К ВОПРОСУ НОВЫХ БЕДНЫХ (НИЩИХ)

В сети на глаза часто попадается пост, который любят распространять велоактивисты. В нём на фоне весёленькой картинки приводятся плюсы велосипедиста для государства: велосипедист не платит налогов за своё транспортное средство, не пользуется общественным транспортом, реже посещает врачей, потому что реже болеет — и всё такое прочее. То есть плюсов для государства, а на самом деле большой бизнес-корпорации, которым оно в России является, совершенно никаких, потому и не строят велодорожки и никак не заботятся об этих ущемлённых, но активных гражданах, которые катаются себе на двухколесных железяках и очень по этому поводу счастливы.

Есть ощущение, что в действительности прослойка подобных бесполезных для государственных корпораций жителей больших городов куда существеннее. О ней в своей статье рассуждает Влад Гагин, о ней же, имея честь отчасти к этой прослойке принадлежать, хочу поговорить и я. Использованное Владом понятие «Новые бедные» — вероятно, не самая большая удача, поскольку уже неоднократно встречалось в истории по крайней мере последних четырёх десятилетий. Можем попробовать назвать их (или нас) «Новыми нищими»? Это куда ближе к слову «нищеброд», горячо любимому нынешней молодежью мегаполисов.

Новый нищий и сегодня не то чтобы работает, уж явно не принадлежит к рабочему классу, потому что понимает, что в большом городе, имея доступ к интернету и угол, где можно ночевать, кое-как сводить концы с концами не так уж сложно

Возможно, пока никаких новых нищих в самом деле и не существует — может быть, это только моя левая мечта, — но тем важнее говорить о них, потому что эта внеклассовая общность — наше (по крайней мере, европейское) вероятное будущее, которое придёт из историй про трансгуманизм, когда производство будет автоматизировано, и работать станет совсем необязательно. Новый нищий и сегодня не то чтобы работает, уж явно не принадлежит к рабочему классу, потому что понимает, что в большом городе, имея доступ к интернету и угол, где можно ночевать, кое-как сводить концы с концами не так уж сложно. А если есть, где спать и есть, чем перекусить или что выпить, то зачем проводить треть свой жизни, сидя в офисе перед компьютером или вкалывая на заводе? Безусловно, доступный интернет стал едва ли не главной предпосылкой появления новых нищих, потому что до настоящей автоматизации производств далековато даже Европе, США и Китаю, а вот с доступностью информации всё хорошо уже сейчас. Таким образом, новые нищие оказываются тесно связаны с так называемыми «новыми богатыми» — современными IT-бизнесменами, которые этот самый интернет фактически и придумали в том виде, в котором мы знаем его сейчас, и заработали на нём свои миллиарды.

Быть новым нищим в одиночку всё же тяжеловато. Вращаться же в компании вариативного размера подобных тебе людей, разделяющих ценности и понимающих проблемы твоего существования, — гораздо удобнее и легче, потому что внутри коммуны (назовем это так) можно делиться вещами, едой, можно ночевать друг у друга или жить друга у друга сколь угодно продолжительное время, можно пользоваться чьей-то машиной, если она есть. Внутри подобного сообщества, впрочем, вещи перестают иметь чёткую принадлежность, потому что пользуются ими все в силу необходимости — это ли не то, что имели в виду большевики, когда говорили «от каждого по способности — каждому по труду»? Только труд здесь понимается несколько иначе: в данном случае труд не у станка на заводе по 12 часов в день, а изредка дома. Помыть посуду, прибраться, сходить в магазин за продуктами — вот этот труд (как бы издевательски это ни звучало для настоящих левых, ратующих за трудящихся, которым, как правило, нет дела до левых идей, потому что левые идеи — удел интеллектуалов). 

Продолжительность человеческой жизни прежде, как правило, не позволяла замечать цивилизационные перемены и только в двадцатом веке такая возможность появилась. К примеру, моя бабушка, которая родилась в 1924-м году, несколько месяцев прожила при Ленине, потом годы при Сталине, потом Хрущев — и так далее, собьёшься считать, сколько правителей сменилось. Но не это главное. Главное — технологии, изменившие мир (у бабушки нынче два мобильных телефона, с которыми она легко обращается; ещё она, разумеется, смотрит телевизор, принимает горячий душ, готовит еду на газовой плите с электроподжигом, пользуется микроволновкой, холодильником, в конце концов, покупает одежду с добавлением синтетики в магазине и без зазрения совести выбрасывает в мусор горы полиэтиленовой упаковки от всего подряд). Ничего этого — даже магазина с готовой одеждой — не было, когда она появилась на свет. Бабушка, конечно, долгожитель, но моей маме ещё нет и шестидесяти пяти, а когда она пошла в первый класс, она делала уроки при свете лучины — в её селе в Архангельской области не было электричества.

