или других их более младших родственников. Это самые основные моменты, но всё равно к каждому человеку зачастую требуется индивидуальный подход.

какие вещи тебя особенно шокировали или тронули?

К.: Самое жуткое, что меня просили — женщина просила меня сыграть её очень маленького сына, мне приходилось делать вид, что я питаюсь молоком из её груди, спрашивать, где мой отец, и выслушивать, какой он ужасный человек и как она меня любит. Затем она попросила меня её трахнуть (это буквально то, что она сказала), я завершил с ней приват, потому что даже для меня это слишком аморально. И таких историй очень много. К сожалению, женщины, пользующиеся такими ресурсами, очень отчаянны, их желания не могут быть удовлетворены в реальной жизни. Тронул меня лишь один мужчина, который брал меня в приват лишь затем, чтобы общаться: он спрашивал меня о моей учебе интересах и т.д. И сам он был очень интересным собеседником, имел высшее образование, семью, высокооплачиваемую работу, но, как и все мои клиенты, был очень одиноким человеком.

ты был когда-нибудь в позиции наблюдателя? тебе платили за то, чтобы ты смотрел?

К.: Почти всегда смотрят на меня. Дело в том, что включение их камеры в чате платное, и если они хотят стать участниками моего шоу, приходится доплачивать. Так поступают единицы, все хотят, чтобы их личности оставались анонимными.

есть ли у тебя какие-то постоянные клиенты, для которых ты выполняешь одну и ту же рутину?

К.: У меня есть два постоянных клиента. Об одном я из них уже упоминал (приятный собеседник), другой же без ума от слабых мальчиков, коим я, собственно, и являюсь: с ним мне всегда приходилось показывать, насколько плохо у меня развита мускулатура (напрягать мышцы и т.д.), но с каждым новым сеансом наши отношения переходили на новый уровень: я обнажался все больше, начинал трогать себя.

Тронул меня лишь один мужчина, который брал меня в приват лишь затем, чтобы общаться. И сам он был очень интересным собеседником, но, как и все мои клиенты, был очень одиноким человеком

ты лжёшь своим клиентам?

К.: По поводу имени приходится врать, я не хочу, чтобы кто-то из клиентов его знал. Иногда приходится врать и по поводу своих сексуальных предпочтений. Например, меня никак не заводит приседать 20 минут кряду.

твоя работа предполагает абсолютное сокрытие в образ, но телесное раскрепощение в рамках тотальной visibility. какие навыки ты приобрел, занимаясь моделингом?

К.: Определенно я стал более открытым человеком, стал лучше понимать психологию других людей. Ведь моя работа преимущественно состоит из общения с клиентами, а они открывают мне свои самые страшные секреты, делятся переживаниями, которыми ни с кем поделиться не могут.

помимо денежной выгоды, как тебе помогла эта работа? какой аспект работы тебе больше всего нравится?

К.: В принципе я всё озвучил: научился раскрепощаться, стало проще общаться с людьми. А нравилось мне больше всего встречаться в перерывах с коллегами на кухне или в курилке и обсуждать клиентов, делиться советами и т.д.

ты лучше стал понимать, почему нравишься людям? осознал какие-то сильные стороны?

К.: Скорее нет, чем да. Образ похотливого школьника не очень помогает соблазнить мужчину или женщину. Это исключительно медийный образ. Но вот, например, изобразить скромнягу я научился, и кому-то это нравится.

бодрийяр, вслед за фрейдом, пишет о сексуальности как фаллическом феномене: сексуальность всегда принадлежит мужчине; соблазн и искус — удел женщины. помогает ли тебе работа войти в контакт с собственной женственностью?

К.: Определенно. Умение совмещать в себе мужское и женское поведение — ключ к успеху в этой работе. Никогда не знаешь, какой клиент тебе попадется, нужно быть универсальным, подстраиваться под нужды каждого посетителя сайта.

занимался ли ты когда-нибудь реальным сексом за деньги? или только виртуальным?

К.: Исключительно виртуальным.

твои друзья знают, чем ты занимаешься? если да, то как они к этому относятся?