Эта скорость развития технологий подталкивает и всё прочее, меняется социальное устройство общества, распадаются классы, снимаются многие проблемы и появляются новые. И в самом низу этого бурлящего рассольника зреют маленькие очаги будущего — новые нищие, появление которых связано, как мы поняли ранее, с перепроизводством всего на свете на нашем континенте и доступностью информации. Всего очень много, чересчур много, свалки переполнены. Зачем выбрасывать вещи, если их можно использовать?

Горизонт планирования своей жизни не изменится и не отдалится, новый нищий практически стоит на своем горизонте и смотрит не вперёд, а по сторонам, и не с надеждой, а с неподдельным интересом

В детстве почему-то постоянно поминали добрым словом тощих африканских детей, когда наши демократично разные, пухленькие и худенькие, детки баловались с едой — еду нельзя было выбрасывать, её нужно было доедать, потому что где-то было нечего есть. Хотя не очень понятно, как наши полные животы помогут африканским пустым. Сейчас мы сами стали в некотором смысле этими африканскими детьми, только мы не на расстоянии десятков тысяч километров от предполагаемого стола с объедками, а прямо рядом, сидим за ним. И объедки — совсем не объедки, а просто слегка остывший суп и манная каша, превратившаяся в холодный пудинг, который съесть — совершенно не противно, а очень даже в удовольствие.

Вообще новый нищий как бы противостоит вещизму, захватившему капиталистический мир в последние десятилетия с особенной быстротой и мощью. Это противостояние заключается в использовании бытовых предметов до их абсолютного и окончательного распада, до того момента, когда эти предметы теряют всякий смысл и более не могут быть использованы. И это всё происходит в то самое время, когда выход новой модели смартфона моментально обесценивает предыдущую модель, отправляя её на помойку или в руки наших любимых новых нищих, которые не выкинут работающий смартфон, потому что он работает — что ещё от него нужно? Такова же ситуация (в идеале) и с одеждой — она носится до предела, периодически подшивается, исправляется и перешивается — прямо как во времена, когда одежда была в дефиците.

Безусловно, это не целевое использование современных товаров, расчитанных на короткий срок, но даже вещи откровенно говёного качества могут служить дольше, чем служат среднестатистическому покупателю, особенно если находятся в общем пользовании, как бы странно это ни было. При этом, несмотря на сходство с советским периодом, когда вещи использовались предельно долго, в самом смысле этого использования кроется кардинально противоположная философия. По сути, в массе своей советский человек был предельным вещистом — одежда и любые другие предметы использовались долго не столько потому, что не было денег для покупки новых, а потому, что они обладали некоторым статусом, служили своеобразными погонами — знаками отличия себя от других, — а погоны в тоталитарном обществе крайне важны.

Вообще новый нищий как бы противостоит вещизму, захватившему капиталистический мир в последние десятилетия с особенной быстротой и мощью. Это противостояние заключается в использовании бытовых предметов до их абсолютного и окончательного распада

Такую (статусную) вещь просто так не купишь, её надо заслужить, достать, выменять, а потом бережно хранить и использовать с большим пиететом. Сегодняшняя ситуация кардинально противоположна: вещей навалом, ценность их размыта: будучи статусным в ночном клубе, последний айфон не имеет никакой ценности на поэтической тусовке. Так же, как и томик лакановских семинаров на заводе — средств для приобретения таких вещей и нужды в этом приобретении просто нет. Потому что перенасыщенность рынка (перепроизводство) и интернет (свобода информации) породили ситуацию, когда при должном рвении можно не только одеться бесплатно, но ещё и квартиру обставить и съездить в любую точку мира и даже раздобыть себе сносное жильё — возможно, на время, но какая разница?

Здесь мы также приходим к вопросу планирования жизни, который у нового нищего, инфантила в общем-то, формируется не совсем так, как это принято в более традиционном обществе. Вещественные ценности для него не имеют такой существенной важности, как мы уже поняли. Та же ситуация и с традиционными социальными институтами — наличие постоянной работы, квартиры, образования, личной жизни не является приоритетом, но при этом не является и тем, от чего нужно бежать, как это делали неформалы во все времена. Новый нищий вполне может не быть фрилансером, а зарабатывать деньги на нормальной работе или жить в собственной квартире, может закончить вуз хоть с красным дипломом, а может получать бесплатное образование в онлайн-университете или трудится в столярке простым маляром. От всего этого его горизонт планирования своей жизни не изменится и не отдалится, новый нищий практически стоит на своем горизонте и смотрит не вперёд, а по сторонам, и не с надеждой, а с неподдельным интересом. Он видит сегодняшний день (я, по крайней мере, на это надеюсь) удивительно трезво (даже если и выпьет) и ясно, потому что, не глядя в будущее и не заботясь о нём толком, сам неожиданно становится этим будущим — будущим горизонтальных связей, спокойных свободных отношений и, если на то пошло, техногенного коммунизма, распада государства, счастья.

Фотографии Артёма Герасимова.