К.: Многие друзья знают о моем способе заработка. Никто из них особо не удивлен, никто меня не укоряет, по крайней мере, мне никогда не говорили упреков в лицо.

в недавнем фильме-портрете ричарда филипса саша грей позирует на фоне малхолланд драйв в строгих офисных костюмах эллен мирожник, потрясающе сильная и независимая, при этом не дисассоциировавшая себя от секс-индустрии, не отрицающая своего прошлого, а только естественным образом эволюционировавшая, использовавшая секс как трамплин для дальнейшего развития карьеры. ты веришь в эмпауэрмент секс-индустрии? хочешь заниматься этим на постоянном базисе?

К.: Я верю, что секс-индустрия может стать отличной основой для старта любой другой карьеры, Саша Грей далеко не первая в этом, но я бы всё-таки хотел стать успешным не благодаря вебкам моделлингу. Это лишь временный этап в моей жизни. Ну, я надеюсь.

Республика Крым, село Стерегущее

В аэропорту Шереметьево я забегаю в лифт и жму «вниз». Мужчина, стоявший рядом, отпихивает меня и судорожно долбит по кнопке «вверх», но лифт повинуется мне. Моё лицо, супротив воли, расплывается в улыбке, пока мужчина шипит:

— Узкоглазый пидорас нажал вниз!

Жена одёргивает его за рукав и шепчет:

— Чего ты ругаешься, может, он по-русски не говорит.

— Говорит, я же вижу!

Я выхожу из лифта и продолжаю улыбаться.

Мы прибываем в село Стерегущее в пять утра, на сон дают пару часов. Мы просыпаемся в семь под звуки гимна Российской Федерации, и до меня доходит масштаб катастрофы. Я представляю, как меня, узкоглазого пидораса, окропляют святой водой, и прочие картины мартирологического ужаса. Я надеваю черную футболку с красной надписью adieu и иду завтракать. Все вокруг в бирюзовой приторной форме — её ни с чем невозможно комбинировать и вроде обязательно нужно носить. В столовой странные представления о вегетарианском меню — из обыкновенной порции вынимается мясо, остальное даётся на съедение. Я молча ем свою манку, пока на заднем плане звучит гимн Российской Федерации. После квестов, зарядки, концертов я понимаю, что оказался в детском лагере с факультативной искусствоведческой программой. Я был готов ко всему, но не к тому, что произошло на вечернем построении, когда под уже не раз звучавшую в тот день музыку Александрова молодых художников, скульпторов и искусствоведов накрыли огромным, с футбольное поле, триколором. Вернувшись в бунгало, я пересчитываю деньги и прикидываю в уме, сколько стоит сбежать с культурно-образовательного форума «Таврида» за свой счет.

На следующий день я пролепляю зенки, чтобы пойти на мастер-классы. Приехал телеведущий В.: он отдыхал на юге Крыма, где было ещё жарче, чем на «Тавриде», и очень благодарен за приглашение (какую сумму ему заплатили за эти полтора часа?). В. ничего не знает о современном искусстве, и просит рассказать, что такое, в нашем понимании, «Чёрный квадрат». Сзади раздается крик: «Апофеоз супрематизма», и я исчезаю в смартфоне. На необязательном мастер-классе преподаватель из Строгановки задает вопрос: «Кто-нибудь в зале читал "Авангард и китч" Гринберга и "Заметки о кэмпе" Зонтаг?». Я, радостная отличница, поднимаю руку; тянет руку кто-то с задних рядов. Из всех искусствоведов в зале ключевые тексты двадцатого века читали два человека. Затем среди развевающихся триколоров и дебильной бирюзы преподаватель из Строгановки проводит ридинг-сессию по обоим текстам и показывает околопорнографический отрывок из киноальманаха «Ария». «Надеюсь, вы поняли, что такое кэмп», — говорит он, и мне хочется, разведя руками в стороны, заржать: это и есть кэмп. Я иду купаться: утром тело жалят медузы, а вечером приплывает водоросль камка, занесённая в Красную книгу — камку нельзя выносить с территории, её убедительно просят не трогать, над её кучами, сложенными на берегу, нужно стоять и вдыхать пары йода — предположительно, должно произойти чудо.

Я был готов ко всему, но не к тому, что произошло на вечернем построении, когда под уже не раз звучавшую в тот день музыку Александрова молодых художников, скульпторов и искусствоведов накрыли огромным, с футбольное поле, триколором

В какой-то момент я понимаю, что на «Тавриде» водятся большие бабки, и отправляюсь на консультацию, чтобы узнать, подходит ли мой проект для питчинга. Глава Отдела новейших течений и спецпроектов Союза художников России говорит мне, что мой проект, посвященный дигитальному кино, нерелевантен в смену художников, скульпторов и искусствоведов, и я понимаю это сам — просто нужен был человек, который бы сообщил мне это, утешил и не принял за психа. Я также понимаю, что, скорее всего, придется ехать сюда на будущий год в другую смену, и испытываю от осознания этого факта извращённое удовольствие.

ул. Софийская, 37

Фотограф А. предлагает мне коллаборировать. Я сообщаю ему, что располагаю карт-бланшем в МНИ в рамках коммунальных мастерских и предлагаю ему выставиться с site-specific проектом:

на сенной есть эмигрантский рынок, где продают кучу контрафактного шмота (кепки supreme, адики и т.д.). меня давно интересует тема идентичности — будучи наполовину корейцем в этой стране я часто подвергался оскорблениям на расовой почве, причем меня никогда не называли корейцем, а таджиком, узбеком, чуркой, как угодно, но не корейцем (на корейца я бы даже не обиделся — это было бы хотя бы наполовину правдой!), как будто весь азиатский мир сливается в восприятии расистов в сплошную плохо различимую массу (человек как контрафакт). суть фотоперформанса проста: нужно сделать съемку а-ля dazed или i-d в шмотках с эмигрантского рынка, чтобы объективировать себя с помощью «модной» одежды, обозначить себя, использовать одежду и съемку как оружие против неузнавания. помимо очевидного оммажа синди шерман и мамышеву-монро, это одновременно оказывается сатирой на привычку институций размещать журнальные фотографии в галереях — меня бесит, например, что свиблова часто помещает фотки из elle на втором этаже мамм, а хорошие работы прячет на верхние этажи

А. согласился.

Меня завораживала Апрашка, где у Адольфа Лооса случился бы сердечный приступ; мне хотелось раствориться в мультикультурной одежде, стать модником-космополитом. Наш проект провалился. Мы отправились на рынок, где пытались договориться о съёмке, но людей, которые десятилетиями зарабатывали тем, что наёбывали покупателей, невозможно было заболтать. Продавцы принимали нас за работников налоговой службы или госслужащих, хотя выглядели мы, мягко скажем, непохоже. Сарафанное радио работало быстрее, и, когда мы переходили в очередной бокс, там уже знали о нас. Мы притворялись оптовыми покупателями — нам возражали, что те обычно приходят с айфонами, а не с монструозной цифровой камерой; говорили, что делаем проект для университета — и нас посылали в масс-маркет. Мы так хотели привлечь внимание к проблемному месту Петербурга, но не поинтересовались, нужно ли это обитателям самого места.

как будто весь азиатский мир сливается в восприятии расистов в сплошную плохо различимую массу (человек как контрафакт)

Воронцовский бульвар, 4

Одногруппница Е. приглашает меня в итальянский ресторан, где искусство, как следует из анонса, пытаются сделать «ближе к людям». Мы приезжаем на Петроградку, пьём дармовое шампанское, и я добросовестно пытаюсь рассмотреть экспликации, но с трудом удается разглядеть даже сами картины — за столами у стен рассажены гости. Мы топчемся на месте минут пятнадцать, пока ждём официанта, обещавшего занять нам стол; за это время я выпиваю два бокала, мы понимаем, что делать здесь больше нечего и уходим в рюмочную неподалеку. Я чувствую себя немного отвратительно, потому что хотел увидеть умных людей, а нашёл богатых.

«Пайдейя» отправляется на выездное занятие в американское генконсульство. Там, в плохо проветриваемом помещении, забитом под завязку питерской арт-тусовкой, нам показывают американский видеоарт, инспирированный Россией (белые лошади, чёрные квадраты и седьмая симфония Шостаковича). Выбравшись на второй этаж, даём дуба от кондиционера и пьём охлаждённое красное и белое. Наливают работники генконсульства, не говорящие по-русски; фрики рассыпаются в благодарностях, работники недоуменно кивают, культурный диалог никак не завязывается. Разодетые в пух и прах, мы позируем для фотографа, а потом лезем под шумок в кабинет генконсула, чтобы сделать там фото. В здании установлена прослушка; мне почему-то становится из-за этого ещё смешнее, и я начинаю вести себя, как свинья. Пока я чувствую себя в раю и кушаю начос с гуакамоле, одногруппница Е. смотрит на меня со смесью жалости (оборванец) и укора (идиот), видимо, окончательно потеряв веру в меня, но не мы такие, жизнь такая — и пора перестать притворяться, будто кто-то ходит на подобные мероприятия ради искусства.

Мне звонит матушка и спрашивает, где я буду ночевать на следующей неделе; я говорю, что есть два варианта, и оба ей вряд ли понравятся: художница на спидах на Василеостровской и художница на барбитуратах на Звенигородской; в итоге благодаря знакомству я получаю работу в независимом книжном «Факел» на территории «Этажей» в шаговой доступности от Звенигородской.

 ул. Константина Заслонова, 32-34

Работать в книжном было моей детской мечтой, и я чувствовал, что в «Факеле» смогу привести дела в порядок. В первый же день работы в магазин залетела припизднутая дама откуда-то из позднего Терренса Малика, пробежала по боксу, провела ладонью по корешкам и поцеловала томик Станислава Лема. «Что за хуйня», — взгрустнулось мне. На мой вопрос, собирается она покупать «Солярис» или будет только его облизывать, девушка ответила, что обживается. Я посоветовал ей пообжить другое место, на что она спросила ахуевшим голосом: «Это что-то личное, да?» — и скрылась в ночи.

Мы так хотели привлечь внимание к проблемному месту Петербурга, но не поинтересовались, нужно ли это обитателям самого места

В «Факеле» я много читал, думал и говорил. Я думал о том, как сумел довольно захватывающе провести девятнадцатое лето своей жизни и что все мотивационные письма и реверансы были не зря. Я вспомнил гадание от знакомой: про одного из них она сказала, что он вообще не понимает, что я такое, про второго — что он не знает, чего хочет, но до сих пор хочет меня, про третьего — что он готов был провести со мной всю жизнь, но что-то пошло очень не так. И я задумался: что я такое? Безответственный сын, никудышный репетитор, русский кореец, плохой танцор, грустный гей, целованный Богом работник культуры. По Гройсу, обладать вкусом значит не делать различий: я ночевал на двуспальной кровати на Международной и ютился в коммуналке на Звенигородской, ходил на дискотеки с русской попсой и техно, пил бесплатный кофе у знакомой в кафе и бесплатно ходил в Манеж и Эрмитаж, читал сколько угодно книги в двух книжных магазинах, потому что там работают знакомые, работал на правом («Таврида») и левом (Пушкинская, 10) фронте, сегодня в Крыму, завтра в американском генконсульстве, с пивом на развалинке в Выборге и розовым вином в рюмочной на Петроградской.

Правила игры культурной индустрии в России пугают меня, но ещё больше меня пугает Петербург — засасывающая всё воронка, грандиозный симулякр, не город, но, как пишет  Ямпольский в «Ткаче и визионере», его репрезентация: здания в историческом центре Петербурга были построены в одно и то же время, но в разных стилях, чтобы создать ощущение  истории. В ремейке «Охотников за привидениями», который я посмотрел в одном из мультиплексов Петербурга и который почему-то не оценил по достоинству никто из моих знакомых, есть потрясающая сцена с участием Кейт Маккинон, где она расшвыривает с помощью двух бластеров призраки белых гетеросексуальных мужчин — буквально переступает через прошлое, — и единственным способом (единственной художественной стратегией) переступить через Петербург — так сильно, если задуматься, похожий на меня в смысле проблемной идентификации — оказалось не исследовать, а уехать из него.

В материале использованы работы Антона Ревы